Чужой среди своих 3 (СИ) - Панфилов Василий Сергеевич Маленький Диванный Тигр Страница 4

А иерархия здесь… мне лично приходит в голову сравнение со стаей бабуинов. Понятно, что утрированно, понятно, что это личное восприятие… но тем не менее, ассоциация такая есть, и не сказать, что она вовсе уж беспочвенная.

Возраст и тестостерон, да ещё и в новом коллективе, это на бессознательном уровне работает! Да ещё и — пролетариат, и последнее — не диагноз, а констатация факта.

Парни они, в большинстве, неплохие, и, в общем, не самые глупые. Но среда, в которой выросли и состоялись мои одноклассники, весьма агрессивная, с жёсткими поведенческими паттернами — и на «свой-чужой», и на возраст, и, чего уж греха таить — на национальность.

Почти всем я пока неинтересен просто в силу возраста. Но некоторых, помимо возраста, аж коротит от того, что они в одном классе с малолеткой — как постоянное напоминание, что они — не самые успешные, не самые умные…

Ну и национальность, она тоже сказывается! Большинству, полагаю, на мою нацию плевать, если антисемитизм и просачивается, то он почти «домашний», можно даже сказать — «ламповый», не осознаваемый таковым.

Но последнее не в моём случае. Не знаю, специально так вышло, или вернее всего, случайно, но о «сионизме» народ в курсе, и хотя толком ничего не знает, но на всякий случай сторожится — по разным причинам…

Полагаю, через месяц-другой я вольюсь в коллектив, и хотя вряд ли стану душой компании, но буду более или менее своим, хотя и чуть наособицу. А пока — так…

… пока — проверка на прочность от дурака, и на этот раз — не получится съехать на улыбочках и шуточках, на этот раз — надо отвечать!

— После школы поговорим, — обещаю ему и отворачиваюсь.

— Слышь… — срывается тот со своего мечта, и тут же садится назад.

— Здравствуйте, Валентин Ильич! — недружным хором приветствуем вошедшего учителя физики и математики. Среднего роста, крепкий, уже немолодой, в старящих его роговых очках, с намечающейся залысиной… и той уверенностью в себе, которая искупает любые недостатки внешности, делая их малозначимыми.

— Садитесь, — коротко велел он, открывая журнал и быстро сверяясь со списком присутствующих и внешним видом.

— Сразу — кто не готов и почему в этот раз? — суховато поинтересовался он, обведя класс острым взглядом.

— Колики у младшего, Валентин Ильич, — тут же ответил Сашка, — Учил, вроде знаю — но сам чувствую, что слабо, и не выспался, поплыть могу.

— Ясно, — кивнул педагог, мельком глянув на того, — ещё кто?

Призналось ещё несколько одноклассников, но судя по всему, Валентин Ильич не все причины счёл уважительными, и, устроив блиц-опрос, покачал головой и сделал пометки в журнале. Спорить, впрочем, с ним никто не стал — авторитет педагога в этом времени вполне весом, а в случае Валентина Ильича это ещё и авторитет фронтовика, прошедшего от границы до Москвы, а потом и обратно.

Медалей и орденов… достойно, и даже более чем. Да не юбилейных, а боевых! А ранений — ещё больше…

… и всё это — в войсках НКВД.

А там — и в прорыв бросали, и в тылах действующей армии — в качестве заградотрядов, и — исполнение приговоров…

Потом — Западная Украина и Литва, и только потом — демобилизация. Стройка… и вечерняя школа, завод… и вечерний ВУЗ.

Сложный человек. Неоднозначный. Но… интересный, не без этого.

В СССР вообще много такого — неоднозначного. Вот так вот если, со стороны, то… как его оценить?

Все шаблоны в голове рвутся, и нельзя даже сказать про время, которое было «другим», или про то, что нужно отпустить прошлое.

Время, оно и сейчас… недалеко ушло, и может, если надо, вернуться!

Да и прошлое… вот, ходят по улицам такие, как Валентин Ильич, готовые, если надо — снова! В безнадёжную атаку или приговоры исполнять — как Партия прикажет! Не задумываясь.

А по тем же улицам — власовцы бывшие. Лесные братья… и прочие — проигравшие, отсидевшие, искупившие… но далеко не всегда — смирившиеся!

В две тысячи двадцатых всё это было далёким прошлым, а сейчас оно — совсем недалёкое…

— Савелов! — голос учителя ожёг меня кипятком, — К уроку готов?

— Да, Валентин Ильич! — вскакиваю я, вытягиваясь в струнку. Сухой кивок в ответ, и следующие несколько минут меня гоняют по теме вдоль и поперёк, а потом — дополнительные вопросы.

— Садись! — и ни оценки в журнале, ни просто — оценки. Одна из тех мелочей, на которые невозможно реагировать однозначно.

Придирки? Антисемитизм? Весьма вероятно, ибо Валентин Ильич и «Дело врачей» успел застать, да и до этого «иудейский вопрос» в СССР, а тем более в органах, стоял достаточно остро.

Не могу сказать, что вовсе уж на ровном месте…

… но тема эта сложная, а у меня сейчас и возможности покопаться в архивах никакой, и — ломка мировоззрения под национальность, я сам понимаю — с перехлёстом иногда проходит.

Обыденные вещи — когда ты русский, и они же — когда ты еврей, это очень разная обыденность! Да и национальный вопрос, он в обе стороны работает.

Но спрашивает Валентин Ильич всегда по делу, предельно корректен в общении и весьма неплохо подмечает «узкие» места моих математических познаний. Так что расцениваю это как тренировку перед выпускными, и если повезёт — вступительными экзаменами.

А мимика и мелкая невербалка… да и чёрт с ними. Не самая большая проблема, на самом-то деле.

Наконец прозвенел звонок, учитель, собравшись и дав домашнее задание, вышел из класса, и одноклассники разом загомонили, как прорвало!

— Сучёныш! — прошипел Вадим, проходя мимо…

… и от подзатыльника я почти успел увернуться, но — хватило! Нокдаун, мать его… полноценный нокдаун!

— Вадим! — басовито рявкнул староста, заметив конфликт.

— Панков! — прозвучало возмущённое контральто Натальи, самой «взрослой» из наших женщин, и самой притом красивой, — Ты что творишь⁈

… а я, с ещё гудящей головой и озлившийся так, что ещё чуть — и вовсе тормоза откажут, уже вскакиваю из-за парты, и, вкладывая вес всего тела, бью прошедшего мимо Вадима по почкам.

Краем глаза заметив мясистый кулак Вадимова приятеля, по широкой дуге несущийся к голове, пригибаюсь, чувствуя, как ерошат волосы костяшки, и бью коленом в солнечное сплетение, рванув за рубашку навстречу.

Секунда… две? Не знаю! Но, снова развернувшись к Вадиму, нелепо выгнувшемуся, с искажённым от боли лицом, и бью основанием ладони в затылок.

— С-сучёнышь⁈ — выплёвываю при ударе, — Маму мою?

… и уже не обращая внимания за сползающего по парте мужика, шагаю к третьему из этой компании. Но тот, отшатнувшись, запутался в ногах и упал на жопу…

— Стоять! — негромко рявкнул староста, останавливая даже не меня, а начавшийся хаос, — А ну тихо все! Не гомонить, я кому сказал!

— Наталья! — он уставился на женщину, — Знаешь, в каком классе его наставник?

— Ясно, — коротко ответила та, и только дверь хлопнула.

— Ты… — он уставился на меня, а я — в ответ… На меня эта «бычка» ещё в той жизни перестала действовать, классу к восьмому. Своеобразный у меня был класс, из серии «пацаны ваще ребята», и чуть не полкласса сразу после школу к «успеху» пошло, но «фортануло», как легко догадаться, не только лишь всем.

— С тобой я потом поговорю, — коротко пообещал староста, многозначительно, как он считает, нахмурив брови.

— Этих, — коротко показал он на побитых, — подхватили под руки, и на улицу! В школе ещё не хватало… Ну, пошли! Поговорим…

— Комсорг сраный! — выплёвывает Петрович, отодвинув меня за спину и хищно растопырившись всей фигурой, — Порядок в классе обеспечить не можешь, а туда же — цитатами, как козырями, швыряться! Заучить, оно и попка может, который дурак, а ты, сопля, делом докажи!

Иван повёл напрягшейся шеей, побагровел и шагнул было вперёд — не то для драки, не то для доходчивости выражений, которые нужно говорить непременно в лицо оппоненту, и чем ближе, тем лучше — желательно придерживая того за грудки.

— Ну? — подначил его Петрович, и хотя я не вижу его лица, но представить могу очень живо, и скорее всего — не ошибусь, — Давай, давай…