Покров над Троицей - Сергей Александрович Васильев Страница 35

На лёгком, едва ощутимом ветру над шеломами лениво колыхались разноцветные яловцы и султаны, золотом и серебром сияли зерцала и бахтерцы, чешуёй на солнце переливались кольчуги. Ряды щитов с изображением сакральных символов упёрлись в морозную землю, заслоняя своих хозяев. Яростный барс святого Федора Стратилата соседствовал со вздыбленным львом Георгия Победоносца, на них обоих хмуро взирали грифоны, словно сошедшие с врат суздальского Богородице-Рождественского собора, а вдали на миндалевидных щитах-каплях пестрели изображения Вифлеемской звезды, Солнца, строгие диагональные полосы, символизирующие Иерихонские трубы и восьмиконечные кресты, впервые появившиеся на церковных куполах для защиты Московии от польской и литовской ереси.

Над ратью реяли алые русские знамена с соколом — семейным гербом Рюриковичей, с золотым коловратом равноапостольного князя Владимира, с двузубцем великого князя Святослава, а среди них строго по центру возвышался багряный стяг Всемилостивейшего Спаса, перед которым, встав на колени, склонялись Дмитрий Донской накануне Куликовской битвы и Иван Грозный перед штурмом Казани…

«Доспехы же русскых сынов, аки вода въ вся ветры колыбашеся, шлемы злаченыя на главах их, аки заря утреняа въ время ведра светящися…» — услышал Ивашка строки из читанного-перечитанного «Сказания о мамаевом побоище» и, вздрогнув от неожиданности, повернул голову на голос.

Помолодевший и казавшийся выше ростом, в новом монашеском облачении перед ним стоял Сергий Радонежский, окруженный витязями, один из которых, удивительно похожий на Нифонта Змиева, располагался к нему ближе всех, прикрывая своей грудью. Красно-коричневая мантия преподобного волнами спускалась с плеч из под схимы, словно омывая тёмно синюю пресвитерскую епитрахиль. Куколь — капюшон, символизирующий шлем, хранящий монаха от земных соблазнов, сегодня был небрежно откинут на плечи, освобождая белёсые брови, высокий лоб, седые волосы, аккуратно зачёсанные назад. Взор основателя Троицы скользил по рядам собирающегося воинства, светясь нескрываемой радостью, весьма необычной для смиренного служителя Христова, избегающего проявления любых мирских эмоций.

— Здрав будь, Отче! — поклонился писарь Преподобному, не в силах оторвать глаз от преображенного игумена и его грозной свиты.

— Не там усладу очей своих ищешь, Иван, — промолвил Сергий Радонежский, не отрывая взгляд от стройных рядов копий и щитов. — Не на меня смотри, а на войско необоримое Христово. Не всякому смертному дано узреть его при жизни.

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного! — перекрестился Ивашка, возвращая взгляд к подножью Маковца. — Прости меня, Отче, но по малолетству и скудоумию своему не могу уразуметь, пошто чести столь великой удостоены мы, грешные?

— Осада обители литвинами и поляками — лишь слабое отражение брани небесной, неутолимой и безжалостной, — посуровел Радонежский. — У Маковца сошлись в смертной схватке две силы. Одна стремится спасти, другая — погубить. Окрестности Троицы стали средоточием вселенской войны добра и зла.

Преподобный глянул на быстро темнеющее небо, и голос его стал твёрже, в нём проступил звук металла, покидающего ножны.

— Покоряясь греховным соблазнам, ленности и чванству, мы порождаем зло, которое нас же ничтожит. Гордыня мутит разум, тщеславие ослепляет, ложь поглощает, словно трясина. Стоит успокоиться, решить, что уж и так много сделал, устал, позволить себе расслабиться, как сразу же всё, созданное с таким трудом, идёт прахом. Грехи пресыщения из тварного мира стекают в преисподнюю, переполняя её. Откликаясь на страсти людские, оттуда выходит сам диавол со своей свитой, и уже никто из смертных не в силах загнать его обратно. Вот тогда и приходит на помощь небесное воинство.

— Спаси и сохрани! — перекрестился писарь, заметив, как густо со всех сторон вокруг монастыря собираются грозовые тучи, как низко стелются они по окрестным склонам и перелескам, подступая всё ближе к тому месту, где стоял Преподобный. — Но в обители не токмо ратники. Двор полон баб, стариков да детишек малых. Им-то за что напасть такая?

— Напасть случилась гораздо раньше, — вздохнул Радонежский, — когда после славных побед и объединения земель русских под рукой Москвы победители решили почивать на лаврах, а этого не дозволено делать никому и никогда, ибо ни одна победа не бывает абсолютной, как и поражение — фатальным. За беспечность отчичей и дедичей расплачиваются чады и домочадцы. Зло не разбирает кто стар, кто мал, гребёт всех одним гребнем, а истоки его — в греховности нашей. Господь наш Иисус Христос предупреждал, что войны будут сопровождать все время нашего земного бытия — как расплата за тяжкие прегрешения и нарушение верности Богу.

— А как не нарушить верность Ему? — вскричал писарь, — молиться, держать пост?

— Не лгать! — коротко ответил Преподобный, разрубив узел ивашкиных сомнений. — Всё остальное приложится.

— Так просто? — изумился юноша.

— Просто? — переспросил Радонежский. — Сиё вельми трудно и смертельно опасно. Ты разве сам ещё не почувствовал этого?

Ивашка тяжело вздохнул, вспомнив про доверенную ему тайну царевны, гнев Голохвастова и свою готовность наплести что угодно кому угодно, лишь бы эту тайну сохранить.

— Ложь — главная юдоль лукавого, — размеренно и спокойно продолжал монах. — Если она остаётся с человеком, всё остальное тщетно. Молитва, причастие, исповедь нужны не Спасителю — он и так всё про нас знает. Они нужны нам, грешным, дабы укрепиться в вере, что, выполняя заветы божии — не убий, не укради, не лжесвидетельствуй, обретаем больше, чем можем потерять.

— Если я не буду врать, войны не будет? — глядя в глаза Преподобному, спросил писарь.

— Чистосердечность твоя, Иван, наверняка облегчит чьи-то страдания, а может даже спасёт жизнь, — старец впервые посмотрел на писаря, заглянув сквозь глаза в самую душу, — и это очень много. Но человек — песчинка малая в вихре бытия и в одиночку не в силах остановить наступающую тьму, каким бы праведным он ни был. Только вместе, встав плечом к плечу, мы уподобимся силе, устрашающей зло. Так и воины, каждый из которых славен и могуч, только вместе становятся воинством Христовым…

Ветер налетел на Преподобного, схватил за мантию, стал вздымать и жестоко трепать ее, словно пытался заставить замолчать святого, но тот, не замечая буйство стихии, продолжал.

— Раздраженный Господом нашим, Евангелием, Церковью нашей, диавол ныне и присно будет употреблять самые свирепые войны между народами, дабы посрамить Спасителя и продемонстрировать его слабость. Маловерные и мятущиеся будут спрашивать, как же Бог с Его учением не может устранить междоусобицы, чтобы воцарился мир между людьми? Страхи и ужасы разорения будут употреблены со стороны христоборцев как доказательства немощи Христа и христианства. Это соблазнит многих. Спаситель предупреждал о том своих последователей. «Смотрите, не ужасайтесь, — проповедовал он, — размноженное среди людей и взбесившееся зло обязательно проявится через людоедские войны. В них отразятся все смертные грехи — гордыня, жадность, гнев, зависть, прелюбодеяние, чревоугодие и уныние. Но чем более они будут царствовать на Земле, тем более люди будут алкать добродетелей — мужества, умеренности, справедливости, благоразумия, веры, надежды, любви, ибо только в них утешение.»

Ивашка хотел сказать, что он давно, с самого детства своего стремится к этим добродетелям, что его пребывание в монастыре и есть попытка прийти к ним, окунуться в их объятия, защититься от серости и тоскливости нищего бытия, но вместо этого потупил глаза и прошептал:

— Отче, пред кем пасть на колени, чтобы попасть в избранные, в небесное воинство?

Радонежский замолчал, прищурил свои бездонные глаза, будто плохо видел и пытался получше разглядеть писаря, сделал к нему шаг и положил ладонь на макушку. Странное тепло разлилось по телу юноши, побежало от темечка по рукам и ногам, затопило живот и грудь, отозвалось гулкими ударами сердца.

— Церковь каждому даёт такую возможность, — тихо молвил Преподобный. — Когда крестят младенца, его так и называют — «новоизбранный, новозапечатанный именем Христовым воин Христов». Даже младенцев называют воинами! Господь каждому предоставляет шанс, а использовать его или нет — это только наш выбор. Не кручинься, Иван, и не торопись падать на колени — место в строю добывается не смирением, а уверенностью в правоте своей и доблестью.

— А что же мне делать? — вскинул писарь глаза