Второе счастье - Игорь Черемис Страница 39

метров от железной дороги, но закрытой от неё кустами и деревьями. Свалил пленника прямо на землю, проверил пульс — живой. Достал из сумки веревку и крепко замотал ему нижние конечности. Потом связал руки спереди, оставив длинный свободный конец, вложил в ладони одну из бомбочек — и хорошенько обмотал всё это так, чтобы он не мог выбросить свою невольную ношу. Подтащил его тело к стволу одной из берез, устроил в сидячей позе. Кепка свалилась по дороге, а под ней обнаружился обычный полубокс, который устраивали в любых парикмахерских за пятнадцать копеек.

В карманах у Лёхи ничего ценного не оказалось. Пара мятых пятерок и серебристо-медная мелочь да перочинный ножик, который я забрал себе, поскольку опять забыл обзавестись этим полезным в хозяйстве предметом. Правда, он не слишком подходил под мои требования, но до появления в свободной продаже швейцарско-китайских «викториноксов» оставалось много лет.

В пакете было шесть альбомов западных металлистов — «Heaven and Hell» и «Born Again» Deep Purple, «In Through the Out Door» Led Zeppelin, «1984» от ВанХалена и «Highway to Hell» с «Back in Black» AC/DC. Про пару я слышал ещё в молодости, ещё про пару узнал уже во взрослом возрасте — эта музыка нравилась моей второй жене. Остальные никаких воспоминаний не пробуждали, но я был уверен, что и они, наверное, неплохие.

Пластинки были, похоже, оригинальные, и каждая стоила рублей по пятьдесят, если, конечно, это не подделки, а настоящая продукция одной из капиталистических стран; определять их на глаз я не умел. Они вроде не пострадали, но вообще я провел Лёху по самому краю. Тут, конечно, ещё не было принято стрелять в тех, кто виноват в потере солидной суммы денег, но глаз на жопу натянуть могли. Я пока не решил, что делать с этим богатством, поэтому просто вернул пластинки в пакет и прислонил его к соседнему стволу.

Лёха оказался более хилым, чем Чикатило, и очнулся лишь через полчаса. Я не особенно волновался — место тут было укромным и непроходным, ну а если кого-либо занесет в эту глухомань, всегда можно сослаться на разборки между пацанами, в которых третий — лишний. Сейчас такие аргументы ещё работали.

Поэтому я спокойно сидел в позе лотоса рядом со своим пленником и стругал его ножичком подобранную веточку. Выстраивать план разговора мне было незачем, я уже примерно знал, чего хочу получить в итоге.

Наконец он открыл осоловелые глаза и осмотрелся вокруг, пытаясь понять, куда его занесло.

— Привет, Лёха, — подал я голос.

— Ты! — зарычал он. — Я тебя…

Он дернулся подняться, но веревка ему не позволила. Он упал ничком прямо мне под ноги и обратил внимание на то, что находилось у него у руках.

— Э-это… — его голос предательски дрогнул.

— Она самая, — я отбросил веточку и убрал ножик в карман. — Не очень мощная, но пару пальцев оторвет, а то и больше, как повезет — вернее, не повезет. Вот скажи мне, Лёха, ты на гитаре умеешь играть?

Он недоуменно посмотрел на меня.

— Умею… развяжи меня, сучонок! Иначе тебе не жить!!

— Да-да, я в курсе. Так вот, возвращаясь к гитарам. Если эта штука сработает у тебя в кулаке, считай, на гитаре ты отыгрался. Да и дрочить сможешь только с помощью своих друзей. Как их там звали? Родион и Михаил? Хорошие друзья, да, Лёха?

Он попытался то ли разорвать веревки, то ли просто подняться. Я вытащил из сумки тот самый самострел, который мог сносить бошки, если его зарядить. Я его заряжать не стал, но Лёхе совсем не обязательно было об этом знать.

— Не дергайся, — посоветовал я. — У меня ствол. Хочешь пулю в печень? Могу посодействовать.

— Тебе не жиххх…

Угрожать человеку, который тебя связал и имеет что-то очень похожее на пистолет — идея не самая лучшая. Я привстал, протянул свободную руку и чуть сдавил его горло — так, чтобы он не смог договорить свою страшную угрозу. Он проглотил последние слова и я снова сел на своё место.

— Пластинки тебе зачем? — поинтересовался я.

— Тебе пизххх…

Я повторил прием с удушением.

— Пластинки, Лёха.

— Тебе не жить, сучонок, — со злостью, скривившей его лицо, прохрипел он. — Пацаны тебя теперь живого не отпустят, всё переломают нахуй.

— А откуда они узнают про меня? — с деланным удивлением спросил я.

— А тебе не похуй ли? — он храбрился, но я видел, что к злости примешивался настоящий страх.

Впрочем, такие мелкие уебки часто не имели тормозов и не просчитывали последствия своих действий. И этот, кажется, не был исключением.

— Да похуй, конечно.

Я встал и со всей дури ударил его ботинком по ребрам.

— Ссука! — провыл Лёха.

Я видел, что ему было чертовски страшно, но он ещё не сломался.

— Да что ты заладил — сука да сука? Расскажи-ка мне, Лёшенька, о себе. Кто ты такой, где живешь, где учишься, чем живешь. Мне очень любопытно.

— Хуй тебе! — он попытался харкнуть, но после сотрясения мозга этого делать категорически не рекомендуется.

— Это ты в каком смысле? — я изобразил недоумение. — Отрезать у тебя член? Зачем мне твой член? Я его тут и брошу…

— Бляя! Мы тебя найдем, сучара!

— Блин, что ж ты такой крикливый… прямо не пацан, а девка, которую под забором пользуют… Сам заткнешься или тебя научить, как надо правильно себя вести? Я даже не буду пока тебя без пальцев оставлять.

Я ещё раз пнул его по ребрам. Лёха скрючился от боли и снова выматерился.

— Неправильно, — констатировал я и снова ударил его примерно в то же самое место.

И опять услышал поток мата.

Лишь после пятого удара Лёха связал свой мат, боль и мою просьбу вести себя тихо в единое целое. После шестого удара он уже не матерился, а лишь шипел, лежа на боку и скрючившись в позе эмбриона. Но был в сознании и, кажется, всё прекрасно осознавал. Я опять сел перед ним.

— Ну как, понял? — заботливо спросил я. — А то я тебе вопрос, а ты мне в ответ хуи кидаешь. Так дело не пойдет. Давай, Лёшенька, рассказывай, кто ты такой.

Мне ещё дважды пришлось вставать и пинать пленника, чтобы он начал говорить нормально. Проверить его слова я, конечно, не мог, но всё сказанное им укладывалось в ту картину, которая уже имелась у меня в голове.

* * *

Лёха был, что называется, из пролетариев. Лет десять назад его семья жила в одном из деревянных бараков, чудом уцелевших вдоль железки после застройки Проспекта