Начало пути (СИ) - Старый Денис Страница 35

Зачем я катаюсь? Не совсем понятно к чему мне эти поездки. Может я для Куракина своего рода за психолога, который, если что приободрит и успокоит. Но складывалось впечатление, что это некая месть по-детски. Князь решил, что раз я заварил кашу, так должен и потратить свое время и получить необычайные эмоции от дороги.

Эмоции эти отнюдь не лучшие. Очень жесткие кареты. Тут уже применялся принцип рессор, которые скрепляли саму карету и колесные оси. Однако, от этого карету кидало в разные стороны. И вообще при таком способе передвижения нужно инструкцию писать: людям с ослабленным вестибулярным аппаратом ездить в каретах на французских и английских рессорах запрещено! Интересно, а понятие «вестибулярного аппарата» введено в медицинский обиход? Нет, насколько я знаю. Опять же можно свое имя укрепить.

Я про вестибулярный аппарат, как спортсмен, знаю не мало. Кстати, это же можно так и моряков обучать, ну тех, которые в первые месяцы службы на кораблях — хамелеоны, то есть от рвотных позывов постоянно меняют цвет лица.

Ну а рессора, в том виде, в котором она будет на начало XX века и почти не измениться и в будущем, вполне проста — напаянные, сваренные стальные пластины, создающие пластины. Вот еще одно новаторство, которое можно было бы привнести в этот мир — нормальная рессора. Когда там изобретут? И пусть поездка все равно будет испытанием, но чуть меньшим, а это, как-никак меньше синяков на заднице и разбитых лбов. Но куда податься, чтобы найти производственные мощности?

Теряюсь я в поисках возможностей к быстрому обогащению. Есть проекты, но все как-то в долгую. Хотя, кое на чем зарабатывать можно уже сейчас. Взять те же рессоры. Если я и найду где, как и кем их производить, то прибыль можно ожидать не скоро, дай Бог через лет пять.

— Платон обозлиться, — сетовал Куракин, почти что, все время не так чтобы быстрого пути.

Пришлось даже заночевать в одном из гостиных дворов по Гатчинской дороге. Жаль только, что там не обнаружилось никаких симпатичных особ с не самыми устойчивыми моральными принципами. Нет, нужна женщина мне и точка. Женщина и точка! Чем-то из санкционного будущего повеяло, прям родным.

И вот теперь, когда до Гатчино осталось не более пяти верст, Куракин вновь начал мандражировать.

— Ваша светлость, но в аудиенции государыни было отказано. Всегда можно сказать, что на ней государыне и была бы дарована ручка, — я уже устал приводить один и тот же аргумент и реагировать на повторяющиеся страхи.

— Ручка… Не слишком ли это простое название для пера для письма? — спрашивал Алексей Борисович.

— Назовите, как угодно, ваша светлость, — отговаривался я, уже закипая.

Ну ни разу я не воспитатель в детском саду. Хотя, слава Богу, что Куракин такой, а не как его брат, о характере и стойкости которого я наслышан. Вот где пришлось бы поработать и далеко не факт, что смог бы влиять на Александра Борисовича, а вот на Алексея Борисовича получается, пусть некоторое прозрение находит и на него, но все более редко.

Французский ювелир Каспар Милле сделал почти то, что я хотел. Изделие получилось условно приемлемо. Объясню, почему не могу назвать эксперимент по изготовлению шариковой ручки полностью успешным. Во-первых, ручка получилась избыточно тяжелая. Приноровиться, наверное, можно, но я пока еще испытываю в этом дискомфорт.

Во-вторых, шарик западает. Может дело в том, что чуть больше нужного сделаны зазоры на кончике пера. Пишешь, пишешь, потом, бац, и все… скребешь по бумаге, царапая, или разрывая лист. Нужно постучать предметом, держа вниз шариком, он вновь становится на место и можно продолжать писать.

Есть и в-третьих — это то, что ручка подтекает, или можно сказать, постоянно мажет. И пока с этим не понятно, что делать. Ясно, что чернила сильно жидкие, наверное. Но нужную консистенцию уловить не получилось: либо столь вязкие, что и не поступают на шарик, либо течет. Колпачок спасает, но при письме зевать нельзя, иначе получаются кляксы более того, как от письма пером. Но… Шариковая ручка есть!

Французский ювелир уцепился за идею, как бультерьер за брошенную кость. Было дело, он даже пробовал угрожать, что будет изготовлять такие ручки самостоятельно, и плевать ему на то, что это моя интеллектуальная собственность. Пришлось предъявить свой патент — разок по печени и еще один в ухо. Получилось договориться. Французик хлипкий на характер вышел. Ну да сильные духом нынче во Франции.

При этом я не сильно наседал на француза. Пусть зарабатывает половину от прибыли с продаж. Вот только пускать такой товар на рынок нужно тогда, как будет накоплен запас и решены те самые «детские болезни», присущие большинству новых изобретений. Пишущее перо, к сожалению, не стало исключением из правил.

Не менее ста ручек необходимо произвести, и уже потом думать о их продажах. При этом я собирался содействовать реализации товара на начальном этапе. Стоимость такого изделия определили в сто пятьдесят рублей. Астрономическая сумма, но это вещь, могущая стать статусной, на ряду с табакерками, потому нельзя продешевить.

И первая ручка отправляется… к будущему императору. Моя ручка, между прочим, лучшая из двух изготовленных. Но ни грамма сожаления по утрате невероятно прогрессивного орудия письма не испытываю. Это ведь и реклама, о которой мечтать можно. Если Каспар скажет, что такая есть только у наследника, а более никого, то почти и не соврет.

А иметь то, что есть и у царя, захочет любой купчина, если дворянин и зажмет деньги, что вряд ли. Тут хотя бы чуточку, фантомно, но прикоснуться к высшему сословию. А это чувство самоудовлетворения много денег стоит.

Кстати, насчет Каспара… Он преизрядно подставил меня, не знаю какие именно, но вероятны последствия.

— Салтыков здесь, — с большой досадой в голосе сказал князь.

На посту перед въездом на земли Гатчинского дворца, наш экипаж подвергся проверке, которую, весьма вероятно, я и не прошел. Только князя и допускали. Мало того, у поста оставались все слуги, а за кучера садился кто-то из гатчинских солдат.

— С чего вы, ваша светлость так решили? — спросил я, не наблюдая признаков присутствия Николая Ивановича Салтыкова.

— Его секретарь тут, — разочаровано сказал Алексей Борисович.

Несомненно, не лучший вариант — увидеться в Салтыковым во время аудиенции с наследником. Вот подарит князь Куракин самопишущее перо, так и воспылает вопросами Платошка Зубов, отчего у него такого нет. Пусть оно ему и незачем, но ведь, у Павла есть, а у Платошки нет. Понимаю, что это риторика общения группы в детском саду, но именно такие ассоциации у меня появляются.

Впрочем, нам бы год простоять, да полгода продержаться. Или ускорить события.

Князь Алексей Борисович Куракин, набравшись решительности, отправился на встречу с будущим императором.

Интерлюдия

Павел Петрович прибывал в скверном настроении. Скорее, не так. Он вошел в состояние, которое было не понятно для окружающих, но не особо различимо и самим Павлом. Скорее это было похоже на раздражение, при некоем стремлении к деятельности. Наследник российского престола ходил по комнате, часто отворачивался к окну, замирал. А еще мало кто мог в такие минуты понять логику слов Павла Петровича. Он часто менял темы разговоров.

Мысли его неслись галопом по заснеженным просторам. Скорость была такая, что Павел Петрович успевал только выцепить какую-то картину и лишь начинал ее описывать, как картинка менялась на другую.

— Отчего этот глупый человек занимается подготовкой замужеством моей дочери? — успел спросить Павел Петрович, пока переходил от одного окна к другому. — Французские короли мрут, как мухи зимой. Сегодня был прескверный развод караульных, нужно будет наказать дежурного офицера.

Рядом с наследником был Николай Иванович Салтыков. Граф стоял смирно и лишь только глазами провожал Павла Петровича. Николаю Ивановичу необходимо было узнать реакцию гатчинского затворника на то, что участь его дочери Александры Павловны в руках Платона Александровича и лишь только в его. Екатерина Алексеевна вверила в руки своего Платошки любимую внучку. Фавориту сейчас нельзя было допускать скандалов, так как императрица приняла близко к сердцу поведение своего сына и наследника на последнем приеме.