Время грозы - Юрий Райн Страница 3

Надпись на щите гласила: «Почтеннейшие дамы и господа! Управление Импера­торского Природного Парка имеет честь напомнить вам, что охота, рыбная ловля, сбор грибов, ягод, цветов, листьев, равно как и любое иное нарушение естественной среды Природного Парка, производимые без разрешения уполномоченных на то правительст­венных учреждений, подпадает под действие ст.XXXVII ч.19d Уложения о наказаниях». И то же самое (вероятно) — еще на пяти языках.

Максим потряс головой (внутри уже почти не стучало); потоптался на месте; раз­вернулся к лесу спиной; посмотрел на прямую, как траектория пули при выстреле в упор, и гладкую, как кожа младенца, окаймленную тротуарами и обсаженную липами, дорогу, продолжавшую ту, по которой он шел лесом; кинул взгляд на раскинувшийся в паре ки­лометров от него странного вида город; подавил в себе острое желание упасть в траву и отключиться от всего на свете; вытащил вместо этого остаток «Плиски», допил до по­следней капли, не глядя швырнул фляжку в сторону — и двинулся по этой небывалой до­роге.

3. Четверг, 18 августа 1983

Согласно дорожному знаку город назывался Верхняя Мещора. Старомодное какое написание, вяло подумал Максим — через «о».

О таком населенном пункте он в жизни не слыхал, более того — абсолютно точно знал, что здесь, на этом самом месте, вплотную друг к другу располагаются три деревни: Минино, Григорово, Кошерово. Все три с ударением на первый слог. Все три нанизаны каждая на свою главную (и единственную) улицу, длиннющую, унылую, изрытую ямами, в которых даже в вёдро стоит тухловатая вода. Вдоль каждой из улиц — почерневшие ды­рявые заборы, за ними покосившиеся домишки, избы — не избы, на тесных участках, иные из которых густо заросли одуванчиками и полынью, а некоторые содержатся в порядке — то есть возделаны под картошку. Мининская улица упирается дальним концом в колхоз­ную лесопилку, кошеровская — в раздолбанную бетонку, ведущую, в свою очередь, к уз­кому, извилистому Егорьевскому шоссе, григоровская — в одноименную железнодорож­ную платформу. Рядом с платформой — убогий магазинчик, когда работающий, а когда без объяснения причин закрытый.

Туда-то Максим и направлялся — купить, если повезет, сигарет со спичками, поку­рить всласть и — домой!

Однако ничего похожего на три деревни не наблюдалось, хотя Максим не сомне­вался, что вышел куда надо — интуитивное чувство пространства никогда не подводило его.

Вспомнилась коронная фраза профессора Вильда: «Если факты противоречат моей теории, тем хуже для фактов!» Ну, он-то не Вильд… Тем хуже — для него, для Максима. Факты — вот они. Верхняя Мещора…

Впрочем, подумал он, чему удивляться? При таком, можно сказать, радикальном сдвиге по фазе что уж там о внутреннем компасе рассуждать…

Максим почувствовал, что в голове все путается, отключился от мыслей и, про­должая небыстро идти, принялся просто наблюдать.

Перед тем, как стать городской улицей, ведшая из леса дорога пересекалась с дру­гой, такого же невероятного качества, тянувшейся вдоль черты города. Максим миновал развязку, выполненную в форме круга с изящной клумбой внутри, и вступил в Верхнюю Мещору.

Город поражал воображение. Дорога превратилась даже не в улицу, а в бульвар с широким сквером посередине, уставленным шатрами, из которых упоительно-вкусно пахло. Стояли и одиночные зонтики, под ними — столики, за столиками — нарядно одетые люди. Слышалась разноязыкая, хотя в основном все же русская, речь. По тротуару тоже шли люди, многие что-то бубнили в миниатюрные рации, а некоторые, как показалось Максиму, даже разговаривали сами с собой. Доносился смех, звучала музыка.

Максим, в своих старых походных брюках, пропотевшей ковбойке с закатанными рукавами и коротких резиновых сапогах, немедленно ощутил себя оборванцем. Никто, впрочем, не обращал на него особого внимания — ни шедшие по тротуару, ни, тем более, находившиеся в сквере. Лишь мимолетные улыбки… безразличные… а может, искренне приветливые… не разобрать… Вот эффектная, почти раздетая блондинка улыбнулась ему и громко сказала:

— Да нет же, Олюшка, нынче же четверг, в парк никого не возят, ты запамятовала!

Максим шарахнулся в сторону от красотки — тоже сама с собой говорит. Мало того, что у него крыша улетела, так и вокруг безумцы… А уж бижутерия у блондинки — коро­бочку какую-то на ухо нацепила, это помимо того, что серьги…

Справа раскрылась взгляду просторная площадь, на дальнем конце которой выси­лось исполинское сверкающее здание с надписью по верху фасада: «Спортивно-концерт­ный комплекс “Гренадеры”». За ним просматривалась чаша стадиона, окруженная высо­ченными мачтами с блоками прожекторов, и еще какая-то решетчатая башня, выкрашен­ная в белое, синее и красное. Максим припомнил, что видел такую, когда выходил из леса.

С площади выворачивал на бульвар троллейбус (троллейбус! здесь! мама дорогая!) совершенно космического вида. Максим приостановился, пропуская его. Троллейбус тоже остановился, помигал фарами. Максим перевел взгляд на кабину — молодой негр за рулем ощерился в улыбке и показал жестом: проходите, пожалуйста.

Выругавшись про себя, Максим принял странную любезность и снова похромал по тротуару. Откуда-то слева по воздуху поплыл отдаленный перезвон колоколов. Максим посмотрел на часы — они показывали 13:43. И не шли. Видимо, испортились, когда жах­нула молния. Или когда их хозяин с дуба упал.

Судя же по солнцу, было часов шесть вечера.

Минут через десять, стараясь не обращать внимания на обгонявшие его автомо­били невиданных марок и на бесконечные витрины и вывески на фасадах трех-четырех­этажных кирпичных домов — «Павел Буре и сыновья», «Водки, наливки, вина, трубки и сигары. Магазин А.П.Икряникова», «Парижские тайны. Студия и салон Анастасии Буда­ницкой», «Страховое общество “Россия”», «Губернский Ссудно-сберегательный Банк», «Трактир Кучина», «Бар У Кельта», «Траттория Napolitana», и так до бесконечности (в глазах рябило, в голове опять запульсировало), — Максим добрел до следующей остановки троллейбуса. Рядом с сияющим павильончиком стояли три шкафа со стеклянными двер­цами. На первом было написано «Воды Лагидзе и иные освежающие напитки», на втором — «Эйнем. Печенья и закуски», на третьем — «Табаки». Торговые автоматы! Вроде тех, что в Москве перед Олимпиадой появились!

Он кинулся к табачному автомату, нашаривая мелочь в кармане брюк. И испытал жестокое разочарование: «Ява» — 100 р., «Лигетт черный» — 100 р., «Дукат золотой» — 100 р., «Dunhill» — 80 р., «Marlboro» — 60 р…. Самые дешевые сигареты, неведомого сорта «Туркестан», стоили 30 рублей за пачку… Что ж за день такой…

Максим тупо посмотрел на инструкцию по пользованию автоматом — «Принима­ются банковские билеты достоинством 50, 100, 500, 1000, 5000 рублей, монеты достоин­ством 1, 3, 5, 10, 25, 50 рублей», — попытался засунуть в прорезь свой олимпийский рубль — не полез, сволочь, —