Пустыня - Василий Павлович Щепетнёв Страница 37

Поэтому я на время забыл обо всем, и погрузился в игру.

Новинками я соперников обычно не балую, играю строго, стараясь сначала получить позиционное преимущество, затем его, преимущество, развить, и, обеспечив достаточное превосходство на конкретном участке шахматного фронта, идти на решающий штурм. Иногда на это требуется тридцать ходов, иногда пятьдесят, а иногда не получается вовсе. Потому что противник тоже не лыком шит — роет окопы, минирует подступы, расставляет противотанковые надолбы. Ведь сил-то у нас поровну!

Но есть и другой способ, суворовский. Удивил — победил! Поставить соперника в положение, когда существует лишь один правильный ход (а такой ход поначалу всегда есть!), и пусть найдет его за доской. Найдёт — молодец, не найдёт — что ж, пусть на себя и пеняет. Потом, после партии, без нервов, без лимитов времени он — или кто-то ещё — найдёт возражение и обезвредит дебютную новинку, но это будет потом. А потом можно будет создать еще одну новинку, а потом еще и еще — как это делал Михаил Моисеевич Ботвинник. Сейчас он в турнирах не играет, а жаль, очень жаль. Но за первое место он, видно, бороться уже не может, а за двадцать первое — не хочет.

Так вот, новинки свои обычно берегут до встреч особой важности. Но этот турнир весь — особой важности. По сути он неофициальный чемпионат мира, и победитель будет турнирным чемпионом, пусть и некоронованным, но с миллионом.

И я не пожалел новинку. Выстрелил. И попал. После двадцати минут раздумья Андерсен сделал ход. Из общих соображений ход этот казался верным, но только казался. Через семь ходов он встал перед выбором — потерять слона или попасть под матовую атаку. Он еще задумался на полчаса, и — сдался. Решил не мучаться. Полностью не восстановился после солнечного удара, факт. Что ж, его выбор.

Значит, я — в тройке лидеров. Что и требуется показать всему миру.

И я пошел в комнату связи. Есть такая в отеле. Теоретически отсюда можно позвонить в Москву. Или в Стокгольм. Или в Париж. Но во-первых, на такие звонки строгий лимит, иначе все бы тут только и паслись. Нет, один звонок в три дня, десять минут. А во-вторых, с Парижем связь есть, а вот с Москвой — не всегда. Точнее, ни разу не было связи. Уж не знаю, почему. Занят канал, говорят телефонисты. Возможно, да: звонят те специалисты, которые прибыли сюда до меня, вместе со мной и после меня. Полковники, генералы, штатские советники. У них, полагаю, и свои каналы есть, радиостанции там или что. А, может, и нет. Может, им запрещено иметь здесь автономные средства связи. Или, во всяком случае, ограничены в них. И потому весь канал занимает Триполи, Бенгази, а мне — ничего не остается. И я не могу поговорить со своими. Что печально. С другой стороны, я даю о себе знать игрой. Выигрываю — значит, полный порядок. А как дела у них — всё равно ведь не скажут ничего, кроме «жизнь хорошеет день ото дня»

Но я попробовал, потребовал Москву.

— Канал занят! — ответил телефонист. Тут телефонисты мужчины. Не исключаю, даже в форме, по телефону не видно.

Тогда я связался с Веной, и надиктовал небольшой обзор Вилли Шмидту, спортивному обозревателю «Фольксштимме». Пусть, пусть у них будет то, чего нет у многих — репортаж о Турнире Мира. От собственного корреспондента, да. Если что — это и в самом деле так, у меня есть журналистское удостоверение газеты наших австрийских друзей. Вдруг и пригодится.

И, после легкого обеда, я стал отдыхать. То есть сидеть сиднем, ничего не делая. В холле.

— Вот и лето пришло, — сказал Спасский, — Звали мы его, соскучились мы без лета, оно и пришло, наконец. Ожидается жара.

— Жара? — переспросил Анатолий. — А что сейчас, не жара?

— По местным меркам — только разминочка. Над Сахарой зависает антициклон, не пуская влажный и относительно прохладный воздух со стороны Средиземного Моря, — он показал газету, которую держал в руке. «Фигаро», позавчерашняя. «Правда» и вовсе пятидневная сюда приходит, вот. Как-то даже странно, мы ж такие друзья, Советский Союз и Ливия. — Это происходит постоянно — жара, антициклон и недопуск влажного воздуха Средиземноморья и Атлантики, оттого-то и пустыня здесь. Хотя море-то рядом, сто морских миль по прямой, сущий пустяк по большому счету.

— Пустяк, не пустяк, скорее, сушняк, — пошутил Анатолий.

— Не совсем. Тут, в Ливии, да и в Египте, много подземных озер, очень больших. Больше Байкала. Много больше. И Каддафи хочет превратить Сахару в цветущую Рай — с помощью воды этих озер. В африканскую житницу.

— Хотеть-то хочет, но получится ли? — засомневался я. — Это же сложно, очень сложно.

— Сложно, конечно. Но возможно. Я как-то был в Ашхабаде, на шахматном турнире. Нет, в турнире не играл, а в качестве свадебного генерала. Мне показывали Каракумский канал. Большая, говорят, от него польза народному хозяйству. Там пустыня — тут пустыня. Там канал — и тут канал. Только здесь, в Ливии, хотят сделать канал с учетом нашего опыта, чтобы меньше минусов и больше плюсов. В общем, проект грандиозный.

— У нас тоже, — вступился я за Союз. — Поворот северных рек. На последнем съезде партии принято решение — строить каналы. Огромные планы, планетарные каналы.

— Даже слишком огромные, — сказал Спасский. — Где Иртыш, где Амударья… Нет, когда-нибудь пророют. И марсиане будут смотреть на наши каналы и гадать: есть ли жизнь на Земле, нет ли жизни на Земле?

— Кстати, о Марсе, — оживился Карпов. — Я тут купил по случаю морской бинокль. Мощный. Хочу посмотреть на небо. И вообще, в хозяйстве пригодится.

— Морской бинокль? Здесь, в пустыне?

— Да. Наш, советский. Видно, кто-то, не будем указывать пальцем, загнал казенное имущество на восточном базаре.

— Могли и украсть, — заметил Спасский. — Бывают такие ловкачи — на ходу подметки режут.

— На ходу да, наш человек беспечен и доверчив, но с корабля? Хотя, конечно, если пускать на корабль шпионов и диверсантов… Нет, вряд ли. Стемнеет, можно будет посмотреть на небо, на звезды, на Луну…

Тоже развлечение, да. Вид звездного неба примиряет с вечностью, да и вообще — полезно. Тот, кто сотворил звезды, чтобы мы находили свой путь по ним во мраке ночи на суше и на море, знал,