Орел и Ворон (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич Страница 27

Последние слова князь Михаил повторил чуть тише, обратив свой взгляд на стоящую на столе икону Казанской Божьей Матери, после чего вновь пытливо посмотрел на нас.

— Все возможное от себя мы делаем, все возможное, чтобы достойно встретить врага, делаю я сам… Но нельзя нам теперь без Божьего благословения, никак нельзя!

Последние слова Скопин-Шуйский произнес уже горячее, и после краткого молчания, продолжил столь же резко и отрывисто — не иначе от сердца речь его:

— Земля наша кровью истекает, третий, да даже четвертый Самозванец объявился на Руси за последние несколько лет — это я и «царского воеводу» Болотникова вспомнил, и «племянника» Илейку Муромского… Но ведь не просто так Господь послал на Русь великий голод и попустил нашествие иноплеменников, смуту и разлад на нашей земле! Грехи, грехи людские тому виной, грехи тех, кто власть…

На последних словах Михаил Васильевич оборвал свою речь, резко помрачнев — и на этот раз молчал князь заметно дольше. Но додумать конец его речи про грехи тех, кто власть взял, никому из присутствующих не составило труда… Наконец, воевода продолжил:

— В Борисоглебском монастыре, что находится на реке Устье близ Ростова, подвизался в подвиге затворничества и ношения вериг прозорливый и благочестивый старец Иринарх. Еще до появления второго Самозванца он приходил в Москву и предупреждал дядю моего, государя Василия Ивановича Шуйского, о скором наступлении ляхов и людей литовских… И коли Господь открывает благочестивому старцу будущее — то у кого, как не у Иринарха мне просить благословения на будущую битву с поляками и черкасами Сапеги, тушинскими ворами?! Но сам я не могу отправиться за благословением к старцу, бросив войско… Я отправлю к нему вас.

Я аж поперхнулся, с изумлением воззрев на князя — а немец и вовсе замер столбом, не в силах выговорить ни слова! Потому задать возникший у нас обоих вопрос пришлось мне:

— Княже, но позволь — зачем мне отправляться вместе с иноземцем к старцу? Мне не нужны его рейтары — достаточно будет малого отряда детей боярских. Или даже десятка-другого моих стрельцов, коих я посажу на коней!

Михаил Васильевич, однако, отрицательно мотнул головой:

— Нет, Тимофей Егорьевич, вы отправитесь вдвоем. По округе рыщет множество разъездов вражеских из черкасов и прочих воровских казаков, малые отряды воров, отделившихся от Тушинского лагеря — или же действующих по указанию Сапеги. Отправлю я под Ростов пусть даже всю твою сотню и всех рейтар ротмистра — как наемников, так и детей боярских — и вас вскоре обнаружат, а после перехватят. Более крупный отряд гетман также не упустит, просто выделит против него еще большее войско — а мне сейчас даже полусотню стрельцов никак нельзя терять! Зато вдвоем, да с резвыми скакунами, да с заводными — вы сможете оторваться от любого преследования. И при этом пара всадников не вызовет ничьего подозрения и пристального внимания. Фон Ронин спрячет под кафтан иль стеганку свою кирасу, ты сменишь стрелецкий наряд на казачий — и вот уже два ничем не примечательных вора из тушинского лагеря! Мало таких по округе бродит?!

Я замолчал, не зная, что и ответить Михаилу Васильевичу, но тут, основательно прочистив горло, слово взял немец:

— Позволь, князь, спросить — почему я? Спутником Тимофея может стать любой из твоих воинов, кто-то из его соратников! Какая нужда меня, лютеранина, отправлять к затворнику-ортодоксу?!

В общем-то, этот вопрос назрел и у меня — но Скопин-Шуйский лишь усмехнулся в ответ на слова рейтара:

— Себастьян, можешь считать, что это Божья воля. Веришь или нет — сегодня утром молился Царице Небесной, прося вразумить меня, как, кого и в каком числе отправить за благословением к старцу Иринарху. И сразу после молитвы вспомнил я про удалого стрельца по прозвищу «Орел» — а как только я задумался, кого ему в товарищи дать, так зашел ко мне полковник Зомме. Говорили мы о подготовке пикинеров, а между делом Христиер отметил тебя, как человека чрезвычайно честного, толкового, смелого — и чисто говорящего на нашем языке… И подумал я, что такой человек мне нужен не наемником — а на царской службе. Съезди к старцу, Себастиан, пообщайся с ним, помоги Тимофею взять благословение — а уж наградой я тебя не обижу.

Тут князь неожиданно ехидно усмехнулся, после чего с легкой подковыркой спросил у ротмистра, страдальчески зажмурившегося при упоминании разговора с полковником Зомме:

— Али испугался ты, фон Ронин?

Немец широко распахнул глаза, после чего с жаром ответил:

— Нет! Но…

Однако Михаил Васильевич тут же оборвал иноземца, жестко, с прорезавшимся в голосе металлом рыкнув на Себастиана:

— А коли ты не боишься, господин ротмистр, то я отдал тебе приказ!

После чего Скопин-Шуйский продолжил уже спокойнее, но таким ледяным тоном, что у меня аж мурашки побежали по спине:

— Если тебе показалось, что я просил — то ты ошибся фон Ронин. Так что если струсил — возвращайся к Делагарди и жди, когда придет плата для всех наемников. А то и вовсе убирайся в Дортмунд… Ежели нет — приказ ты получил.

Мне даже стало жалко рейтара — он покраснел так, как не краснеют девицы в первую брачную ночь. И даже, как кажется, задрожал — но только не от страха, а едва сдерживаемого возмущения… Однако сорваться себе он не позволил — и после непродолжительного молчания лишь коротко поклонился и с достоинством ответил:

— Приказ есть приказ, князь. Я сделаю все, чтобы помочь Тимофею добраться до старца и вернуться в лагерь с благословением.

Михаил Васильевич вновь широко улыбнулся:

— Что же, вот эта речь, которую мне любо слышать! Возвращайтесь к своим людям, поскорее сдавайте дела верным соратникам, и готовьтесь к выходу. Лошадьми, оружием, одеждой я вас обеспечу — выступить вы должны засветло.

Глава 9

Князь сдержал обещание, снабдив нас легконогими степными кобылами — мне, к примеру, досталась пегая, молодая лошадка с огромными жалостливыми глазами, чей ласковый и одновременно с тем укорительный взор тут же порождает желание подкормить животное. Лошадка носит совершенно несерьезное имя «Стрекоза», зато она очень крепкая, с лоснящейся шерстью — ладное, молодое и здоровое животное. Под стать ей и заводная серая кобыла по имени «Липовка». Уж не знаю, чем московиты руководствуются при выборе кличек для лошадей… А вот Хунда мне пришлось оставить в лагере, на попечение Лермонта. Все-таки мой рейтарский жеребец выделяется статью и мощью — а потому может стать причиной столкновения с мародерами, возжелавшими забрать коня. Кроме того, крепкий, в самой силе скакун и молодые кобылы — не лучшая компания для тех, кто надеется пройти незамеченными! Ибо игрища между лошадьми в данном случае неизбежны.

Другая причина возможного столкновения — это рейтарские пистоли с колесцовыми замками. Однако с этим я ничего не могу поделать — пистоли есть мое главное оружие. Взамен утерянных при последнем штурме Твери, мне выдали два пусть немного потертых, но вполне себе рабочих самопала (как их еще называют некоторые московиты) — и что удачно, оба с обитыми железом «яблоками» на рукоятях. Взял я и подарок отца… А вот стрелец, которому также предложили пистоли, от них наотрез отказался — «заряжать долго, стреляют недалеко». Не имея возможности взять с собой громоздкую фитильную аркебузу, мой будущий спутник попросил князя о составном луке, присовокупив что-то про «отцовскую науку».

Ну что же — каждому свое.

Обиднее всего было расстаться с рейтшвером и привычным мне одеянием — но немец и путешествующий с ним на пару «воровской» казак, составляют слишком приметную и необычную пару. А потому пришлось мне вырядиться в польский кафтан и шаровары — благо, что некоторые шляхтичи наряду с тщательным выскабливанием подбородков, могут оставить и небольшую поросль. Короче, могу сойти за своего, пока не начнется разговор с ляхами — а вот последнего лучше не допускать… Ну и конечно шляхтич с рейтарским мечом выглядел бы нелепо. А потому пришлось мне взять трофейный польский палаш с полуоткрытым эфесом.