Постовой - Путилов Роман Феликсович Страница 25

– Что у тебя нового по вашему делу?

– Следователь говорит, что приблизительно через месяц его прокурору передадут, а еще через пару недель в суд отправят.

– И сколько вам грабежей предъявляют?

– Семь.

– Ты работаешь, учишься?

– Работаю, на хлебокомбинат устроился, учеником.

– Учеником кого?

– Смеяться не будете? Тестомесом.

– Над чем смеяться? Тяжелая, мужская работа. Давай характеристику бери хорошую с работы, и вероятно, что условным сроком все для тебя закончится.

– Да, мне адвокат тоже так говорит, что есть надежда остаться на воле.

– Скажи, а ты давно Сапога видел?

– Дней десять назад, говорят, что он на допросы не является, где-то прячется.

– Интересно, на что он надеется? Он, когда явки писал, мне сказал, что у него в сельской местности никого нет, только в городе родители живут.

– Так это он вам явки писал? А нам сказал, что это Рыжий раскололся и всех сдал.

– Я же тебя возле больницы встретил, где вы Рыжему что-то там сообщить пытались. А Рыжий от меня через черный ход свинтить пытался. Так что я Рыжего увидел, когда вас уже вовсю по району отлавливали. Ладно, Длинный, давай, не грусти, все наладится. Тем более вам сейчас послабление выходит, в рамках, подожди, как там в газетах пишут… А, «в рамках гуманизации пенитенциарной», чтоб ее, системы. Чтобы тебе реальный срок дали, надо очень сильно постараться, как Сапог, например, старается. Ты деньги-то собираешь?

– Какие деньги?

– Тебе что, адвокат не сказал? Если ты к суду материальный ущерб потерпевшим полностью погасишь, то это будет еще одна гирька на весах в твою пользу. Давай деньги собирай, и удачи тебе.

В час ночи, сдав смену, я попрощался с парнями и пошел в сторону общежития. Мне предстояла длинная бессонная ночь в поисках неуловимого Сапога. Два часа, как лошадка, я перемещался вокруг спящего здания, стараясь при этом не выходить из густой тени, и с надеждой всматриваясь в темные окна. Наконец, уже не помню, на каком кругу, я успел заметить в одной из распахнутых форточек четвертого этажа огонек сигареты, который, вспыхнув последний раз в сильной затяжке, багровой кометой, по дуге, устремился к земле. Молясь, чтобы мои выкладки были верные, я потихоньку потрусил к крыльцу. Весь мой расчет был построен на зыбком основании, что Сапог очень боится. Когда я видел его последний раз, он, бегая из края в край по территории гаражного кооператива, уже понимал, что избавиться от меня у него не получилось. И он дымил, как паровоз, глубоко затягиваясь и постоянно вытаскивая из пачки новые и новые сигареты. Сейчас он в розыске, в бегах, да и моими стараниями вся его бывшая компания считает, что первым «раскололся» и сдал всех именно Сапог. Значит, боится парень еще больше, и своих, и чужих. Опера проверяли как квартиру его родителей, так и комнату Липатовой Гали, его подружки. Будем считать, что эти явки провалены, и Коля Сапожников там не появится. Жить в маленькой комнате, ежеминутно прислушиваясь, не раздадутся ли крадущиеся шаги опергруппы под хлипкой дверью, – морально очень тяжело. Где-то у друзей скрываться проблематично, сейчас родители приятелей кормить великовозрастного лба долго не будут. Так что остается только общага. Если комната Липатовой отпадает, значит, нужна другая комната. Если бы Сапог открыто жил в какой-то комнате, то кто-то обязательно бы сдал его, или нам с Димой, или администрации. Похищенные из кастрюль с борщом куски мяса или съеденные котлеты голодные девчонки не забудут и не простят. После того, как друзья Сапожникова попали под следствие, в общаге они стараются не появляться, следовательно, Сапога здесь уже никто не боится. Значит, он живет тайно, прячась под кроватью и выползая на божий свет ненадолго. Девчонки открыто курят в туалетах, но Сапог там появиться не посмеет, кто-нибудь увидит. Значит, курить он сможет только ночью, и только в форточку.

Вот такую форточку я и искал два часа. А теперь пришло время расплаты за мой страх, что я испытал в кабинете следователя Кожина, и за то, что нарушил данное мне той памятной ночью обещание. Я двинулся к входу в общежитие, осталось несколько минут до момента, когда я узнаю, чье кун-фу сильнее – мое или Сапожникова.

Клавдия Ивановна, вахтер девичьей богадельни, открыла дверь почти мгновенно, минут через пять после того, как я стал скрести ногтями по стеклу.

– Все-таки пришел, гулена.

– Я вас тоже люблю, Клавдия Ивановна. Скажите, четвертый этаж, та сторона, третье окно справа – чья комната?

– Ну, ты и спросил! Сейчас посмотрим.

Пенсионерка быстро пролистала журнал расселения по комнатам.

– Ну, если я тебя правильно поняла, то это комната Вики Самохиной и Юли Шевченко.

– С Липатовой они в каких отношениях?

– С Галкой, что ли? Так они в одной группе учатся.

– Клавдия Ивановна, а пойдемте их комнату проверим. Я видел, что кто-то в этой комнате в форточку курил.

– Ну, эти девочки хорошие, и они точно не курят.

– Я вам о чем и говорю – там кто-то посторонний находится и необходимо комнату проверить.

– Ладно, пойдем. Подведешь ты меня под монастырь со своими проверками.

– Что, вам может за это попасть?

– Да нет. Если какое безобразие выявлю, то ругать меня точно не будут. На четвертый этаж идти желания нет, я же уже не девочка.

– Мы потихоньку, с отдыхом пойдем. Главное, чтобы тихо.

Поднявшись на четвертый этаж, я придержал вахтершу за рукав, высунул из-за угла один глаз и одно ухо. Длинный коридор, выкрашенный до двух третей в высоту стены масляной краской, с побелкой выше, до потолка. Бесконечный ряд одинаковых дверей, повисшая густая тишина. В конце коридора мелькнула девичья фигура в белой «ночнушке», через минуту взревели трубы канализации, а девчонка, придерживаясь рукой за стену, наверное, так и не проснулась, вернулась из уборной, чтобы нырнуть в одну из комнат. Я отпустил рукав, и Клавдия Ивановна засеменила по коридору. Я на носочках, держась за воздух, поспешил за ней.

– Юля, Юля, открой, тебе из дома звонят. – Вахтерша костяшкой указательного пальца настойчиво стучала в серую филенку двери.

Я, прижавшись к стене, старался дышать тише и пореже. Несколько минут ничего не происходило, затем за дверью маленькими лапками забегали мыши, упало что-то тяжелое, и сонный голос произнес:

– Мы спим.

– Вика, ты, что ли? А, ну-ка, открывай! Юле из дома звонят…

– Юли нет, она в другой комнате…

– Это что за новости! – голос Клавдии Ивановны посуровел: – Ну-ка, открывай быстро! Я что, зря на четвертый этаж поднималась, ноги била?! Открывай, кому сказала, а то я сейчас за комендантом пошлю, все завтра вылетите из общежития за нарушение режима проживания…

– Ну, Клавдия Ивановна, ну пожалуйста, мы спим…

– Открывай, кому сказала!

Очевидно, что угроза была нешуточной, замок щелкнул, и дверь начала открываться. По вытянувшемуся в удивлении лицу пенсионерки я понял, что за дверью не Юля и не Вика. Толкнув дверь, я шагнул в комнату, приподняв щуплую фигуру, оказавшуюся у меня на дороге, и поставив ее в сторону. За моей спиной щелкнул выключатель, и замершая на пороге вахтерша обвела бдительным взглядом комнату.

Галя Липатова, которую, как оказалось, я внес к стоящему в середине комнаты столу, одновременно одной рукой прикрывала свою небольшую грудь, хорошо различимую под полупрозрачной тканью «ночнушки», а второй шарила по стулу, очевидно в поисках упавшего под стул халатика.

– Галина, а что ты тут делаешь? – приступила к допросу пенсионерка: – Где Вика и Юля? И соседка где твоя, как ее… Катя?

Галина закатила глаза, видимо, девушка не рассчитывала на ночное вторжение и не подготовилась.

– Они… они, они гадать ко мне в комнату пошли, а мне это неинтересно, я в гадание не верю. Поэтому я сюда спать пошла.

Наверное, гадание относилось, в глазах старушки, к уважительным причинам ночевать в другой комнате, поэтому Клавдия Ивановна буквально на глазах наступательный пыл теряла.