Начало пути (СИ) - Старый Денис Страница 4

А ведь отлично получилось. Да, чуть выходит за рамки образов и стиля, существующего в этом времени, но гениальное — оно во все времена гениально. Я не почувствовал ни единого противоречия, протеста от того, как было написано это коротенькое, но эмоциональное письмо. Тот я, который от Сперанского, ничегошеньки не понимал в женщинах. Тот же я, который от Надеждина, кое-какой опыт имел. Не сказать, что большой, но женщин не страшился и рядом с ними не терялся.

А почерк у меня изменился. И тот, который я сейчас наблюдаю, великолепен. Отнюдь не против, если получится взять от реципиента что-то хорошее и удачный навык от Сперанского — только начало. Ну, и разбавить все это умениями Надеждина, тогда и вовсе может получиться взрывная смесь.

А вообще, мне, наверное, да нет, точно повезло. Вот только сейчас пришло осознание того, что Михаил Михайлович потенциально более сильная личность, чем Михаил Андреевич Надеждин, хотя и тот, то есть я, точно не был слабаком. Сперанский мог целиком поглотить сознание человека из будущего.

Сложно нам придется. Ладно, высокая работоспособность от Михаила Михайловича — главнейшая характеристика, а подобному рвению я даже рад. Но вот то, что он полностью отрицает насилие… с этим я собираюсь бороться.

Серафим, гаденыш! Это он полгода назад в семинарии принялся позорить преподавателя математики, то есть меня, Сперанского. А я все это проглатываю и делаю вид, будто не слышу оскорблений [по всем свидетельствам современников, Сперанский мало реагировал на многочисленные оскорбления, даже на те, которые касались не его работы и творчества, а личности]. Скорее всего, все же это — не трусость, а некая философическая позиция.

Итак, что мы имеем? Среднего роста мужчина, даже чуть выше среднего, худощав, но несимметрично худобе чуть выпирает живот. Больше о внешности сказать и нечего, так как зеркала не наблюдаю, да и в потемках сижу, так что вообще сложно что-то рассмотреть. Это вам не лампочка на квадратный метр помещения, это шесть свечей. Кстати, и на том спасибо, так как не сказать, что и это дешево.

Но, вернемся ко мне новому, Михаилу Михайловичу Сперанскому. Ощупав лицо, я не нашел явных уродств. Нос, глаза, уши — все на месте. Может, только показались глаза чуть раскосыми, но точно не узкими. Осмелюсь предположить, что, в целом, я нормальный мужчина. По физической форме сложнее. Ранее Михаил Михайлович не озадачивался физическими упражнениями и, как всплыло в памяти, чаще всего имел бледный нездоровый вид. Но это мы подправим. Насколько присутствует во мне теперь стремление к работе, настолько я привнес и желание развиваться физически, не забывая навыков из прошлой жизни. А еще этот Серафим! Как же он раздражает! Сколько же стоит сил не поддаться порыву придушить его? Но, с подобными типами мы справимся.

Теперь вопрос другой. Зная, как пойдет история дальше, могу ли я участвовать в ее изменении? Не окажется ли, что я, Сперанский, в волю неких обстоятельств окажусь не способен возвыситься, как это было в известном мне будущем? Задача. Но я же здесь для чего-то? Явно не для того, чтобы поставить шалаш в сибирской тайге и налаживать контакты с волками. Значит, кто-то, или что-то, от меня ждет действий. В такой связи появляется новый ряд вопросов. Из вороха интересующего я выделил один вопрос, который негромко, но озвучил вслух.

— Почему Сперанский?

Может быть, что я сейчас и есть Сперанский, кроется мое предназначение? Неужели продвинуть конституцию? Что там я в иной реальности надумал? Государственную думу, выборности? Но проблема заключается в том, что та моя часть, которая от Надеждина, она не слишком-то либеральна. Нет, я за выборность против самодурства правителей. А, может, консерватор в будущем — это не что иное, как либерал в прошлом?

Между тем, заниматься только лишь законами и делопроизводством, пусть это и очень важная работа, я не могу и не хочу. Сидеть в теплом помещении с бокалом вина и гольштейнскими устрицами, когда русские будут умирать на полях сражений? Не смогу. Уже сейчас просыпается желание бить врага. Я солдат своего Отечества, хочу им и оставаться. Вот только и военная карьера претит. Создать бы свою военную компанию!

Жить на оклад — тоже не в моих силах и желаниях. Сейчас я получаю двести семьдесят шесть рублей в год. При этом, у меня ставка математики преподавателя в Александро-Невской семинарии, там же пол ставки русской словесности, почти ставка философии, а еще во всем помогаю ректору этого же заведения, занимаю должность префекта.

Получается, я везу, а на мне едут. Удобненько устроились! А, если я изменюсь и потребую изменений условий труда, уважительного к себе отношения, чтобы не нагружали чуть ли не всей работой семинарии только лишь по той причине, что я могу ее выполнить? Но здесь есть очень серьезная опасность, которую уже сейчас, на третьем часу своего попаданчества, я начинаю понимать. А не было ли причиной быстрого взлета Сперанского именно эта его характерная черта — быть молчаливым, не конфликтным, необычайно скрупулёзным исполнителем?

— Эй, там, а можно мне в кого-то другого? В царя, например? — воззвал я к Силам, но мне не ответили, лишь складывалось ощущение, что из пустоты кто-то показал неприличный жест с оттопыренным средним пальцем.

Что ж, играем с теми картами, что выпали при раздаче. А, между тем, за дверьми уже началось какое-то шевеление.

*…………….*………….*

Петербург

9 января 1795 года

— Vous avez termine ma mission? — в комнату вошел заспанный, в цветастом домашнем халате, князь Алексей Борисович Куракин [фр. вы выполнили мое задание? Далее диалоги на французском языке будут писаться по-русски].

— Да, мсье, — отвечал я на языке Вольтера.

— Признаться, меня это удивило. Я не ограничивал время лишь ночью. Впрочем… Подобное рвение мне нравится, если только письма справно написаны, — сказал Куракин и стал читать мои произведения эпистолярного жанра.

Что сказать о князе? Хлыщ, повеса, манерный мажор. А еще не лишен обаяния, приветлив, вполне себе не глуп, скорее всего. Это не только мое наблюдение сейчас, за те пару минут, что я созерцал Куракина, это мнение и того Сперанского, который жил — не тужил до появления моего сознания в голове, нынче общей.

Лучше всего о таких людях сказал, ну, или еще скажет, Александр Сергеевич Пушкин:

«Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь. Так воспитаньем, слава Богу, у нас не мудрено блеснуть» [поэма «Евгений Онегин» А. С. Пушкина].

Нахватался князь всяко разных штампов, заучил их, как стихотворение, ну и бросается фразами везде, где надо, да и там, где не стоит. В целом же, как человек, а не эрудит, или чиновник, Алексей Борисович был более чем симпатичен, если сравнивать приторно лживые нравы современного русского общества. Наверное, его, с некоторой долей допущения, можно назвать порядочным человеком. Вот и меня приютил, почти что.

Понятно было, что князь ищет такого исполнителя, чтобы пользоваться талантами человека для своих около государственных дел. И задание об этом красочно говорило. Но тут он рискует попасть под влияние амбициозного секретаря, который попытается вложить в голову князя свои нарративы.

— Напишите мне одиннадцать писем, словно это я сам их пишу! — говорил мне вчера Куракин.

Потом князь объяснил, что хотел бы сказать в каждом из писем, при этом изъяснялся на французском языке. В прошлой истории Сперанский с блеском справился с задачей и смог удивить своего будущего покровителя. В этом тоже должно получиться. Всего одно письмо написано мной, частью и Михаилом Михайловичем Сперанским. Так что я уже рассчитывал войти в ближний круг Куракина.

— … и ты сможешь услышать их, подобному легкому шуму прибоя вдалеке, — зачитывал вслух последнее, любовное, письмо Алексей Борисович.

Наступила пауза. Куракин, за гранью приличия, стал рассматривать меня. Так вот что чувствуют кони, когда их покупают? Что? Сейчас потребует открыть рот и князь проверит зубы? Кстати, у меня великолепные зубы! В прошлой жизни с этим имелись проблемы, и были потрачены не малые средства на протезирование и лечение. В этом теле проблем с зубами нет совершенно. Может быть, и потому, что я, Сперанский, почти не ел сладостей.