Трудовые будни барышни-попаданки 2 (СИ) - Лебедева Ива Страница 25

— Мне понятно ваше условие, — я опять улыбнулась, — прибудет мой человек, а моей ноги в ваших владениях отныне не будет. Это я могу твердо пообещать.

Когда я вышла во двор, уже смеркалось, рядом с моей пролеткой стояла телега, а в ней — садовник Андрей, его жена с заплаканными глазами, мальчишка, гладивший двух девчонок-близняшек, и кошка, жавшаяся к ногам девочек. Казалось, что все, включая кошку, поглядывают на свою госпожу со страхом, а на меня — с надеждой.

— Благодарствую, Нина Сергеевна, — улыбнулась я. — Доедем — телегу сразу отпущу. Еремей, трогай. Не темно ехать-то?

— Темновато, — вздохнул кучер, — нут-ка ничего. Ночь ясной обещается быть и лунной. Дорожку разгляжу. Н-но!

Глава 28

Лето понемногу подвалило к середине. Деды и бабки ворчливо замечали, что год какой-то странный: рожь еле-еле в колос сметалась, а колосовики идут и идут. Я знала по прежней жизни, что колосовики — сезонная грибная генерация, выскочившая на опушки, которая пройдет к середине июля. Нынешнее лето, дождливое и теплое, закономерно оказалось грибным. По моим детским воспоминаниям, первых подосиновиков и подберезовиков едва хватало на суп, а нынче девчонки и мальчишки таскали из леса целые корзины и были избавлены от прочих работ: не баловство это, а поход за добычей, которую можно сушить на зиму.

Номинально грибы, как и прочие лесные богатства, были моей собственностью, но я присваивала лишь десятину. А чтобы ребятишки из леса сперва шли на барский двор, придумала систему поощрений — простенькие леденцы-сосульки на палочках, из сиропа. Если другие баре, по моим сведениям, вымогали свою долю едва ли не карательными усилиями, то мне приходилось умерять пыл юных сборщиков, готовых оставить мне треть, если не половину, за дополнительные леденцы. Ведь как ни сладка земляника-малина, но такой сласти в лесу не найдешь. Землянику детишки собирали тоже. Ягода шла на варенье с медом и засушку для чая. Варенье — малая толика, потому что такой припас, увы, имел обыкновение портиться. А вот сушеная — то на две трети минимум. Заодно с начала весны девки-прачки, из тех, которых освободила от большинства работ стиральная машина во дворе, занимались сбором молодых листьев — та же малина, земляника, вишня, яблонев цвет… Черничники обобрали едва не в лысуху. Все это они уже умели правильно подвяливать, потом крутить каждый лист между ладоней в трубочку и помещать в полотняные мешки в особое место для ферментации. Чаи будут к зиме на славу. И на прибыль.

Иногда и я прогуливалась по грибы с Лизой и Степой. Нельзя сказать, что «ходила», потому что доезжала в пролетке до рощи на холме. Конечно же, не той, где прошлой осенью обнаружилась страшная находка. Ходили два-три часа, собирали грибочки. Лизонька не расставалась с блокнотом и зарисовывала их, а я радовалась этим простеньким рисункам как Степка, обнаруживший большой гриб. Иногда он их не срывал, а просил Лизоньку нарисовать.

А еще дочка возилась в будущей оранжерее. Поездка во дворец князя Озерского вышла еще той нервотрепкой, но результаты того стоили. Садовник Андрей оказался идеальным работником — трудолюбивым, инициативным, понимающим. Если бы у меня был ботанический сад, я не раздумывая назначила бы его директором.

Кроме того, выяснилось, что, услышав приказ собираться в дорогу, Андрей захватил свои любимые инструменты, а также запас семян, целую коллекцию. В этом ощущался не только профессионализм, но и мелкое возмездие прежним хозяевам. Я вспоминала анекдот про низкую зарплату: «За такие деньги ты не должен "ничего не делать", ты должен вредить». Зарплату ему не платили, но жизнь под властью взбалмошной ревнивой барыни и вороватых управителей была очень уж нервной. Звездно-электрический барин ничего про него не знал, барыне были нужны только ягоды, овощи и плоды. Если требовалось расширить оранжерею, то он должен был попросить втрое больше древесины, чем нужно, чтобы две трети украл управляющий, а спрашивали с садовника.

Теперь Андрей планировал и строил оранжерею, при участии своей жены и сына. Я спросила мальчишку, что ему больше по душе — полевая работа или садовая? Он удивился вопросу, но искренне ответил: «Конечно, рядом с тятей» — и теперь подсоблял, а рядом вертелись две дочки и Лизонька, решившая посадить ноготки и бархатцы. А перед этим разметила клумбу, геометрически почти безупречно.

Я попросила садовника аккуратно проследить за юной помощницей, чтобы у нее все получилось и цветы проклюнулись, взошли, вытянулись и распустились. Сама помню детскую радость, когда ранним утром приходишь на грядку и там, где несколько дней назад ты посадил семена, проклюнулся зеленый росточек.

А еще мне нравилось, как Лизонька общается с Марфушкой и Нюрочкой — дочками садовника. Конечно, они относились к юной барыне с почтением, но, если нужно, ей руководили, причем как взрослые. Марфушка брала совок, специально изготовленный для Лизы, и говорила:

— Посмотрите, Лизавета Михайловна, как надо копалку держать. Теперь сами копните.

Павловна ворчала, а я одобряла. Пусть дворянская дочка с детства привыкает, что кто-то лучше нее может выполнить работу.

Сам Андрей Степанович — я несколько раз не удержалась и уважительно назвала садовника — тоже внес небольшие коррективы в мои огородные труды, но почти всегда восхищался, извинялся и спрашивал: «Эмма Марковна, как вы узнали, что так сажать можно?»

Помидоры решили выращивать в теплице и эту культуру среди крестьянства не распространять — без парников могут не вызреть. Впрочем, если в деревне пойдут разговоры об удивительном красном барском овоще, поделюсь семенами, пусть попробуют посадить.

Оранжерея пока что планировалась, а вот строительство откладывалось. Сенокос требовал всех рабочих рук в деревне. Так то сено еще и ворошить надо было постоянно, потому как погода сырая, вот-вот все добро сопреет.

Волнений и радостей хватало. Я уже робко строила планы на предстоящую осень. А то и зиму. Много куда съездить надо, в тот же Нижний на ярмарку. Потом насчет продажи оборудования похлопотать. А к санному пути и в Москву бы… Все же я, несмотря на все свои знания химика-технолога, вовсе не гений. И не целый комбинат, чтобы осуществлять множество исследований и доводить их до практического применения.

Мне нужно как-то искать выходы на людей из здешних, с учеными поговорить, пересилить их предвзятость к моему женскому полу, просто объяснить, чего хочу… пусть открытия с моей подачи, но без меня сделают, плоды их для всех на пользу послужат.

Но увы. Все эти планы полетели в тартарары одним непрекрасным утром, когда с сенокоса прибежала девчонка-босоножка в линялом сарафане и заорала на весь двор:

— Барыня! Барыня, там Демьянка помирает! Как есть падучая его взяла, щас помрет! Попа зовите! Чай, успеет грехи-то отпустить!

— Что ты городишь, окаянная? — напустилась на нее Павловна с крыльца. — Барышень перебудила! Вот я тебя хворостиной!

Но девчонка только махнула на старуху платком и помчалась дальше — в деревню, нести свою весть. А через пять минут в дом внесли самодельные носилки из двух жердей и мешков. На них лежал молодой парень из дворовых, Демьян. По тому, как его скорчило в пароксизме боли, а также по зеленовато-бледному лицу стало понятно: дело плохо.

Глава 29

Дилетантская диагностика, проведенная мною, привела к неутешительным выводам: у бедняги не «падучая», как называли в те времена эпилепсию, а, скорее всего, аппендицит. Не ел с вечера, тошнило, а главное — новые и новые волны боли в животе, с раннего утра — выше пупка, потом — в правой нижней части. Думали даже, что змея укусила, но ранок от зубов не обнаружили.

История была не просто безрадостная, а ужасающая. Молодой, крепкий, умный мужик был обречен умереть от болезни, которую в мое время лечили наипростейшей операцией, поставленной на поток даже в районных больницах. Но именно полостной операцией — вскрытием живота. И никакие самые лучшие таблетки альтернативой не являлись.