Другие грабли (СИ) - Мусаниф Сергей Сергеевич Страница 4

Значит, залетным фраером для них был я, и это меня немного озадачивало. Потому что в своем времени я вырос на этих улицах и пустырях, и знали меня очень многие, а слышали обо мне так вообще, наверное, все. Чапай, Кабан, когда-то наши прозвища гремели на этих улицах…

Кабан. Он старше меня на пару лет, так что сейчас, наверное, уже в детский садик ходит и колготки по утрам натягивает.

Что я еще знаю о восемьдесят девятом? У власти Горбачев, первый фильм про Терминатора уже вышел, а второй — еще нет, Цой жив, «все идет по плану» уже записана, а первый «Макдональдс» еще не открыт.

Обширным послезнанием все это не назовешь, поиметь с этого каких-то преференций вряд ли получится. Да и вообще… я продолжал надеяться, что вернусь в свое время так же легко, как из него выпал.

В очередной раз от мыслей меня отвлек доносящийся позади меня топот. Кто-то бежал за мной… ну, или просто позади меня, но я на всякий случай развернулся и увидел паренька со сломанной рукой. Она уже распухла, и он бережно придерживал ее здоровой, отчего бег его был не слишком эффективен, однако я должен заметить, что он совсем не запыхался.

Поскольку к матч-реваншу он явно был не готов, я расслабился и одарил его кривой ухмылкой.

— Кастет не верну.

— Да черт с ним, — сказал он. — Я о другом спросить хотел. Можно?

— Можно, спрашивай.

— Как ты это сделал, а? Как ты так легко нас раскидал? Это каратэ, да?

На самом деле это был гораздо более сложный комплекс боевых искусств, и хотя каратэ в нем тоже присутствовало, главной составляющей оно не было. А некоторые приемы я вообще изобрел сам, когда тренировался с ребятами из спецназа. Но объяснять все это залетному чуваку на улице было слишком долго, слишком сложно и вообще бессмысленно, поэтому проще было согласиться.

— Да, это каратэ.

— А ты можешь меня научить?

— Зачем тебе? — спросил я. — Чтобы прохожих по ночам было легче отрабатывать?

— Да не, — сказал он. — Я таким вообще обычно не занимаюсь… В смысле, мы все таким обычно не занимаемся, вот просто вышли воздухом подышать, а тут ты…

— И вы не смогли удержаться? Искушение было слишком велико? — уточнил я.

— Ну да, — сказал он. — Ты ж знаешь, сколько такие кроссовки у фарцовщиков стоят.

Разумеется, я этого не знал, но предположил, что много. Ребят это, конечно, не оправдывало, но…

— Тебя как зовут-то? — спросил я.

— Александр.

— Шел бы ты в травмпункт, Саша, — сказал я.

— Да я пойду, — сказал он. — Я и пацанам сказал, что пойду, но сначала решил тебя догнать. Так можешь научить?

Фиг знает. С одной стороны, а надо оно мне зачем? Да и вообще, я помню, что в какой-то период занятия каратэ в СССР были противозаконны, и черт его знает, кончился уже этот период или нет.

Но, с другой стороны, не в этом ли состоит моя работа?

— Как рука заживет, приходи в двадцать седьмую, — сказал я. — Там посмотрим, что из этого выйдет.

— Отлично, — просиял он. — А тебя как зовут-то, сэнсей?

— Василий, — сказал я. — Сам-то до травмы доковыляешь?

— Еще как, — он перешел дорогу и скрылся во дворах. Видимо, травмпункт переехал… или еще не переехал, потому что я помнил, что круглосуточная травматология в мое время работала по другому адресу.

Я задумчиво смотрел ему вслед.

Впереди лихие девяностые, и если я достаточно хорошо к ним подготовлюсь, то эти парни смогут стать членами ОПГ, которую я создам, и тогда нас закопают в лесу всех вместе.

Невозможно быть пацаном в Люберцах и хотя бы раз не столкнуться с этой стороной жизни. И хотя в те девяностые, которые уже прошли, а не те, которые еще только грядут, я был достаточно молод, позже меня все равно звали в криминал, и однажды я даже туда пошел, но вовремя с этой темы соскочил. Из тех, кто со мной тогда пошел и не соскочил, двое сидят, трое сторчались, а еще трое как раз где-то в подмосковных лесах лежат и зверюшек кормят, и их до сих пор найти не могут.

Хотя, в общем-то, не особенно и ищут.

И еще был Кабан, который вроде бы как и соскочил, но если разобраться, то вроде бы как и нет. Там сложная история, но ребятам вроде как удалось выйти из тени в легальную сферу, а потом он стал помощником депутата, и, зная его настойчивость и целеустремленность, можно предположить, что еще через пару лет он сам нам законы будет придумывать. Ну, в смысле, не нам, а им, тем, кто в две тысячи девятнадцатом остался.

Кабана мне, пожалуй, тоже будет тут не хватать.

Я пошел дальше, пытаясь восстановить в голове события, предшествующие переносу. Итак, был две тысячи девятнадцатый год, и была осень, потому что занятия в школе уже начались. И последнее, что я помнил, был урок физкультуры у девятого «Б», и я учил ребят играть в баскетбол. А что было потом?

Тут у меня воспоминания как ножом отрезало. Вот я учу Володю Скворцова, отличника, ботаника и, соответственно, не очень спортивного парня, бросать мяч и правильно работать запястьем, а в следующий момент я уже стою на пустыре и пятеро юных гопников, немногим старше того самого Володи Скворцова, пытаются отжать у меня кроссовки. И никакой вспышки, никакого портала, и даже грузовик меня не сбивал, потому что откуда в спортивном зале грузовик?

Или как раз какой-нибудь грузовик меня и сбил, только я этого ни хрена не помню, потому что защитная реакция и прочая фигня?

Но если мое бренное тело валяется бездыханным где-нибудь там, в будущем, то откуда взялось это бренное тело? И почему у него есть паспорт и прописка? Как это вообще может работать, если я, допустим, провалился в случайный провал в пространственно-временном континууме?

А если все это не случайно, то кто это сделал и зачем это вообще надо? И кому?

Мне — точно нет.

Так в задумчивости я и дошагал до своего дома. Точнее, до того, который был указан на странице паспорта. Судя по номеру квартиры, подъезд должен был быть второй или третий. Впрочем, разобраться оказалось несложно, над каждой дверью — обычной деревянной дверью без всяческих кодовых замков — была табличка с номерами квартир.

Мне во второй.

Я поднялся на четвертый этаж — всего на этажах было по три квартиры — и уставился на свою дверь. Обычная деревянная дверь, совсем не такая, какие было принято ставить в наше время. Вход в мою скромную однушку, в которой, по большому счету, брать было совершенно нечего, и то прикрывала какая-то стальная фигня с сейфовым замком и задвижкой. А тут — обычная деревянная дверь, которую с полпинка можно вынести.

Непуганые, стало быть, еще времена. Или недостаточно пуганные.

Ключ подошел.

Я открыл дверь, зажег свет в тесной прихожей, осмотрелся.

Две комнаты, кухня, хоть и крохотная, но обставленная вполне прилично, раздельный санузел. В гостиной стенка, чехословацкая, наверное, диван, два кресла, журнальный столик, на массивном японском телевизоре стоит массивный японский видеомагнитофон. Я точно по правильному адресу приперся?

Но ключ-то подошел, да и в паспорте написано…

В чехословацкой (а может быть, и румынской, фиг знает) стенке был закрывающийся на ключик бар. По счастью, ключик обнаружился прямо в замке.

Я откинул крышку и узрел выстроенные в ряд стаканы, фужеры и прочие стопочки. А еще там было два графина, один с прозрачной жидкостью, а другой — с непрозрачной. Янтарного цвета.

Я достал графин, похоже, что он был хрустальный. Повертел его в руках, вытащил довольно тугую пробку, и мне в ноздри мягко устремился аромат коньяка.

Решив, что здоровый образ жизни может подождать и до завтра, я налил янтарной жидкости в первый же попавшийся под руку стакан, сделал глоток.

Наверное, хороший коньяк, клопами почти не пахнет.

Сделав еще пару глотков, я захватил графин с собой, поставил его на журнальный столик, а сам уселся на диван, предварительно вытащив из-под задницы пульты от телевизора и видеомагнитофона.

Посмотрел на висящие на стене часы.

Двенадцать ночи.

Посмотрел на висящий на стене календарь. Календарь был на тысяча девятьсот восемьдесят девятый, открытой страницей был август. Нашел двадцать пятое число.