Воробей. Том 2 (СИ) - Дай Андрей Страница 40

Сел за стол. Принялся выкладывать из принесенного с собой саквояжа «трофеи»: исписанные, исчерканные блокноты, листы проектов новых законов или поправки к существующим. Револьвер — старый друг.

И вдруг поймал себя на мысли, что совершенно не хочется работать. Что сердцем и душою я все еще там, на Фонтанке, рядом с детьми, новорожденной дочуркой и Наденькой. Хмыкнул сам себе. Старею? Расслабился в поездке. Принял, наконец, мысль, что я один из высших вельмож империи. Что и так уже столько всего сделал для страны, сколько не один десяток иных соотечественников за всю жизнь не сотворят.

Чуть не поддался. Не смалодушничал. Не велел подавать экипаж, и не вернулся домой. «Спас» меня присланный вдовствующей императрицей дворцовый служащий. Мария Федоровна изволила меня видеть сегодня в час пополудни. И пусть Дагмар уже не супруга правящего императора, и не имеет того влияния, которое имела при Никсе, игнорировать приказ — приглашение я все же не мог. Она, хоть и вдовствующая, но императрица. А я — всего лишь чиновник у империи на службе.

Время до обеда пролетело достаточно быстро. Выяснял, кто из министров уже на службе, писал и рассылал посыльных. Заслушивал доклады столоначальников, и раздавал ценные указания. Развлекался сам, и не давал заскучать подчиненным. Все, как всегда. Будто и не уезжал никуда…

* * *

Когда ходишь мимо шедевров мировой живописи каждый день, в конце концов, наступает момент, когда перестаешь их замечать. Творения великих мастеров сливаются в один привычный, сто раз виденный, обыденный фон. Внимание же привлекают лишь изменения. То, что выбивается из привычного. Вот, например, как ребенок, сидевший на банкетке напротив Тициана…

— Ваше императорское высочество, — поклонился я. — Могу ли я иметь честь проводить вас к матушке?

— Пожалуй, — поджал губы Александр Николаевич. Мальчик, которому, волею Господа, суждено вскоре стать императором российским Александром Третьим. — Однако, не станем спешить. У меня есть несколько вопросов, на которые, знаю, вы знаете ответы.

— Весь к вашим услугам, Александр Николаевич, — улыбнулся и еще раз поклонился я. — Отчего же только я? Вокруг вас довольно вельмож, которые почтут за счастье ответить на любые ваши вопросы.

— Ах, ваша светлость, — с необычайной для ребенка серьезностью всплеснул руками наследник престола. — Они все считают меня слишком маленьким. Понимаете? Ребенком. И все их объяснения… Они говорят так, словно мне три года.

— Понимаю, — кивнул я, легко приноравливаясь к неспешному шагу будущего государя.

— Скажите, Герман Густавович, — внимательно на меня посмотрев, выдал, наконец, Александр. — Верно ли что Гера говорит? В скорости будет война?

— Верно, Александр Николаевич, — признал я. — Если Британия уже сейчас ввяжется в войну с кайзером, то очень скоро.

— Почему? — вырвалось у мальчика. Явно он хотел спросить как-то по-другому, а этот, по детски наивный вопрос, у него просто вырвался. Но я и к нему отнесся со всей серьезностью.

— Ежели вы про Британию, так тут все просто. Лондон давно уже стоит за плечами турецкого султана. Даже ежели мы победим турка, то англичане просто не дадут нам насладиться победой. На переговорах все перевернут с ног на голову, все переврут. Пока же они будут заняты войной на континенте, у нас есть шанс разобраться с Турцией раз и навсегда.

— Значит, нам… Нашей империи не выгодно воевать с Германией?

— Конечно — нет. Воевать вообще очень редко получается выгодно. А тут и подавно.

— Почему же?

— Потому что мы только проиграем, даже если выиграем войну.

— Как это?

— Смотрите сами, ваше императорское высочество. Наши солдаты умрут и нам придется набирать и обучать новых. А это долго и дорого. Потом, на войну нужно много денег, которых нам и без того не хватает. Англичане и французы охотно дадут кредиты, но ведь эти деньги придется потом еще и отдавать. Вот и выходит, Александр Николаевич, что людей у нас убили, деньги отобрали, а взамен мы не получили ничего.

— А земля? — удивился будущий царь. — Мы же можем потребовать от немцев какую-нибудь область…

— А к чему она нам? — скривился я. — Отдадут поди что-нибудь самим негодное, а нам потом мучатся. Да и не нужно нам еще больше земель. У нас в некоторых губерниях можно неделю идти и ни одного человека не встретить. Нам сейчас, ваше императорское высочество, войны не нужны. Нам нужно, чтоб людей побольше рождалось, да чтоб было чем их всех кормить.

— Но вы же сказали, что войн все равно скоро будет?

— Будет, — тяжело вздохнул я. — И мы обязательно победим. Возможно даже присоединим к империи несколько областей. И, к сожалению, ее никак не получится избежать.

— Почему?

— Нас не поймут, — снова вздохнул я. — Мы, православная империя. И мы не можем себе позволить бросить наших единоверцев в беде.

— А вы, Герман Густавович. Разве вы — православный?

— Я — нет. Но я такой же верный ваш, ваше императорское высочество, подданный, как и миллионы других. А вот вы, Александр Николаевич — православный. И вы, как и вся ваша семья, обязаны помочь восставшим сербам и болгарам. А я только стану исполнять ваши приказы.

— Но вы. Вы сами, Герман Густавович! Вы — против войны?

— Я против любых войн. Господь даровал людям язык, чтоб они могли договориться между собой. Война же, ваше императорское высочество, чаще всего случается в результате негодной дипломатии.

— Думаете, если мы потребуем от султана освободить православных, он послушается?

— Нет, — вынужден был признать я. — Ему не позволят это сделать его гордость и страх.

— Страх?

— Да, страх. Султан боится, что его станут считать слабым. Ему проще отправить на смерть сотню тысяч своих янычар, чем признать себя никуда не годным правителем.

— А он плох? Как правитель?

— Не слишком хорош, — кивнул я. — Иначе Блистательная Порта продолжала бы блистать, а не выпрашивала бы подачки с французского и английского столов.

— Ну, раз он плох, мы легко его победим.

— Нет, ваше императорское высочество. Боюсь, легко победить не получится.

— Отчего же? Если он плохой правитель, то и его армия слаба.

— Пусть он и плох, и его армия куда слабее нашей, но они станут сражаться за свою землю, за Родину. И поверьте, против нас они станут биться, как львы. Это будет очень кровавая война.

— Значит, принудить их без войны не удастся? И нам все-таки придется воевать?

— Именно так, ваше императорское высочество.

— И вы все равно против этой войны?

— И это правда, ваше императорское высочество.

— Так что же нам делать? Как нам и помочь нашим православным братьям, и не воевать?

— Дать сербам, черногорцам и болгарам оружие. Отправить туда офицеров, дабы обучили крестьян быть солдатами. То, что дается даром, что приходит с помощью чужих смертей, на чужих штыках — то не ценится. Не удивлюсь, если окажется, что освобожденные нами от турок народы вскорости станут воевать против нас. Как по мне, так они должны сами завоевать свою свободу. Пусть нашим оружием, и под командованием наших офицеров. Главное — сами. Или же, нужно уже признаться самим себе в истинных наших намерениях, и присоединить освобожденную Болгарию к империи.

— Кто же нам это позволит сделать? — с характерным акцентом, саркастически поинтересовалась императрица. — Мальчишки только и знают, что говорить о войне…

— Вы правы, ваше императорское величество, — поклонился я. — Нам не позволят, ежели мы станем об этом кого-то спрашивать. Однако же, ежели мы объявим Болгарию вотчиной наследника престола, аналогично титулу Дофина, или принца Уэльского, то и отнять ее у нас никто не посмеет.

— Ловкий ход, Герман, — перешла императрица на более привычный ей французский. — При первой же возможности донесу вашу идею до сведения остальных регентов. Александр? Учителя давно вас ждут.

— Да, мама, — вздохнул мальчик. — Герман Густавович, благодарю.