Мужская работа (СИ) - Казаков Дмитрий Львович Страница 4

— Лучше тогда мою! — прорычал я, пытаясь сдержать ярость, от которой было холодно в затылке, а сердце билось коротко и неровно, как в агонии. — Я тебе не позволю!

— И дашь Сашке умереть?

— Нет! Пойду и запишусь на эту работу, и плевать, что мне там придется делать!

— А это уже я тебе не позволю! — и тут я впервые за все эти годы услышал гнев в голосе Юли.

Мне хотелось заорать, вскочить с кровати и пнуть стену.

— Ладно, — выдавил я, не знаю какими усилиями справившись с собой; вспотел не хуже, чем во время постельных кувырканий. — Давай утром поговорим… Чего уж сейчас…

Юля молча встала с кровати и пошла в ванную.

Спали мы в эту ночь не в обнимку, как обычно, а отвернувшись друг от друга.

Врач выглядел по-настоящему уверенным седым профессионалом, а на ослепительно-белый халат наверняка стеснялись присаживаться даже наглые мухи. Говорил он негромко, веско, хотелось верить каждому слову — и что все будет хорошо, и что девочка справится, и что возможна полная реабилитация и здоровая долгая жизнь.

После первой, ночной, я выдержал еще две битвы с Юлей, и на третьей она сдалась. Просто узнала, что сдать почку и получить за это деньги — процедура долгая, может занять не один месяц.

Так что я наведался в ООО «Гегемония» еще раз, подписал договор и получил аванс. Тут же перевел его куда надо, и мы отвезли Сашку в больницу, пока на углубленное обследование.

— Сколько у нас времени? — спросил я, не отводя взгляда от лица дочери.

Девочка в три года должна быть живой и румяной, а не серой и вялой, и если уж на чужого ребенка смотреть больно, если он нездоров, то на своего… сердце переворачивается и слов не хватает… и злости не хватает — на судьбу, на проклятую хворь, на несправедливость этого мира.

— Э… — врач осекся. — Я бы не хотел вдаваться в конкретику…

— Павел Семенович, пожалуйста, — подала голос Юля, крепко сжимая мой локоть. — Говорите откровенно.

Я поднял глаза и обнаружил, что голос-то у доктора куда уверенней, чем он сам.

— Я же понимаю, какой у нее диагноз, — продолжила моя жена. — Пожалуйста.

— Если не сделать операцию в эти полгода, то прогноз течения болезни, скорее всего, будет неблагоприятный, — и врач посыпал терминами, пряча за ними собственные опасения и тревогу: наверняка иные родители в такой ситуации упадут в истерику, папаша в проклятья, мама в слезы.

Но нет, мы не будем истерить, мы будем Сашку спасать.

Я поеду туда, где смогу заработать достаточно, и выживу, вернусь целым и здоровым. Девочки мои будут здоровы, чтоб я сдох, и будут счастливы, что у них есть такой вот муж и отец.

— Спасибо, Павел Семенович, — сказала Юля, и врач вышел из палаты.

Мы остались втроем, и я присел на стул, наклонился к дочери.

— Ты как, ангелок?

Сашка ничего не ответила, только улыбнулась, лучезарно-лучезарно, и стала так похожа на мать, что мне захотелось плакать — те же волосы, черты лица, глаза, только копия чуть поменьше. А потом она неожиданно сунула мне в руки маленького плюшевого пингвина на карабине и сказала:

— На, папа.

— Зачем? Он же твой?

Этого пингвина я когда-то подарил Юле, когда мы только начали встречаться, и она его таскала на рюкзаке. Когда мы съехались, он перебрался жить на гвоздик рядом с зеркалом в прихожей, ну а после рождения дочери оказался у нее в кроватке, где стал любимой игрушкой.

Жизнь его потрепала, но пингвин оставался крепким и разваливаться не собирался.

— Твой теперь, — сказала Сашка. — Ты же уедешь, будешь без нас скучать, да?

— Да, — подтвердил я.

Частенько она удивляла нас, когда говорила подобные взрослые не по годам вещи. Может быть страдания и вправду делают так, что человек умнеет, мудреет, растет быстрее. Но как же страшно, когда видишь перед собой такого вот маленького, измученного старичка.

Так что ну к чертям эту мудрость, пусть дочь остается ребенком, была бы здорова.

— А с ним тебе не скучно, — тут Сашка протянула ручонки. — Давай обниматься.

Я аккуратно обхватил ее, прижал в себе, а когда отодвинулся, то понял, что на глазах слезы, и что сейчас опозорюсь, расплачусь прямо тут, и это я, всегда считавший себя настоящим мужиком.

— Пока, — выдохнул я, и встал с таким трудом, словно на плечи мне поставили небоскреб.

С матерью я простился утром, забежал к ней, завез денег, починил барахливший телевизор, старый, еще с кинескопом — от нового, плоского, она шарахалась как от чумы. Заявление об увольнении швырнул в морду Петровичу еще вчера, чем его страшно удивил и вызвал поток смешанных с угрозами жалоб.

Ну ничего, пусть теперь помучается, гнида жадная, когда очередное ЧП придет.

— Ну что, все? — спросила Юля, когда мы вышли из палаты в коридор, под безжизненный белый свет. — Так и поедешь? Бросишь нас тут одних? Эх, ты…

— Не брошу, — язык мой ворочался как парализованный удав. — Там будет связь. Позвоню…

— Да ну? — она посмотрела на меня недоверчиво, отвела взгляд.

— Ты же понимаешь, что я не хочу никуда уезжать! — я все же справился с языком. — Остался бы тут, с вами, но что тогда?

Мимо прошмыгнула медсестра, стрельнула в нас любопытным взглядом.

— Метаться, пытаясь заработать эти деньги, и смотреть, как Сашка умирает? — продолжил я, дождавшись, пока вилявшая задом медсестра не исчезнет в одной из палат. — Так я хоть попытаюсь ее спасти, а тут и шанса не будет.

— Ты не вернешься, — сказала Юля с такой холодной обреченностью, что я вздрогнул. — Поэтому всех денег тебе не заплатят, и мне все же придется отдать почку. Завтра же подам документы.

— Нет, нет, — простонал я. — Не делай этого!

Она подошла ближе, положила голову мне на плечо, так что я ощутил ее тепло, ее дыхание.

— Ты пытаешься спасти Сашку всеми силами, я знаю, — прошептала Юля горячо. — Рискуя жизнью… Но даже этого может оказаться недостаточно, и поэтому я тоже буду пытаться спасти ее всеми силами.

Я стиснул зубы и несколько минут мы стояли молча, не обращая внимания на ходивших мимо людей — матери лежащих в палате детей, врачи, медсестры, посетители.

— Я вернусь, — сказал я, сглотнув. — Обещаю.

— Тогда иди, — Юля отстранилась. — И возвращайся.

Я поцеловал ее и зашагал в сторону лестницы, а у двери на нее обернулся и помахал жене. Только на улице обнаружил, что все так же сжимаю в руке плюшевого пингвинчика, и мне стало так горько, грудь пронзила такая боль, что я едва не завыл, точно сбрендивший волк.

Я так и не запомнил, как звать офисного дядечку из ООО «Гегемония», хотя видел имя в документах, да и все равно мне было, честно говоря.

— Присаживайтесь, Егор, — сказал он, улыбаясь, точно кукла из дешевого пластика. — Прибыли для доставки к месту работы?

— Ну да, дело такое, — я постарался улыбнуться в ответ, хотя поджилки тряслись. — Повезете как? На самолете? Прямо отсюда?

Хоть он и говорил не брать ничего, я прихватил рюкзак, и спрятал в кармашек паспорт. В главном отделении нашлось место для бутылки воды, зубной щетки и пасты, ну а еще там неожиданно оказался пингвинчик дочери.

При одной мысли о ней живот скрутило.

— Догадливость ваша есть хороша, — сообщил дядечка, поглаживая круглую лысину. — Прямо отсюда. Только не самолет.

А что тогда? Автомобиль?

— Но сначала маленькая операция! — он поднялся из-за стола, сделал приглашающий жест. — Прошу, Егор, направляйтесь вот сюда… дело в том, что там вас ждет многоязычный коллектив, а вы говорите только на родном языке. Так ведь, не ошибка?

Я помотал головой, с удивлением разглядывая массивную, едва ли не бронированную дверь в стене. И как это я ее проглядел во время первых двух визитов — черную металлическую громаду… или так психовал, что не заметил бы и слона в уголке?

Да нет, точно тут ничего не было!

— Но даже знание английского окажет мало помощи, — дядечка распахнул дверь. — Поэтому мы поставим вам переводчик.