Воин-Врач IV - Олег Дмитриев Страница 29

— С этим пока ясно. Ставр, давай теперь по руянам. Буривой, ты говорил, от бодричей кто-то важный в гости собирался. Чтоб по рукам ударить да условия все точно оговорить на годы вперёд, — переключился Всеслав на волхва, когда дежурный вместе с Алесем выскочили за дверь, рванув к голубятне, кажется, наперегонки.

И тут великий волхв удивил.

Поднявшись не по-старчески легко и как-то особенно торжественно, он сунул правую руку за пазуху и произнёс:

— В Арконе, у Белых Камней Старых Богов, был я единожды, княже, стригунком ещё, мальчишкой, при Ладомире. Дух захватывало там у нас, глядя на былое величие и славу, на богатства и щедрость, строгость и силу тамошних мест и людей. Обратно как вернулись — плакали аж с дружками, снова по лесам хоронясь от княжьих людей да от греков с крестами. Вот уж не думал, не гадал, что на своём веку такое увижу. Довели Боги, хвала им и слава.

Каждый за столом ощутил искренность и небывало светлые воспоминания в голосе и во взгляде его. Не повёл бровью на слова о коллегах отец Иван. Вытаращился на волхва, как на чудо или живого героя саг, Рыжебородый. Про волшебный остров Рюген, родину жрецов, вождей, скальдов и непобедимых воинов, и про древний храм на нём он слышал не раз, но бывать там не доводилось. Трёх лет не проходило, чтобы какой-нибудь северный ярл не собирал несколько драккаров, похваляясь ограбить-таки старых седых колдунов Рюгена. Ни одного из них никто никогда больше не видел.

Буривой выпростал руку, и все задержали дыхание. Он держал у груди искусно вырезанную статуэтку высотой с локоть. Если глаза не врали, это была фигура мужчины, с мечом воина в правой руке и посохом жреца в левой. Только голова оказалась странной — разные лица были на ней. Стоило чуть изменить угол, и на зрителя смотрел уже не хмурый усатый ратник, а седобородый мудрец. Или хитрый парень, ещё не отрастивший усов. Или суровый вождь, твёрдая линия скул и глубокие морщины на лице которого говорили об огромном и не всегда добром опыте.

Из чего было сделана фигурка, мне было непонятно. Материал, белый как мел или алебастр, словно светился изнутри, будто шлифованный кусок янтаря под яркими солнечными лучами. Которых не было и в помине. Необъяснимый внутренний свет озарял все лица необычного воина или вождя, и они казались живыми. Это не было похоже ни на химию, ни на радиацию, как её станут показывать через тысячу лет в зарубежных фильмах, в виде светящейся тревожно-зелёным колбы. Статуэтка явно лучилась какой-то силой, но необъяснимо ощущалось, что сила эта правильная. Ничего подобного я не видел никогда. Работы скульпторов эпохи Возрождения рядом с этим чудом смотрелись бы, наверное, как детсадовские поделки из пластилина.

— Это Святовит, — прерывающимся голосом продолжал великий волхв. — Я никогда и думать не мечтал, что буду держать одного из них в собственных руках. Ладомир говорил, Бог сам сделал трижды семь таких маленьких чуров-идолов, и в каждом сохранил частицу Себя. До наших пор мало дошло их. Кто на дне морском, кого в бездонные ущелья да огненные горы бросали, в болотах топили. Говорят, последний такой же из русов у Святослава Храброго был. Да отвернулся от него, бросил на тех порогах, не сладилось что-то у них. Ладомир думал, от того, что стал Пардус-князь больше о себе само́м думать, чем о земле и людях. Ярослав четырежды к Руяну подходил, да ни разу не дали даже сходни скинуть, а в последний и вовсе борта́ стрелами утыкали. Объяснили, что не рады ему. Я и не знал, что бывает такое, чтоб Святовит к человеку сам приходил где-то, кроме Белых скал Арконы. А вот гляди ж ты…

Он установил фигурку на стол напротив великого князя, так, чтобы Бог и человек смотрели в глаза друг другу, как перед честной сшибкой грудь на грудь, и чуть развёл в предостерегающем жесте ладони, мол, не трожь покуда. Хотя нужды в том не было. Чародей сидел без намёка на движение и, кажется, даже не дышал. Серо-зелёные глаза изучали видимые с этого ракурса ли́ца чура без страха и без недоверия. Со стороны казалось, что князь приметил вдалеке старого друга и теперь ждал, когда кони приблизят их настолько, чтоб можно было поздороваться за руку, как и пристало.

А Буривой, сунув за пазуху теперь левую руку, вытянул будто бы аж из правого рукава скрученную в трубку тонко выделанную кожу, с двух сторон залитую смолой. С одной — чёрной, как гудрон, а с другой — белой с еле заметным медовым отливом.

Волхв положил этот тубус на прямые раскрытые ладони и плавно опустил их чуть ниже. Трубка скатилась и стукнула по доскам стола так, будто была целиком отлита из золота. При ударе смола на белом торце раскрошилась, а с обратной стороны, чёрная, осталась целой. Буривой выдохнул с заметным облегчением — наверное, этот вариант распаковки «письма» был чем-то лучше, чем если бы футляр раскрылся с обратной, тёмной стороны.

Волхв осторожно вытянул изнутри кончиками пальцев тончайшую полупрозрачную не то материю, не то выскобленную рыбью кожу или ленту очищенных кишок. Но в этом случае кишки должны были принадлежать кому-то очень крупному. Киту?

Развернув этот непонятный лист, он буквально впился, вгрызся зрячим глазом в строчки странных символов, начертанных с одной стороны. Ни я, ни Всеслав этого алфавита не знали. Буквы были похожи одинаково и на глаголицу, и на грузинские, и на армянские, и на индийские, виденные как-то по телевизору — и одновременно не похожие ни на один из известных нам языков.

— Я, Крут, сын Гривня с Руян-острова, приветствую тебя, Всеслав, сын Брячислава, на землях твоих предков, вечная им память, — начал читать Буривой, склонив голову по-птичьи, чтобы лучше видеть одним глазом.

— Семеро старших радовались, узнавая о твоих деяниях и победах. Они читали море и полёты птиц над ним, следили за облаками и звёздами, слушали скалы. Ими велено было вручить тебе чур Святовитов, ибо признан ты достойным. Стань же вторым, но не последним в череде великих вождей родной земли, кто сможет слушать и слышать волю Богов, нести её людям своим и хранить Честь и Правду меж ними. Я буду рад назвать