Третий лишний (СИ) - Черемис Игорь Страница 27

Алла засмеялась.

— Да ты почти полиглот! Я и забыла про эту фразу, надо будет её на экзамене ввернуть. [2] А твоя фраза… — она задумалась, — …твоя фраза будет звучать так — Willst du mich heiraten?

Она произнесла это с вопросительной интонацией, на что я очень надеялся. И вот теперь фраза из фильмов не про войну была очень к месту.

— Я-я, натюрлих, май фрау. Дас ист фантастиш! — сказал я.

И с удовлетворением наблюдал круглые глаза своей теперь уже официальной невесты.

[1] «Когда ты успела всё выучить?

Я учила этот предмет весь семестр.

Очень немногие хотят изучать немецкий язык. Всех интересует английский язык.

Это верно. Но моя тетя учила немецкий язык, и я пошла по её стопам».

Немецкий я знаю очень условно, поэтому переводил гугл-переводчиком. Возможно, напереводил с ошибками, но спишем их на то, что по-немецки говорят два русских человека, которые язык учили по советским учебникам.

У анекдота много вариаций, но вот вам такой: «Когда слышу немецкую речь (песню на немецком, немецкий марш), хочется захватить Польшу».

[2] Это из «Войны и мира» — Die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert (Первая колонна марширует, вторая колонна марширует). «Фантастиш», думаю, в переводе не нуждается.-

Глава 12. Шашлык высшего сорта

Если бы старик и Валентин спросили меня, что нужно делать для ускоренного технического прогресса, я бы им сказал — вкладываться в массовую мобильную связь. Желательно одновременно ещё и развивать интернет — с фильмами, книгами и музыкой на любой вкус, — но тут я сомневался, что они сумеют переступить через распространенную в этом времени концепцию «запрещено всё, что не разрешено». Конечно, по факту и в моём будущем было примерно так, но полностью перекрыть вражеские голоса при наличии интернета не удалось даже китайцам, хотя они и очень старались.

Это, конечно, было опасно — в плане влияния на умы подрастающего поколения, — но удобство могло перевесить любые минусы. В 1984-м мне дико не хватало доставки продуктов за пару часов, не хватало возможности в два клика вызвать то же такси или найти нужную запчасть. Или просто оперативно связаться с человеком и обсудить какие-то вопросы, пусть не голосом, а в любом из мессенджеров.

Когда мы с Аллой расставались утром на пересадочной станции метро — она на несколько часов выпадала из моей жизни, и я понятия не имел, где она и что с ней. В будущем таких проблем практически не возникало — ты не общался с человеком, потому что не хотел, а не потому, что не имел такой возможности. Правда, в прошлом приходилось очень четко выполнять обещания — то есть приходить ровно тогда, когда сказал, не позже и не раньше, и именно туда, где вы собирались встретиться. С одной стороны, это было дико неудобно при появлении различных форс-мажоров, с другой — сейчас, у людей восьмидесятых, форс-мажоров почти и не возникало. Их жизнь протекала достаточно спокойно и предсказуемо — в отличие от жизни каких-то попаданцев и близких к ним людей. Но я к бардаку в своем расписании почти привык, и поэтому совсем не удивился, когда рядом со мной к тротуару прижалась черная двадцать четвертая «Волга», из которой мне махнул рукой радостный Валентин.

Я, в принципе, тоже был доволен, хотя «пятерка» по истории меня, скорее, озадачила. После пребывания в самых настоящих застенках местных чекистов меня пробило на диссидентство, и я позволил себе несколько не самых осторожных высказываний — например, заявил преподавателю, что учить решения съездов КПСС скучно и просто бессмысленно. Это было действительно так, но до этого дошли только мыслители будущего. Люди дня сегодняшнего, похоже, тупо не видели, что эти решения не вытекают одно из другого, что это независимые документы, которые всего лишь отражают текущий взгляд партии на экономическую и политическую ситуацию в стране и в мире, и этот взгляд к тому же безнадежно запаздывает. Всё же собирать принимающий решения народ раз в пять лет было глупо, но Брежнев, видимо, любил порядок во всём, в том числе и в цифрах. Первые большевики были людьми более умными, и свои съезды собирали сразу, как только обстановка менялась; Сталину они были не нужны — он самостоятельно реагировал на появляющиеся вызовы, и вокруг себя собрал людей примерно такого же толка.

Мои слова почему-то очень впечатлили старичка-профессора, которого позвала на помощь наша преподавательница. Он задал мне несколько вопросов, пытаясь, видимо, запутать, я не запутался, а продолжал гнуть свою линию — и в итоге получил «отлично». При этом профессор даже не стал опрашивать меня дальше — так что проблемы освоения целины и независимости африканских стран повисли в воздухе. У меня и про них было что сказать, но лишь выйдя на свежий воздух, я осознал, по какому тонкому льду я ходил. Вряд ли сейчас кто-то восхитится глубокомысленной сентенции про то, что целина была одной сплошной ошибкой, которая решила сиюминутные задачи, но провалилась на стратегическом уровне. Ещё у меня было заготовлено сравнение целины с поворотом сибирских рек на юг, с которым высшее партийное руководство сейчас носилось, как курица с яйцом — и это тоже могло привести как минимум к неприятной пометке в моём личном деле.

***

В общем, в машину к Валентину я сел в глубокой задумчивости и мысленно пожалел, что не смогу написать Алле смс про то, чтобы она меня рано не ждала. Потом всё-таки вернулся в реальный мир, огляделся вокруг, буркнул что-то приветственное и спросил:

— А где «догонялка»? Или вас разжаловали и теперь сложную технику не доверяют?

Это было грубо, но тот лишь ощерился в неком подобии улыбки.

— Не разжаловали, не надейся, с этой стороны у меня всё хорошо, — ответил он. — Но и не повысили.

— Не всё сразу, — философски заметил я. — Спрашивать, как идет то расследование, не стоит?

Валентин кивнул.

— Не стоит, да. Как экзамен?

— Нормально, «пятерку» поставили, хотя могли и арестовать, — я пожал плечами. — Меня немного занесло в описании роли руководящей и направляющей.

Он хмыкнул.

— Ну если ты сам признаешь, что «немного занесло», то, наверное, ты им полное собрание сочинений Солженицына начал цитировать или требовать свободу академику Сахарову? Анекдоты не рассказывал?

— До анекдотов не дошло, они у меня на третий вопрос были заготовлены, про Африку и её борьбу за независимость, а пятерку мне поставили после первого же ответа. Видимо, чтобы не слушать, что я ещё придумаю, — признался я. — Про Солженицына вот ни полслова не сказал, даже не вспомнил его. Кстати… про Солженицына… А чего вы так мягко со всякими диссидентами? У нас там как раз вам пеняли, что вообще мышей не ловите, они у вас прямо под носом гнездо вьют и советскую власть дерьмом поливают. А вы их, такое чувство, всего лишь уговариваете вести себя чуть приличнее, но они от таких уговоров только наглее становятся.

Про диссидентов я читал в интернете, и авторы различных постов часто задавались этим вопросом, который я и ретранслировал своему собеседнику. Толкового ответа, кстати, тогда никто не дал.

Валентин пару секунд помолчал.

— А что, есть конкретные сигналы?

— Да бог знает… — я попытался вспомнить хоть какие-то факты, не смог и зашел сразу с козыря: — Но вы же этих ребят из страны выталкиваете, а там их сразу берут в оборот ЦРУ и прочие, к их услугам «Голос Америки», всякие издательства типа «Посев», кафедры в американских университетах. И они становятся объектами пропаганды — вот, мол, смотрите, несчастный поэт, которого злобные Советы лишали последнего куска хлеба и всячески гнобили, у нас стал уважаемым профессором и читает лекции студентам. Это же прямой сигнал — у нас хорошо, у нас любые мнения в почете, никто ничего не запрещает, у нас всё есть, прямо как в Греции. Дурачки ведутся…

— А это не так? — мрачно спросил Валентин.

«Пресвятая мать-заступница, за что мне это?»

— А вы не знаете, как там на самом деле? — я изобразил удивление.