Почтальон (СИ) - Никонов Андрей Страница 25

— За едой ходил.

— И где она?

— Съел.

— Ладно, — Фома подвигал по столу промасленный свёрток, который Пашка разыскал в погребе, развернул его, потёр уродливый шрам на щеке. — Машинка откуда, желтуха и цацки?

— Мне откуда знать? — глаза у парня предательски забегали, — может, хозяев прежних?

— Хозяев, значит? — бандит поднялся, посмотрел на Пашку. — В наследство оставили сиротам добрые люди.

Недобро посмотрел, холодным взглядом, словно Пашка уже покойник. Парнишка бросился к двери, распахнул, и тут же сильный удар отбросил его на середину комнаты. За дверью стоял Фима.

— Подарок они вам оставили? — Фома не торопясь подошёл к парню, ударил без замаха кулаком в живот. — Ты мне не бреши, как пёс, выкладывай на чистоту.

Говорил Фома неторопливо, спокойно, и от этого Пашке совсем страшно стало. Из своей недолгой жизни он вынес две вещи, во-первых, что бы не спросили, нельзя сразу признаваться, никак нельзя, ни при каких обстоятельствах, и второе, если надо кого сдать, делать это надо вовремя. Вот как Митрич намекал, что это он легавых на Краплёного навёл, мол, так этим гнидам и надо. Только не сходилось что-то в его словах, но Пашке и тогда, и тем более теперь обдумывать это было недосуг, Фома бил несильно, с ленцой, но очень больно. А потом, видя, что парень только сопли по лицу размазывает, но ничего толком не говорит, присел рядом на корточки.

— Вот что, Павел, так-то ты кремень, молодец, только если ты мне сейчас добром всё не поведаешь, я тебя резать начну. Сначала кожу с лица сниму, потом пальцы по одному откочерыжу, а там и до глаз с ушами дело дойдёт, и тогда уже ты точно жмурником станешь. Вот и подумай, стоит ли Митрич твоей жизни.

Пашка уже и думать ни о чём не мог толком, стоило лезвию ножа прочертить линию от виска до шеи, выложил всё, как есть — и как Митрич с Краплёным разбежался в Москве, а потом подался сюда, и как банду Краплёного вязали, и про Травина рассказал, что Митричу его портрет показывали, и много ещё чего.

— Эвона как, — Фома выслушал внимательно, не обращая внимания на комментарии Трофима, похлопал парня по плечу, — значит, в доску загнал Митрич, таился от нас, может, и Краплёного он скинул, гнида. Ты знаешь, что он в каталажке сидит? Вот думали помочь, вроде свой, а оказался не свой. Ладно, вижу, не всё рассказал ты мне, такой же, как дядька твой, Фима, кончай его, хату ночью подпалим.

Фима довольно заржал, вытащил из кармана складной ножик, раскрыл его взмахом руки.

— Бывай, паря, — сказал он.

— Нет, стойте, — захныкал Пашка, пытаясь отползти, слёзы катились по лицу, он размазывал их рукавом в грязные пятна, — как на духу выложил что знаю, Христом Богом молю, не убивайте, всё что скажете, делать буду. Дяденьки, пожалуйста, не надо, я отработаю.

— А ну погодь, — Фома знаком остановил подельника. — Чего ты умеешь? По окошкам лазить? Так я таких свистну, сотня прибежит. Мне твой Митрич нужен был шнифы ломать, а нет его теперь. Или он тебе свою науку передал?

— Стойте, — заорал Пашка, — я знаю.

— Что?

— По шнифам спеца, Митрич баил, мол, местный, псковский, только от дел отошёл давно уже, но ломал их раньше на раз. Живёт, мол, здесь как фраер, от легавых не ховается, чистенький со всех сторон, а ковырнуть, медвежатник как есть.

— Да обойдёмся, нашли замену, чай хватает умельцев.

— Этот настоящий мастер, дядя Митяй очень уважительно о нём говорил.

— Ну ладно, — Фома усмехнулся, — Раз мастер, может, и сгодится. Показать его можешь?

— Не видел я его, только где работает знаю, да как кличут.

— А не брешешь ли ты?

— Нет, вот те крест, дяденька, выведу на него, как есть, умоляю, не надо.

— Видишь, Фима, как люди за жизнь цепляются, — Фома рывком поднял Пашку за воротник, поставил на ноги. — Слышь, гимнаст, ты мне теперь жизнь должен, понимаешь?

Пашка изо всех сил закивал головой.

— Хорошо. Дёрнешься, и моргнуть не успеешь, как я из тебя нутрянку вырежу. Пошли, я твои слова хозяину передам, пусть он решает, ну а я за тебя слово молвлю, только ты мне как пёс верный теперь будешь, понял? Фима, смотри, если сбежит, я тебе, паразиту, всё припомню.

Митрич понял, что его дело плохо, когда вместо вечерней пайки к нему в камеру подсадили двух мусоров, которые раньше его пасли. Один, пожилой, не говоря ни слова скинул вещи Митрича с нар на пол, улёгся на одеяло и закрыл глаза, а второй едва переступив порог заехал Сомову в челюсть. Неумело заехал, вскользь, только губу раскровил.

— Ты что творишь, гражданин начальник? — бандит сплюнул кровь, и тут же спохватился, не должен был он их узнавать.

— Гляди, признал, — Юткевич потянулся. — Как думаешь, сам он нам всё выложит, или руку вторую сломаем, а, Саня?

— Ты поосторожнее, начальник, с допросами, — Митрич залез на верхнюю лежанку, — мы свои права знаем, пока пролетарский суд не решит, что виновен я, считай, до тех пор честный человек и гражданин РСФСР. Ежели допросить меня хотите, делайте всё по закону, чтобы, значитца, никаких сомнений не возникало, мне скрывать нечего, да, воровал, но не от хорошей жизни, мальчонку содержу, сирота он, ест много, одёжа нужна.

— Значит, добрые дела творишь? — спросил Юткевич. — Вроде как благодетельством занимаешься?

— Как есть, — подтвердил Сомов, — обстоятельства заставили, так на суде и скажу, не сумлевайтесь. А бить меня, гражданин начальник, не надо, лучше спросите, может, по-доброму отвечу. Вы вон сколько времени за мной шлялись, знаете, нет на мне плохих дел, только в этот раз бес попутал, дружки старые потянули на прыг-скок, так я только шниф чистил, а что они там делали окромя, за это я не в ответе.

— Ты, сволочь, понимаешь, что милиционера убил? — разозлился Прохоров, — У него семья, дети малые, а ты его как свинью зарезал. Да тебя расстрелять надо, гниду, по кускам резать, и то мало будет.

— Не спеши, — старший агент попридержал младшего, — ты помнишь, что от него надо получить? Эти грешки уже известны, а вот старые — он нам про них поведает, да, Дмитрий? Как на духу расскажешь, потому что больше я товарища своего сдерживать не буду, а он человек простой, рабочий, политесам не обучен, зато таких, как ты, давить смыслом жизни считает. Так что ты до утра подумай, ночью-то мысли правильные в голову приходят, а как проснёшься, всё нам и выложишь, про контрабанду да как красноармейцев под нож подставлял, и не вздумай утаить, а то умолять будешь, чтобы тебя к монастырю поставили. Сеня, ложись, отдыхай, считай, мы тут в отпуске. Ты ведь в Ленинграде жил, расскажи, как там, в столице, что в театрах смотрят и в синематографе нового.

Пока не стемнело, агенты перебрасывались ничего не значащими фразами, с перерывом на ужин, и под это дело Митрич задремал, спать он старался чутко, вполглаза, но к полуночи его сморило окончательно. Проснулся Сомов от того, что какой-то предмет ткнулся ему в ладонь, инстинктивно он его сжал, и только тут понял, что в камере кто-то кричит. Он открыл глаза, пригляделся в тусклом свете лампочки — пальцы обхватывали рукоять ножа. Внизу Юткевич, весь в крови, колотил в дверь.

— На помощь, — орал он, — убивают.

Митрич перевёл взгляд на пол, там лежал Прохоров с перерезанным горлом, возле трупа натекла приличная лужа крови. Юткевич обернулся, стал виден порез на его груди, агент угро приложил палец к губам, усмехнулся, и опять заколотил в дверь. Сомов, поначалу ошарашенный, кое-как собрался, спрыгнул на пол, терять ему было особо нечего, где один жмур, там и два, но тут дверь в камеру распахнулась, и внутрь вбежали сотрудники милиции.

Глава 10

Глава 10.

Травина взяли в понедельник утром, прямо на работе, два милиционера вежливо, но настойчиво предложили надеть пальто и пройти с ними, руки вязать не стали. Вывели на улицу под встревоженными взглядами сотрудников почтамта, свернули к мосту Красной Армии, пересекли реку Великую, следя, чтобы задержанный не бросился в воду и не утоп, избежав советского правосудия, и завели Сергея в здание Псковского адмотдела НКВД со стороны Конной улицы.