Война без людей - Харитон Байконурович Мамбурин Страница 26

«Как в сказке» — это ни хера не как в сказке. Это кошмар с расплывчатым концом. Всегда. Все приключенческие романы, фэнтези, бояръ-аниме, попаданство — всё это гребаный кошмар! Всегда! Человек не дурак, человек любит про это читать, любит представлять, как отрубает голову дракону, а чудесным образом подмывшаяся принцесса посреди сраного нигде со срущим на фоне луны койотом приходит к нему в палатку отдаваться. В восхищении. В восхищении, Карл. Она неделю не слезала с лошади, у неё между ног всё болит и онемело, в глазах сплошная зелень, в легких куски слежавшейся пыли от этих ваших дорог, а на волосах в подмыхах три табора вшей, но сказка же!

Поэтому, дорогие мои, когда главный герой какой-то истории приходит в сознание после того, как должен был отдать концы, его первой мыслью, чувством и желанием является именно отдать концы… до конца. Потому что он очень близок к концу, смекаете?

Я выжил. Это была первая рваная и мутная мысль, которая заглянула на еле теплющийся огонёк моей жизни. До этого момента были лишь урывки пробуждений, быстро сменяющиеся приступами тошноты и беспамятством, да слабые вспышки света в темноте, на которые я просто смотрел пару секунд, а затем закрывал глаза. Плохо? Ну, это было плохо, да. Я чувствовал себя котом, попавшим в рабочую стиральную машину… вместе с нехилым пакетом говна. Выпасть из вращения можно было только потеряв сознание, что мой умный организм проделывал раз за разом.

Потом мне пришлось очнуться. В темноте, в спёртом влажном воздухе, полном непонятных, но знакомых запахов, в холоде и грязи. Слабость была жуткая, я еле мог пошевелить пальцами на руке, а первый же импульс превратиться в туман просто… ушёл в никуда. Как второй и третий. Тем временем мне становилось всё холоднее и холоднее, зубы начали активно стучать, поэтому, больше не полагаясь на способности, я начал бороться за живучесть более прозаичными методами. То есть, шевелиться как умирающий червяк, в надежде если хоть не обрести контроль над телом, то согреться.

Успехов никаких не достиг, но и сдохнуть не успел — сверху мелькнуло нечто светло-мутное, появилось нечто круглое и горящее, а потом кто-то детским голосом заорал:

— Он очнулся! Он очнулся!

Тут уже стало повеселее. Набежали сверху люди, стрекочущие что-то озабоченное и свое, вцепились в меня множеством рук, кряхтели, пищали, ругали какого-то Витю, просили какого-то Васю «принести трусы», искали веревки, ругались на мою тяжесть, но гладили меня по голове, поили вкуснейшей холодной водой, шмыгали носом в ухо и, кажется, обнимали. А потом попёрли наверх, как раз обвязав канатом в нескольких местах.

Это было болезненно и бестолково до тех пор, пока в хор голосов не влез скрипучий старческий баритон, отрывисто и сочно матерящийся на «бестолковых девок». С его появлением мой подъём наверх пошёл куда резвее, пока, наконец, моё еле находящееся в сознании тело не оказалось в… избе. Обычной такой просторной и древней избе необычное моё такое тело, извлеченное из подвала.

— Тьфу, ирод! — ознаменовал конец процесса самый обычный дед, сухопарый и согнутый, стоящий около самой обычной бабки, — С коня весом! А ведь одни кости!

Так я и перешел из стадии подвального солёного огурца или Вити Шрёдингера в персональные гости четы Завьяловых, проживающих в деревне Авдеевка. И не просто так, а свободным и в окружении всех своих девчонок, рыжей Ларисы и Васи Колунова.

— Мы уже готовы были лететь вниз, — рассказывала сидящая на койке Вероника, уморительно смешно смотрящаяся в вещах больше неё на пять-шесть размеров, — Уже всё, расцепляться начали, как ты выдал. Превратился в туман, подхватил нас, выдрал Васю из шлейки… и начал спускать. Сюда, вот прямо в тридцати метрах от дома мы опустились, бабушку Веру напугали. Ты нас оптустил, в человека превратился, шаг сделал и мордой вниз упал. Как труп.

Потом, с перерывами на ругань, она поведала остальное. Как уговорили ту же бабушку Веру и её мужа, Игоря, приютить их, и скрыть даже от соседей. Как я чуть было не сдох, превратившись в туман на этой самой койке. Хорошо, что старики мерзляками по зиме оказались, и всё окна были наглухо законопачены. Как меня, размахивая чем попало, загоняли в подвал. Как я там валялся, периодически нагреваясь градусов до семидесяти, и время от времени снова превращаясь в туман. Не новый, компактный и густой, а старый, который большой. Вот меня там и заперли, периодически проверяя и надеясь на лучшее.

— Ты — дурак! — под конец вспылила Вероника, — Полный! Круглый! Идиот! Ничего бы с нами не случилось! Витя! И я Янлинь весим по сорок кило, Лариска сорок пять! Мы бы просто распарусились в воздухе и всё, удар был бы смешной! Даже у простого человека шансы выжить были бы!

— Я не знал, — тихо проговорил я, а потом, подумав, признался, — Да если бы знал, это ничего бы не изменило.

— Просто сдох бы и всё, да? Прощай планы, прощай надежды, прощай ответственность за Васю? — попыталась брюнетка нажать на больное.

— Это всё важно. Но не так как вы, — чистосердечно признался я.

—…ты — подлый эгоистичный моральный урод, Виктор Изотов.

— Поэтому ты меня и любишь, — нагло парировал я.

— Держи карман шире, — криво и жалко ухмыльнулась брюнетка, — На кой ты мне упал, Изотов? Ты постоянно норовишь сдохнуть. Смысл тебя любить? Кончишься ведь скоро…

— Тут и не возразишь, — устало вздохнул я, почувствовав, что снова накатывает.

— Дурак ты, Витя. И уши у тебя холодные…

Чуть позже пришла Янлинь, моментально раздевшись догола и заскочив мне под теплое ватное одеяло. Не успел я выползти из своего полубреда, как девушка уже мерно сопела, обхватив меня как коала любимый эвкалипт.

Встал я только через два дня. С едой у стариков проблем не было, а так как мы свалились в гости к пасечникам, живущим на отшибе, не было и с медом, благодаря которому я быстро восстанавливался физически. Правда, одним делом было встать, а вот другим — использовать свои способности. Их просто не было. Они отключились. Единственное, что у меня осталось, был сверхъественно высокий вес, от чего я даже дойти до сортира в огороде мог с большим трудом и перекурами по дороге.

Так прошло два дня без каких-либо улучшений, а на третий — пришла Лариса, принеся паршивые новости. Рыжая в первое же время, как я оказался в подвале, умудрилась подслушать бабу Веру и свалить из гостеприимного дома пасечников в само село, к другой бабке, богатой маразмом. У неё хитрая и пронырливая «чистая» и устроилась, выдав себя за такую же рыжую внучку этой самой бабки, которую та видела последний раз лет десять назад и в детском возрасте. Соседи, ухаживающие за старухой, были только рады таким новостям, так что наша худая лиса мало того, что вписалась, так её еще и пытались откормить.

Главное — она сумела добраться до сельского телефона, а по нему отзвониться в Стакомск. Мои девчата, как оказалось, подготовились к различным изгибам судьбы, так что у Полушкиной был не только прямой номер до Окалины, но и очень кривой до Окалины-младшей. И вот как раз на последний номер наша спутница и позвонила. Правильно сделала.

Нас, всех четверых, собирались на днях объявить в розыск, а Ваську представить похищенным ребенком. Резонанс подобного сообщения, из-за того, что я являюсь юлькиным женихом, должен был быть огромен.

— Она передала тебе только два слова, Изотов, — серьезная как железобетонная колонна Лариса нервно жмякала себя за тощие бицепсы длиннющими пальцами, — «Оставь его».

— Так вот почему ты попросила Васю присмотреть за стариками, да? — хмуро спросил её я, — Чтобы он не слышал?

Полушкина только кивнула.

«Что, как и из-за чего» гадать было бессмысленно, полностью. Может, хотели слить Васю таким образом, может быть, решили слить всех нас. Просто потому, что я пришёл в ЦК КСИ и сунул им под нос хер такой толщины, что не то, что подавишься, а даже и не заглотишь. Понюхали, облизнули, решили сделать всё по-своему? Как вариант. Принцип «разделяй и властвуй» будет работать всегда. Смысл в том, что завтра-послезавтра вечером дед увидит наши рожи с голубого экрана и поднимет шум. Вариантов нет, даже если сломать телевизор. Это телефон в деревне один,