Внук Петра Великого (СИ) - "shellina" Страница 29

– Да, ваше высочество, – он перевел взгляд на меня, я же процедил сквозь стиснутые зубы.

– Убери эту дрянь отсюда, – и я развернулся, чтобы направиться в свою спальню. Судьба платья меня больше не интересовала. Пускай любовнице подарит, ведь у такого видного мужика точно есть любовница, или пускай сожжет, мне все равно. Хотя, будет лучше, если у него ума хватит это проклятое платье продать, оно наверняка дорого стоит.

– Ее величество будет недовольна, – покачал головой Воронцов, сидящий в это время в приемной. Он покачивал ногой, глядя на творящийся бардак и даже не сделал попытки оторвать задницу от дивана. Вот такие «верные» и «преданные» подданные меня окружали. Да в моей кошке больше уважения ко мне, чем у приставленных Елизаветой мудаков.

– Да? Хорошо, тогда я ей сейчас сам сообщу, что ни за что не напялю на себя платье. Хочет видеть меня на балу, пускай правила переделывает. Я тогда оденусь пиратом с деревянной ногой, чтобы можно было оправдать мое неумение ловко танцевать, потому что мало кому будут интересны весьма сложные взаимоотношения танцмейстера с моей кошкой, из-за которых я остался необученным до конца, – пробурчал я, и едва ли не бегом направился к Елизавете, к которой по ее же велению меня должны были пускать в любое время дня и ночи.

Тетку я видел каждый день. Мы с ней ужинали всегда вместе, чаще всего в компании с наиболее приближенными к Елизавете людьми. Еще ни разу после того случая с помещением для стеклодувного не то завода, не то мастерской, не то лаборатории, как сейчас выяснилось, я у нее ничего не просил. Так что, надеюсь, она не сочтет, что я как-то слишком наглею со своей маленькой просьбой.

Если рассмотреть ситуацию в целом, то у нас были с теткой довольно странные отношения. Она явно благоволила ко мне, а мой изначально недокормленный инфернальный вид, и рассказы о том, что со мной дурно обращались, вызвал в Елизавете нереализованные материнские чувства. Обвинить ее в дурном обращении с племянником было невозможно, даже при очень большом желании. Не говоря уже о том, что Елизавета любила лить слезы по каждому удобному случаю: не знаю, что она пыталась этим показать, вероятно, свою чувствительную натуру, но плакала она часто и охотно. И неважно от радости, от горя или от огорчения проливала она горькие слезы. Из-за этого я старался свести общение с ней к минимуму, просто потому что не знал, как себя вести с плачущей женщиной. Никогда не знал, предпочитая в этих случаях тактику бегства. Ну и еще напрягало меня то, что Елизавета никогда не назвала меня по имени, только «племянник», словно Карл Петер ее тяготил. Она, похоже, больше меня ждала перехода в православие, чтобы называть меня уже по имени, которое она выбрала для меня – Петр. И не понять, в честь отца или в честь кого-то еще, а, может быть, мое второе имя специально хотела использовать, я не знаю, мы с ней об этом никогда не разговаривали, я вообще еще ни разу не заговорил с Елизаветой на интересующие меня темы, говорила всегда только она, я же отвечал на поставленные вопросы, и то довольно односложно.

И вот теперь я шел к ней с твердым намерением закатить скандал. Однако, скандала не получилось. Елизавета так и не поняла, почему я взбеленился и категорически отказался напяливать на себя женские шмотки, даже на маскарад. Она искренне считала, что организовывает это увеселение, дабы развлечь меня, потому что я выгляжу немного грустным. Что-то доказать тетке оказалось нереальным делом, тогда я просто сказал, что никуда не пойду, потому что у меня изжога, и вышел. Хлопнуть дверью мне дал лакей, открывший передо мной эту самую дверь и закрывший ее после моего ухода.

Весь день я сидел как на иголках, ожидая, что Елизавета предпримет хоть какие-то действия в ответ на мой демарш, но так ничего и не дождался. Никто не пришел от нее, чтобы насильно засунуть меня в это гребанное платье и потащить на начавшийся бал. И тогда я пошел гулять, кипя от необъяснимой злости.

– Ничего, я однажды нормальный маскарад велю организовать – где главным атрибутом будет маска, чтобы понадежнее лицо закрывала, – пробурчал я, останавливаясь, глядя на мелькающие в окнах силуэты.

– Зачем маски на лицо? – раздался позади меня голос, и я резко развернулся, буквально столкнувшись с мальчишкой лет четырнадцати-пятнадцати на вид. В темноте было плохо видно его лицо, но единственное, что я мог про него сказать – парень был очень красивый, прямо хоть открытки рисуй, или агит-плакаты с подобным типажом для раскрутки. – Ой, ваше высочество, – он склонился в поклоне, видимо действительно только понял, кто перед ним. – Я думал, что вы там? – и он кивнул на освещенные окна. Я же покачал головой.

– Не вижу ничего веселого в том, чтобы, щеголяя в женском платье, видеть волосатую грудь братьев Шуваловых в глубоких декольте. По-моему, это мерзко, – я скривился.

– Я того же мнения, ваше высочество, – осторожно заметил парень. – Так зачем маски?

– Чтобы делать вид, будто не узнаешь партнера по танцам, к примеру, – я хмыкнул. – А потом в полночь маски убрать, и… ах, какая неожиданность. В это-то и заключается пикантность.

– А как же голос, движения, на них тоже маску надеть? – парень скептически усмехнулся.

– Я же говорю, чтобы делать вид, будто никого не узнаешь, такая вот маленькая хитрость. А не то, что сейчас там творится, – и я кивнул на окно.

– Я даже сказался больным, чтобы не идти на бал, – внезапно признался мой случайный собеседник.

– И тем самым очень расстроил ее величество, Миша, – теперь уже подпрыгивали мы вместе с этим Мишей. Сбоку от нас стояла девушка, выглядевшая нашей ровесницей. Вот она явно не саботировала приказ Елизаветы. Одета в гвардейский мундир, который сидел на ней немного несуразно, с забранными в хвост длинными светлыми волосами и нарисованными усиками над верхней губой. – Ее величество очень огорчилась, что на празднике нет ее камер-пажа и его высочества.

– Да ладно тебе, Анечка, – махнул рукой Миша, – ее величество и без нас прекрасно веселится. Как сказал его высочество, любуясь на волосатую грудь братьев Шуваловых, – девушка прыснула.

– У них еще ничего, а вот у Алексея Григорьевича, вот там да… есть на что полюбоваться, – и они негромко рассмеялись.

– Кхм, – многозначительно произнес я, привлекая к себе внимание. И парень, и девушка встрепенулись, посмотрев на меня.

– Простите, ваше высочество, мы, наверное, слишком много себе позволили, – пробормотала девушка и присела в реверансе. Учитывая, что на ней был надет гвардейский мундир, а на плечи наброшен теплый плащ, выглядело это убойно.

– Я бы больше оскорбился позорящей мундир сценой, – задумчиво проговорив, посмотрел на девушку. – Но, так как это было распоряжение ее величества, то, кто мы такие, чтобы против него идти? И, кстати, вы не были мне представлены, с кем я вообще сейчас беседую?

– Простите ваше высочество, – парень снова поклонился. – Камер-паж ее величества Михаил Сафонов, а этот странный подпоручик – Татищева Анна Алексеевна, фрейлина ее величества Елизаветы Петровны.

– Меня же вы и так знаете, – я снова посмотрел на окна. – Кто вообще придумал этот идиотский фарс?

– Ее величество считает, что такие маскарады – это оригинально и свежо, – пробормотала Анна. – И она взапраду очень огорчилась, когда вы, ваше высочество, не оценили ее придумки. Елизавета Петровна даже слезу пустила от огорчения, после вашего ухода сегодня утром.

– Что не помешало ей принять Ботта, – скептически заметил Сафонов. – Видно же, что австрияк нисколько ее не уважает и всячески пытается насмехаться.

– Но он по крайней мере просто насмехается, а Шетарди открыто говорит, что смыслом своей жизни в России ставит свержение Бестужева, – наклоняясь к нам тихо проговорила Анна.

– Когда это он такое говорил? – Сафонов наморщил лоб, видимо, пытаясь вспомнить, о столько вопиющем факте.

– Я слышала, как они с Лестоком разговаривали, – ответила Анна слегка смущенно.

– Ты что же подслушивала? – я не смог сдержать улыбки.