Сергей Коржик - Порубежье (СИ) Страница 3

   Дед вскинулся,

   - Да в шеломе ли ты был Алёша?

   - В нём деда. Как же без шлёма то? Да вот он, я сунул свою индульгенцию ему в руки. Вмятина красноречиво намекала, что получивший это украшение на шлем и болтающий тут на крыльце молодец, чудом легко отделался. Про домашних тебе Тимоха всё расскажет. Со мной три десятка народу, не потесним ли? Приюти, пока мы себе жильё не срубим.

   - Избы пусты есть, готовились же. Я уже указал Добродею, примет твоих людишек и скотину. А ты молодчага, о людишках не забываешь, за твоё добро к ним они тебе верностью и трудом отплатят. Вот так сидя за столом, мы с дедом переговаривались, чем то, закусывая и запивая. Дед всё больше рассказывал о местных проблемах, о племенах чуди, что бродили вокруг кусая пока по мелкому, но чувствовалось, вот вот решатся на крупную пакость.

   - Дед. А ты не пробовал с ними договориться? Чем мы им мешаем? Леса тут немерено, реки я видел две, зверя чаю не считано, рыбы не переловить. Разве ж напал ты на них, поселенья их пожог, кого то убил, в полон девок да мужей их взял?

   - Нет, Алёша. Некогда мне воевать тута было. Три года как мураши, то лесу нарубим, то стену строим, то избы ладим. Между этим пашем, сеем, зверя бьём и рыбу ловим. Спали вполглаза. Да далече не ходим, зачем соседей дразнить. Раза два приходили они ли другие, ватагой, стрелы пускали, да стена уже стояла, а приступом брать стены не умеют они. Вот сейчас народу прибавилось полегче станет, нас ведь тута не рать, а неполная сотня.

   - А каки они из себя? Не страховидны ли? Спросил я.

   - Ежели судить по тем, кто к нам на торг приходит, то обнаковенны. Девки белобрысы и курносы, бабы дородны, мужи рослы. Нет, не страховидны. А почто интересуешься?

   - Да есть одна мысля. Но я тебе её расскажу опосля. Какое самое сильное племя у них знаешь?

   - Знаю, Алёша, знаю. Есть у них такое, недалече кстати обретается. Вот гляди. Дед достал бересту, развернул её, и оказалось, это была карта, схематично конечно, но карта. Жженный острым железом рисунок соединяющихся друг с другом линий видимо обозначал реки. Вот наша Сухона, вот она впадает в Двину, так мы назвали реку которая пошире Сухоны и течёт далее. Вот тут наша крепостица, по Двине вниз с полсотни вёрст, опять река в реку впадает, там мы не были не знаем, но приплывали к нам на долбленых челнах люди, соль на мену привозили, они то из того племени. Семья одна осталась от них, доглядчики, мы то понимаем, но худа, им не делаем, наоборот, помогли избу поставить на выселках. В крепость их не пускаем, неча им всё видеть. Посиделки затянулись, ночь глянула в небольшие окна, затянутые сушенными и промасленными бычьими пузырями. По углам челядь зажгла поставцы с лучинами.

   Даа, со светом у них тут напряженка. Свечей не палят, жгут лучину. Кина точно не покажут. Где-то недалеко кто-то перебирал струны гуслей и незатейливо вещал о вещем Олеге. Себе что ли попробовать сыграть и спеть. Маялся я этой дурью в том мире, девки млели, и я по одной их скрадывал. Полезное надо сказать умение. Гитара была хорошая, играл я по деревенским мерам как Маэстро, мог и испанскую мелодию наиграть.

   - Пойду я деда, гляну как там люди, послушаю гусляра.

   - Иди внучок, дело твое молодое, посмотри, послушай, гусляр у нас хороший песен много знает. Жить, и спать будешь у меня, Добродей дождётся тебя и покажет светёлку.

   С тем пожелав друг другу, доброй ночи разошлись. А я побрёл на звук гуслей и свет небольшого костра. Небольшая группа молодёжи сидела вкруг старенького деда, который перебирая струны гуслей, закрыв глаза, речитативом пел о походах и победах. Но вот он закончил очередную песнь, и я набравшись наглости попросил.

   - Дай ко старче гусли мне глянуть может и я чего спою.

   Дед открыл глаза, глянул на меня и спросил,

   - Умеешь разве боярич?

   - На вроде умею, сейчас посмотрим, не разучился ли, взял в руки инструмент. Тронул струны раз другой третий, приладился. И выдал изумленной публике,

   По Муромской дорожке

   Стояли три сосны.

   Со мной прощался милый

   До будущей весны.

   Он клялся и божился

   Со мной одною быть.

   На дальней на сторонке

   Меня не позабыть.

   Наутро он уехал,

   Умчался милый вдаль.

   На сердце мне оставил

   Тоску лишь, да печаль...

   Молодой голос звенел ручьем, затихал омутом, и плакался листвой поникшей ивы, о доле брошенной девушки. Кончилась песня, я огляделся, женская половина зрителей вытирала слёзы шмыгая носами, мужская раскрыв рты смотрели на новоявленного Садко. Гусляр же глядел на свои гусли перебирал пальцами и видимо не понимал как можно сыграть на них иначе, но он видел это чудо воочию и слышал новые ритмы собственными ушами. А я вспомнил концерт одного молдавана, тот вышел на сцену, положил гитару себе на колени и заиграл, перебирая двумя руками струны и лады. Я был сражен манерой игры, и виртуозным искусством артиста. С большим трудом удалось пробиться за кулисы и упросить маэстро дать пару уроков подобной игры. Не с первого и не с десятого раза, но мне удалось ухватить ритм движения кистей, пальцев. И через год играл вполне прилично в новой манере.

   - Кто учил тебя боярич ? Спросил он.

   - От бога мне то уменье дадено дедушко.

   - Спой боярич еще, самая бойкая подталкиваемая подружками попросила меня.

   - От чего ж не спеть? Спою!

   Подтянул кое где колки подстроил семь струн, глянул в звёздное небо и запел любимую мной песню. Там в другом мире пела его Пелагея голос и душа России. Ну а здесь я.

   Выйду ночью в поле с конём,

   Ночкой тёмной тихо пойдём,

   Мы пойдём с конем по полю вдвоём,

   Мы пойдём с конем по полю вдвоём.

   Мы пойдём с конем по полю вдвоём,

   Мы пойдём с конем по полю вдвоём.

   Ночью в поле звёзд благодать,

   В поле никого не видать,

   Только мы с конём по полю идём,

   Только мы с конём по полю идём.

   Только мы с конём по полю идём,

   Только мы с конём по полю идём...

   Опять закончилась песня, народу вокруг собралось уже больше в стороне заметил деда о чём то оживлённо толкующего с дядькой Тимохой .

   Даа, тут придётся выкручиваться. Залетел как Штирлиц в Берлине с будёновкой на голове. Придётся валить всё на удар по голове. Прокатит ли?

   Отдал гусли очумевшему от новой формы изложения историй и новых ритмов гусляру, пошел сдаваться деду.

   - А скажи Алеша, когда это ты на гуслях наловчился играть. Да песни слагать? А?

   -Так это деда, я и дядьке Тимохе говорил, вот он стоит рядом не даст соврать, что после удара по голове многое вылетело, но многое и прилетело незнамо откуда. Вот и гусли, в руки взял, ударил по ладам, а песня сама и вспомнилась. А что, хороша же песня, особо про коня.

   - Даа, песня чудо как хороша, а и голос у тебя Алёшка, погибель девичья называется. А что ты ещё нового умеешь? Заинтересованно спросил дед.

   - Вот не знаю деда, подошёл к гусляру, посмотрел, чувствую и я могу, взял в руки гусли слова прилетели. Похожу, посмотрю, пригляжусь, может ещё какое умение вспомнится. Я уже и сам этому не рад. Да что делать то мне, таиться что ли?

   - Ну чего сразу таиться. Дед явно сглаживал ситуацию и снимал последние подозрения, ко мне приходи, чай родич ты и мой, наследник. Всё что трудами нашими тут воздвигнуто, тебе достанется. Так что помогай. С утра завтрева встренемся, поговорим, расскажу тебе Алёша задумку свою.

   С утра, ни свет, ни заря в дверь уже скреблась челядь.

   - Вставай боярич, боярин Палей ждёт тебя за столом.

   Бляха муха! Что ж ему не спится? Что в этой темени можно видеть?

   - Эй кто там? Где у вас тут отхожее место, да умыться воды подайте. Парнишка выволок из угла малую кадушку с крышкой, где плескалась вода,

   - Сюда опростайся боярич, а воды умыться сейчас принесут. Вот оно как, переносной унитаз, дёшево и сердито. Блин, ну а чем же задницу они вытирают? Неужели мхом? В углу на колышке висела шапка свежего мха. А что, за неимением гербовой.... Горящая лучина неплохо убила запахи, вот уже принесли деревянное ведро воды, лохань, ковш. Кто то поливал. Я с грехом пополам умылся.

   Нет не Рио. Надо строиться, забацать себе избу как у деда в том мире, и тебе камин в зале и душ, и кухня с русской печью, балкон на втором этаже в кабинете. Там же спальня. Крыльцо с навесом, рядом банька. Времени у меня вагон, надо устраиваться. Одел рубаху, перепоясался. На поясе нож боярский, взятый с бою у татя и пошёл к деду, вошёл, перекрестился на образа подошел к столу. Дед тут же предложил,

   Садись Алёша, спишь долго. Не болен ли?

   - Да какой болен? Дед я с той лавки два раза на пол падал, ни тебе потянуться, ни с боку на бок повернуться, ни калачиком свернуться. Найдётся ли у вас пара досок, расширить надо лавку то, я проговаривал это глядя на деда и видел как у того округлялись глаза. Я заткнулся на полуслове. Дед же покряхтев, встал перекрестился на образа и сказал.