Лирик против вермахта (СИ) - Агишев Руслан Страница 30

Лейтенант от такого бахвальства аж присвистнул. Головой закачал, посмеиваясь. Мол, ври-ври, но не завирайся.

— … Спасибо, внучок, что возишься со мной, со стариком. Уж извини, если тебя по-стариковски мучаю, — с кряхтением Петрович сел рядом, сунув Мишке засохший пряник. — Грызи, внучок, грызи. Зубы, чай, имеются… У меня вот внучок твоих лет был. Такой же, как ты… А ты, смотрю, силен. Другой бы давно уже сдался, ручки поднял бы и плакаться начал. Ты же по-мужицки, по нашему, такую ношу взял, что и взрослому мужику не вытянуть. Молодец…

Мишка же в ответ молча кивает. И виду не показывает, что ему приятно такое слышать. Пусть все видят, что он свой, простой в доску парень.

Командир отряда молча сидел в седле, отпустив поводья. Умный жеребец, чувствуя настроение всадника, шел медленно, выбирая дорогу без кустов и ям. Видя задумчивость Ковпака, его не трогали и партизаны. Все равно до очередного привала было еще далеко, а отряд пробирался через лес нехожеными тропами и старыми дорогами, где немцы сроду не видели.

— … И что же ты за кадр такой? — бормотал он в свои усы, размышляя о таком странном и непонятном пополнении в своем отряде. Вроде бы не забота командира партизанского отряда о таком думать, а у него все равно голова болела. — Прямо впору запрос слать…

Чрезвычайно активная деятельность Мишки, которую он развил с присущей ему энергичностью и напористостью, просто не могла пройти мимо самого Ковпака. Привыкнув все держать в своих руках, он не мог не заметить всего это. За какую-то неделю Старинов из раненного найденыша превратился во всеобщего любимца, которого бойцы поминали едва ли не через слово.

— … Прямо много его, — бурчал Ковпак, еще толком не понимая плохо это или хорошо. С одной стороны, вроде все по делу — парнишка старательный, исполнительный, весёлый. С другой стороны, что-то чересчур как-то все. — Ну прямо везде он…

Раздаешь поручения да распоряжения, а Старинов обязательно где-то рядом крутится. Причем, что бы тяжелое не грозило — в проливной холодный дождь в карауле стоять, лошадей после тяжелого дневного перехода обиходить, белье в холодной воде стирать, или что другое, он все равно сияет, как новенький пятак. На каждое «надо», словно попугай, повторяет «есть» да «есть». А получив задание, тут же бросается его исполнять. Даже по-стариковски завидно становится его оптимизму и неиссякаемой энергии.

— Считай, в каждой бочке затычка… Посмотришь, прямо не служба, а малина…

Помимо всего этого, Сидора Артемьевича беспокоило еще кое-что, о чем он вслух особо не распространялся. Если о первом нет-нет да и разговаривал с помощниками, то о втором помалкивал.

— … Прямо как и не наш, вовсе…

Чужой здесь был паренек. Но это не прямо сквозило, а словно бы исподволь. Как с печеной картошки пожухлую шкурку снимешь, а там ароматная желтая картопля. Этот Старинов такой же. С виду вроде со всех сторон обычный паренек, свой в доску, словно в соседнем дворе или доме жил. А вот как копнешь поглубже, то кое-что и открывается.

— … И есть садится не как все, а по-особому — с чувством, с толком, с расстановкой. Обязательно руки сполоснет, крепко их оботрет тряпицей. Для ложки особую коробочку завел, а не как все за голенище сапог кладет, — «перебирал» в уме наблюдения Ковпак. Вроде бы мелочи, а осадочек все равно остается. — Другой есть так, что за версту слышно. Этот же… по благородному что ли… — слово «благородный» ему не понравилось. Слишком уж смысл у него нехороший, многозначительный. — По образованному, по-профессорски…

Вынул из-за пазухи сухарь в тряпице и стал его задумчиво грызть.

— Городской стало быть, с образованием, манерами. Мамка поди артистка в театре или учительствует. Не-ет, точно артистска, к бабке не ходи. Пацан голосистый, веселый, а песен столько знает, что и не счесть. Сам артист…

С песнями, вообще, особый разговор. Старинов чуть ли не каждый день концерт устраивает, выдавая такие коленца, что хоть стой, хоть падай. За ним уже хвостом ходят, все просят им слова новые песен чиркануть для памяти. И пишет, не тушуется.

— Точно артист. Как в кино или театре…

И главное, такие песни поет, что никто и нигде раньше не слушал. Как затянет про Ваньку-ротного, или про танкистов с летчиками, то душа сворачивается, а потом разворачивается. У мужиков даже слезу вышибало. А про баб и девок и говорить было нечего. У тех, вообще, глаза на мокром месте были, едва только Мишка рот открывал.

— Особливо баллада о красках хороша, — Ковпак вздохнул и тихо-тихо стал напевать ту песню, что особенно ему запомнилась. — Был он рыжим, как из рыжиков рагу, рыжим, словно апельсины на снегу. Мать шутила, мать веселая была[1]…

Удивительно побранные слова песни тут же рисовали перед его глазами живую картину, где в одно мгновение постаревшая мать провожала двоих сыновей — рыжего и жгучего брюнета — на войну. Он, словно видел, как седовласая женщина сначала целовала в макушку каждого из сыновей, а после осеняла их крестным знаменем.

— … Оба сына, оба-двое, два крыла, воевали до победы — мать ждала. Не гневила, не кляла она судьбу, похоронка обошла ее избу, — продолжал он напевать особенно понравившуюся ему песню. — Повезло ей, привалило счастья вдруг, повезло одной на три села вокруг. Повезло ей, повезло ей, повезло: оба сына воротилися в село.

Допев, мужчина хмыкнул в усы. Хорошо получилось, душевно. Верно говорят, нам песня строить и жить помогает.

— Это все точно от матери, — кивнул он сам себе. — А вот батя…

С отцом было сложнее. Нутром чувствовал Ковпак, что батя у Мишки не обычный интеллигент, а может даже и не интеллигент, вовсе. Слишком уж паренек «разбитной», пронырливый, а главное, уверенный. Со всеми — и с малым и с малым — разговаривает так, что диву даешься. Даже перед ним, целым командиром отряда, вроде тянется по стойке «смирна», а во взгляде все равно смешинка чувствуется. А такое умение совсем не простое, особенно для столь юного возраста.

— … Значит-ца, непростой у тебя батя, хлопец. Подожди-ка! Как я только забыть мог?

И тут до него доходит, кто у Мишки родитель.

— Часы генеральские от самого Конева! Простому пацану ведь такое точно не подарят, а вот сыну боевого товарища — запросто! Точно! — он довольно зацокал языком. Размышления выходили очень даже правдоподобными. А, значит, так скорее всего и было на самом деле.

В пользу этой мысли еще кое-что говорило. Когда Мишку в том взорванном дзоте у моста нашли, то встретили там еще одного раненного бойца. Он-то и рассказал, что этот паренек приехал к ним на пост вместе с самим Константином Симоновым. Ну, разве могло быть простым совпадением, что обычный мальчишка ехал вместе с известным советским поэтом? Не верится. Значит, прав он — Мишка Старинов родственник какого-то большого военного или важного начальника.

— А чего ж тогда парень здесь делает? Мы ведь чай не за грибами идем, не монпансье кушать.

Вопросы, конечно, оставались, и в большом множестве. Только когда их не было. В такой же запутанной ситуации, вообще, что угодно могло было быть.

— … Хм, может с эвакуацией просто не успели. К бабушке приехал на лето, а тут все и закрутилось. Генерал Жуков тоже мать свою с родной сестрой не успел вывезти, — гадал командир, догрызая уже второй сухарь. — А может батя у него из репрессированных. Такое тоже может быть… Вот бедняга и бедствует… Эх… В любом случае, за ним особый пригляд нужен, — подумав немного, Ковпак решил поручить своему ординарцу за Мишкой приглядывать. Пусть, как говориться, одним взглядом поглядывает за парнишкой. Ведь, они почти одного возраста, точно общий язык найдут.

— Что-то не спокойно у меня на душе, словно гложет, грызет…

Внутри, и правда, что-то нехорошо было. Тяжко, словно вот-вот что-то нехорошее случится должно было. Ковпак тяжело вздохнул. Чутье у него такое было, еще с Гражданской, и не единого раза не подводило. Оттого, наверное, и жив остался в той мясорубке. Товарищи, кто с ним в одном полку служил, сгинули в схватках с золотопогонниками, а он выжил. Вот и сейчас чутье давало о себе знать.