Время для жизни - 2 - taramans Страница 36

поход, чтобы вернуть себе утраченные после Польского похода земли, и освободить братьев — западных украинцев и белорусов, находящихся под пятой панской Польши! Поход проходит вполне успешно, остатки белополяков — либо бегут, не вступая в бой с Красной армией, либо — сдаются пачками и толпами! Благодарные братья встречают освободителей хлебом и солью!

«Ага… скоро эти братья начнут постреливать в освободителей! Хотя… сообразно своей пакостной натуре — по военным-то они стрелять… зассат! А вот… по советским, которые приедут налаживать быт, власть и порядок — стрелять будут! Жалко тех учительниц, землемеров и инженеров, работников торговли… да и партийцев — тоже жаль! Намерения-то были вполне добрые, но… Суки бандеровские! Ладно, Ваня, зубы сжать и не подавать вида, что тебе что-то известно… о том, что сейчас уже есть и что будет в скором времени! А то… подвалы «энкаведэ»… они такие… темные и холодные, блядь!».

Политинформации — каждый день! Кавтаськин — опять молодец! Внятно и четко рассказал и про 1920 год, и про линию Керзона, и про отношение пшеков и к пленным красноармейцам, и к жителям западных областей Украины и Белорусии.

«Хотя — это для нас они — западные, а для пшеков — совсем даже — Кресы Всходни! По-разному мы смотрим на этот вопрос, с разных сторон. Ага… «Запад есть Запад! Восток — есть Восток! И вместе им не сойтись!». Или как там было? А вот политрук-то наш, ротный — вроде неплохой мужик! И грамотный! Не только трескучими политически грамотными фразами может изъясняться!».

«Слава тебе, Хоспидя-а-а! Решились все-таки!».

Из училища поступила команда полковника Груздева, которого уже утвердили начальником, о сворачивании лагеря и вывозе батальона в пункт постоянной дислокации. Сейчас две роты грузятся на машины и отбывают. А после, оставшиеся две роты — сворачивают половину лагеря, грузят половину имущества на пришедшие вторым рейсом грузовики, ночуют в своих палатках, и на следующий день — Алга!

«Кто будет сворачивать вторую половину лагеря, грузить все имущество? Догадайтесь с трех раз! Правильно! Возьмите с полочки пирожок! Первый взвод второй роты! Сглазил нас кто-то, что ли?! Ладно… главное — это мытарство закончится! «А неприятность эту — мы переживем!», как пелось в одном мультике!».

«Нет… вот что человек за скотина такая, непонятная! Свернули лагерь, теперь только — переночевать в помещении штаба и уехать в теплую и благоустроенную казарму. Но! Смотришь сейчас на эту опустевшую поляну, и чего-то грустно и жалко… Как мы тут все старались обустроить… И ведь — вполне получилось, вполне! Погода подвела. А сейчас — вид убогий, заброшенный и тоскливый! «Нивы сжаты, рощи — голы!».

— Степа! А нас сейчас не «бортанут» с местом, там — в казарме? Задвинут куда-нибудь в самый неприютный угол? — поинтересовался у сержанта Косов.

— Не ссы, боец! Там со старшиной Захаровым все решено — самый уютный угол в роте наш! — оптимистично заявил Ильичев.

«Хотелось бы верить…».

Неделя ушла у батальона на расселение, приведение расположения в надлежащий вид и порядок, стирку, баню, перевести дух… Да и многим курсантам пришлось поваляться в санчасти. Простуды, мать их… Хорошо хоть ничем серьезным это не закончилось! В смысле — летальным…

Ага! Паркет!

Но… толи работоспособность у нынешнего поколения молодых курсантов повышенная, толи — прилежность в труде — не чета будущим, но… за три дня… точнее — вечера, паркет в ротных помещениях был приведен в соответствие! Косов даже… «прихерел» от такого трудового подвига.

«М-да… Если уж мы тогда… вроде бы не были белоручками, во второй половине восьмидесятых. Молчу уж про поколение «некст», или… «зет» — не помню, как там правильно этих «нулевых» называли… Получается — правильно говорили, что разучился народ работать, разбаловался под все эти бытовые удобства и прочие… предметы быта, облегчающие жизнь!».

Потом им выдали, как и было обещано, форму первого срока.

«В человеке все должно быть прекрасно: погоны, кокарда, исподнее… Иначе это не человек, а млекопитающее!».

«Не захочешь — а вспомнишь! Шикарный же фильм получился! И до чего — правдивый, прямо — философский, хоть и «стебный». Ну — тут понятно все, все правильно. В армии — без смеха нельзя. В армии без смеха — «кукухой» съедешь!».

Вечер был посвящен примеркам, и… утряскам… И вид парней преобразился. Присяга на носу! Не хухры-мухры. Для кого — пустой звук, но… не для курсанта. Чем отличается курсант от… пусть будет — военнослужащего срочной службы? Срочник… он, в большинстве своем — не стремился так уж попасть в дружные, сплоченные ряды. Если бы ему предоставилась такая возможность, без юридических и морально-нравственных издержек избежать «сжимания яростно штыка мозолистой рукой», он бы и избежал сей участи. С радостью, или — удовлетворением! Другое дело — «курки»! Эти — выбрали осознанно. То есть, есть где-то в глубине всех этих парней склонность к вот такой… перверсии.

Опять же… цитата…

«Не ты выбираешь присягу, а присяга — выбирает тебя!».

То есть — Мойры ли чего-то наплели, или Гекате так приспичило… Но эти пятьсот парней… ладно — чуть меньше! Оказались на этом плацу — не просто так.

Косов оглядывал стройные ряды рот и батальонов училища. Ага! Дедовщины тут вроде, как и нет, но! Вот внешний вид курсантов первого и второго курса — изрядно различался. Решением ли начальства, традициями ли… но — второй курс был — в сапогах. Весь! В юфтевых!

Косов чуть наклонил голову, осмотрел свой низ.

«М-да… видок — не тот! Это, похоже — такой цук выработан. И одобрен начальством!»

Ботинки, пусть и новые, начищенные, обмотки… Сильно проигрывали сапогам. Сильно! Кроме этого — ремни на второкурсниках были командирские, со звездой! И плечевым ремнем! В отличие от обычных красноармейских на «душках». И как вишенка на торте… На второкурсниках были — фуражки! А на курсантах их батальона — пилотки! Статус, мать его — виден сразу!

«Ничё-о-о… мы — тоже доживем!».

Погода, как будто издеваясь над руководством училища, после их отъезда из лагеря — установилась солнечная. И пусть по утрам — изрядно холодно, но потом — солнышко грело весело, давая погреться напоследок, перед длинной сибирской зимой! Бабье лето!

Иван, щурясь на