Как я учился в магической школе (Ученик поневоле) - Александр Олегович Курзанцев Страница 24

Он жестом указал на дверь, и я на подрагивающих ногах прошёл мимо стражников и трёх хмурых ведьм к выходу. Мне до последнего казалось, что это какой-то злой розыгрыш инквизитора — дать мне надежду, а затем жестоко её отобрать. Но всё обошлось, и переодевшись обратно в дарёную мне Глушаковым одежду, я, ведомый стражником, наконец покинул мрачные инквизиторские застенки.

***

Выйдя под окончательно очистившееся от облаков звёздное небо, я вдохнул полной грудью запахи ночного города, в которые примешивался лёгкий солёный привкус моря, и облегчённо, с шумом выдохнул, совершенно не стесняясь стоящей рядом стражи.

— Иди давай, — буркнул один из бывших моих конвоиров и лёгким толчком отправил меня в сторону темнеющих ворот.

После мрачных подземелий даже темень ночных улиц мне казалась какой-то близкой и родной, словно всё самое плохое уже произошло и хуже уже ничего случиться не может. Опасное заблуждение, но в тот момент мне казалось именно так.

К счастью, мой товарищ и не думал меня бросать, буквально возникнув из тени, стоило мне оказаться снаружи.

Глушаков всё так же был при шпаге и камзоле, собран и напряжён, но, по крайней мере, не резал меня взглядом, как в первый момент после обвинения меня ведьмой там, в переулке.

— Выпустили? — полуутвердительно спросил он, и я ответил:

— Да. У них там какой-то прибор, типа детектора лжи. Поняли, что я говорю правду, и отпустили.

Сергей кивнул, а затем сказал сказал извиняющимся тоном:

— Ты прости, что в первый момент тебя заподозрил. В инквизиции абы кто не служит, да и ведьмы редко когда ошибаются. Это потом я, как поостыл, понял, что не мог ты такого спланировать, не мог хладнокровно убить этих подростков, какими бы говнюками, — тут он печально усмехнулся, — они ни были.

— А я, честно говоря, думал, что всё, конец. Что меня сейчас в кандалы закатают или пытать начнут, признание выбивать, — поделился я своими переживаниями.

Глушаков покачал головой и произнёс, не забывая посматривать по сторонам:

— Это магическая инквизиция. Тут давно уже совсем другие способы узнать правду. Хотя и пытки бывают, когда просто так ментальный блок сломить не получается.

— Видел? — спросил я с любопытством.

— Ощутил, — лаконично бросил Глушаков, и я вновь проклял себя за неуёмное любопытство.

Однако… Юрьич, выходит, и тут побывать успел, да ещё под пытками. То-то этот Амнис его узнал. Стоило бы, наверное, задаться вопросом: «А где Сергей ещё не был?» — но спрашивать о таком напрямую неэтично, и я промолчал.

— Пойдём, — между тем добавил тот, вновь подвешивая магический светильник над нашими головами. — Завтра, чувствую, будет долгий день…

***

До академии мы добрались без приключений, чему я был безмерно рад. Хватит на сегодня. Да и на завтра с послезавтра тоже. Я даже мысленно сам себе дал зарок: больше за стены академии ни ногой. По крайней мере, пока не стану таким же, как Юрьич.

Так что уже у нашего кампуса я остановил глубоко задумавшегося Глушакова и сходу ошарашил его вопросом:

— Серёг, а ты можешь научить меня драться?

Изумленно поглядев на меня, он переспросил:

— В смысле? Магическому бою?

— И это тоже, но сначала, наверное, просто драться, — я был уверен, что Глушаков не станет надо мной насмехаться, поэтому говорил абсолютно серьёзно и откровенно. — Я ведь не дрался никогда в жизни. Не веришь? А это так.

Не знаю, что на меня накатило в тот момент. Но вдруг проснувшееся чувство бессилия — ведь всё, что я смог, это стоять и смотреть, как нечто убивает двух подростков — выедало меня изнутри, жгло, словно ядом, и чем ближе мы подходили к академии, тем сильнее. А сейчас оно буквально заставляло меня выталкивать из себя слова, что были всё злее и злее.

— Я всегда искал компромиссы, убеждал себя, что это правильно, учился не замечать презрительные усмешки одноклассников, говоря себе, что, мол, закончится школа — и эти хулиганы мигом поймут, как неправильно они себя вели, и даже, может быть, извинятся передо мной. Я убегал и считал незазорным извиниться, даже если за собой причин извиняться не видел — мне же не тяжело… Ну и что, что за мой счёт самоутверждались другие… Чёрт, да мне уже тридцать четыре, а я каким-то пиздюкам вдвое младше меня не могу ничего толком возразить, потому что меткий и остроумный ответ, которым я мог бы элегантно отбрить обидчика, приходит ко мне тогда, когда поезд давным-давно ушёл! И мне остаётся только мысленно представлять — а как бы я ответил, а как бы он, словно помоями облитый, заткнулся и, осмеянный собственными подпевалами, в слезах от меня убежал…

Сглотнув и чуть отвернувшись, я продолжил с горечью в голосе:

— Я всегда, наверное, был трусом. Всю жизнь жил под лозунгом: «Лучшая драка — эта та, которой удалось избежать». Вот только это ни черта не работает!

Я всё же сорвался на крик, ненавидя себя в этот момент.

— Ты не трус, — вдруг произнёс спокойный и уверенный голос моего товарища.

Оказавшийся сбоку от меня Сергей поднял голову, разглядывая вторую из местных лун, что как раз заняла положение в зените. А затем, повернув ко мне посеребренное лунным светом лицо, сказал:

— Трус никогда бы не помчался на помощь в тёмный переулок. Трус не попытался бы сделать хоть что-то, особенно если бы не умел почти ничего. Трус, в конце концов, ни за что не решился бы остаться на отверженной специальности. Нет, никакой ты не трус. А в остальном я тебе помогу.

Улыбнувшись, Глушаков протянул мне раскрытую ладонь.

— По рукам?

— По рукам!

Глава 8

Кое-как добравшись до родного чердака, я с кряхтением забрался через люк и прямо как был, в одежде, завалился на кровать. Свет зажигать не стал — хватало лёгкого лунного из незапертых слуховых окон, да и обстановку я знал прекрасно, сам ведь всё убирал и расставлял.

За всеми этими треволнениями: нападением твари, арестом, допросом — давно уже перевалило за полночь, но сна не было ни в одном глазу. Я тяжело вздохнул, в который раз нецензурно помянув свой первый выход в город.

— А я уж думала, что не дождусь тебя…

Эффект от прозвучавшего в темноте голоса был подобен