Гонзо-журналистика в СССР - Евгений Адгурович Капба Страница 31

Народ загыгыкал. Всё-таки я достучался — пусть и использовав подленький приемчик! Рубанув воздух ребром правой ладони и поминая про себя ублюдского ефрейтора с дурацкими усиками, я продолжил:

— Я не призываю вас всех стать Белозорами — это неудобно, обременительно и вообще — вредно для здоровья. Но вы можете перестать быть функцией, говорящим инструментом под названием «корреспондент газеты „Минская Правда“»! Вы можете стать «Иваном Соменко, который…» И вот в тот самый момент, когда вы это услышите — «а-а-а-а, так это вы — тот Соменко, который…» от дедули в пельменной или кондукторши в автобусе, или мужиков в беседке — тогда можете считать, что постигли самую суть новой полевой журналистики! И вовсе не важно — занимаетесь вы вопросом защиты животных и спасаете дворняг от отстрелов, или берете интервью у пациентов в раковом корпусе и организовываете волонтерский концерт для смертельно больных деток, или добиваетесь, чтобы зданию, в котором сейчас располагается общественный туалет, дали статус историко-культурной ценности — это ваш выбор, не нужно всем лезть в дренажные канавы и гоняться по лесам за браконьерами и по пригородам столицы — за убийцами! Главное — чтобы народ поверил, что ваши слова — не пустой звук! Ваш текст — не набор бессмысленных букв и цифр! Это — живой разговор о том, что действительно волнует ваших читателей, всех, для кого вы пишете, с кем вы беседуете через типографскую краску газетных столбцов. Разговор, который потом может превратиться в хорошее, правильное дело! — я выдохнул, а потом почувствовал, что у меня кружится голова и уцепился за трибуну.

Народ воспринял это по-своему — они подумали, что я закончил изображать из себя Адольфа Алоизовича, и потому все захлопали. Первым ударил в ладоши, конечно, Шестипалый. Мне даже показалось, что он специально выпустил меня, чтобы отвлечь пленум от чего-то действительно важного, от какой-то новости, которая и вправду может изменить положение вещей в белорусской советской журналистике… Это всё было как-то связано с моими экзальтированными речами — совершенно точно! Но как именно?

По пути со сцены меня перехватил Петр Петрович и зашипел в самое ухо:

— Какого хрена ты про убийцу заикнулся?! Совсем того? Хорошо, хоть маньяком не обозвал… Пойдем уже, Цицерон!

И с какого это перепуга я — Цицерон-то?

Глава 13,

в которой появляется какая-то бодяга

Я лежал на кровати и обо мне заботилась самая чудесная девушка в мире. Тася в одной тоненькой маечке и каких-то легкомысленных спортивных шортиках мазала мои боевые шрамы неким странным снадобьем, а я пытался ее ухватить за мелькающие в поле моего зрения приятные на вид и на ощупь округлости.

— Гера! Уймись! — смеялась она, — Двадцать минут лежи спокойно, потом смоем с тебя средство и нанесем новую порцию — на спину.

— Чем ты меня вообще лечишь, о прекрасное дитя севера? Что за бодягу ты втираешь в тело бедного Геры Белозора?

Девушка звонко расхохоталась:

— Ты не поверишь…

— В смысле? Я видел, как ты смешивала какой-то мутный порошочек с кипяченой водой и надевала резиновые перчатки — между прочим, жуткий дефицит! И натирала этим меня. Во что я должен не поверить? От тебя, о лилия моего сердца, я приму даже чашу с цикутой, но всё-таки повторю свой вопрос: что за бодяга…

— Она и есть! — в глазах Таси плясали чертики.

— В каком смысле? — я даже отвлекся от ее прелестей, которые будоражили воображение под невесомой маечкой, — Кто — она?

— Так бадяга! Пресноводная губка семейства кремниевых! Потрясающая штука при гематомах — это каждый спортсмен знает. В несколько раз ускоряет регенерацию, снимает отеки… Механизм действия такой: там есть спикулы — это такие иголочки кремнезема, они оказывают местное раздражающее действие, капилляры расширяются — и вуаля! А еще — белок спонгин а также кинин, гистамин, простагландин… Регенерирует кожа, разглаживаются морщинки, уходят пигментные пятна… Главное — не злоупотреблять.

— Так что — бадяга не такая уж и бодяга? И как правильно — через «о» или через «а»? — удивился я.

Наконец Тася сжалилась надо мной и наклонилась, и поцеловала, и стало совсем не важно — какая там должна быть буква.

Вообще — это было прекрасно.

После пленума Союза Журналистов Петр Петрович отвез меня в Раубичи, отдал на поруки Таисии и взял с нее обещание никуда меня не выпускать за пределы комплекса. По каким-то своим каналам он выбил для меня печатную машинку во временное пользование — и мне доставили ее прямо в номер. Мол — пиши давай! Портативная «Москва» в чемоданчике только по сравнению с моим чудовищным «Ундервудом» могла считаться компактной и мобильной. Пять килограмм — тоже не шутки.

Номер в гостинице выделили быстро — не рядом с Тасиным, на этаж выше, но — вполне приличный. Советский полулюкс, я бы сказал. Заплатить пришлось из своего кармана, но скорость организации поражала… Хотя чего это я? Гостиничный комплекс этот жил-поживал под эгидой общества «Динамо», а значит — слова замначальника Минского УГРО тут кое-чего стоили! Тем более, судя по довольной роже Привалова-старшего, после дела о маньяке и свержения с пьедестала Солдатовича его ждали плюшки и раздача слонов.

А меня ждали несколько дней безмятежного отдыха в лучшей компании из возможных. Как оказалось, моя прекрасная валькирия имела еще и военно-учетную специальность медсестры, что вкупе с познаниями в реабилитации спортсменов делало Тасю просто незаменимым компаньоном. Правда, мои поползновения в эротическом плане наткнулись на препятствие вполне однозначного свойства:

— Нужно подождать пару дней, — сказала она, и это была та самая ситуация, когда настаивать не стоило, — Да и ты восстановишься. Ты свою попу видел? Нет? Хочешь — второе зеркало принесу — полюбуешься? В гроб краше кладут!

— До свадьбы заживет! — отмахнулся я.

— Свадьбы? — улыбнулась она, — Опять ты за своё! Давай, я тебе напрямую скажу: Гера, я тебя люблю, но замуж пока не пойду. Ну, подумай сам — ты переедешь в Минск? Или у нас будет гостевой брак? А какой тогда смысл? Ради штампа в паспорте или чтоб налог холостяцкий не платить? Или ты боишься, что пришьют аморалку?

Вот это рассуждения… Я даже в осадок выпал и позволил ей губкой стереть с себя снадобье, перевернуть на живот и обработать уже