Время для жизни - 2 - taramans Страница 40

К тому же, тут был еще один нюанс — гражданские предметы все же не так важны и… Нет! Запускать их вообще — не стоит, но и спрос там… так себе!

Даже иностранные языки есть! Немецкий и французский. Английского — нет. Не набрали еще «наглы» такой «дутый» авторитет, чтобы их «лэнгвидж» везде и всюду совали!

Вот — французский — даже у военных котируется! Потому как на данный момент — французы считаются очень сильной армией. Как бы — не самой сильной в Европе, а значит — и в мире. Ага! Не обосрались еще лягушатники! Сороковой — он только впереди! И никто пока предположить не может, что «галльский петушок» — уже не тот! Нет того «душка», который был у потомков наполеоновской гвардии еще двадцать лет назад. Выбили из франков всю доблесть под Верденом и на Марне. Остались в земле лежать потомки «Шарлеманя»…

Ну да — и хрен с ними! У нас своих проблем — выше крыши! Поэтому, зная чуток историю всего позора, который ждет франков чуть позже, Косов логично выбрал язык будущего противника. Как говорил Владимир Ильич: «Чтобы бить врага, нужно его знать!». А какое же знание врага может быть без знания его языка? Пусть и очень поверхностное знание, на уровне: «Фамилия?! Должность?! Воинская часть?!». То есть — «Намэ?! Динстград?! Нумер региментс?!». Ага… как-то так. Благо — в училище были две группы — немецкая и французская. Вот и воспользовался правом выбора.

В прошлой жизни Елизарову пришлось учить два языка, в школе немецкий, а в училище — английский. Английский, потому как — язык международного морского общения. И в «вышке», то есть в Высшей школе милиции — тоже английский. Со школы из «дойча» в памяти осталось лишь: «Эс ист кальт, эс ист кальт! Бунде блетер флиген!», да «Их хабе хойте класендинст!». Все.

В училище английский давали не в пример строже и сильнее. Спрос был. А потому — даже спустя столько лет в голове отдельные фразы оставались, не только про то, что «Ландон из зе кэпитал…».

«Придется снова осваивать «немецьку мову».

Преподавателем немецкого была пожилая дама интеллигентной наружности. В их группе оказались из курсантов взвода — Гиршиц, Капинус, да Алешин с Гончаренко. Это с его отделения. Всего в группе оказалось пятнадцать курсантов.

«Гиршиц, по его же словам, в школе учил немецкий, и вполне себе успешно. Ну да… идиш и немецкий — пусть и не совсем одно и тоже, но — близко. А Капинус… да хрен его знает. Но — будет с кем «пошпрехать» в свободное время, чтобы практика языковая была».

По его рекомендации, в немецкую группу записался и Ильичев.

Надо сказать, что преподаватели в училище были как из числа командиров, так и из числа вольнонаемных работников. Первые, что логично, вели специальные дисциплины, вторые — дисциплины общеобразовательные. К печали Ильичева, молодых преподавательниц — вообще не было.

— Клюшки старые! Никакой дополнительной мотивации к изучению предметов у курсантов! О чем думает начальство? — сетовал сержант в перерывах между занятиями.

— Начальство как раз-таки — правильно думает! Иначе не дополнительная мотивация у курсантов к изучению предметов была бы, а витания в облаках и грезы… о всяком непотребном! — цыкнул сквозь зубы Косов.

— Ты не прав, Ваня! В борьбе за внимание красивой учительницы, учащийся очень многого может добиться! Уж я то знаю! — улыбаясь, покачал головой приятель, — и не цыкай! Вот я давно уже заметил, что у тебя иногда какие-то блатные ужимки пробиваются?!

— Тебе, конечно, виднее, чего может добиться ученик… в борьбе за внимание учительницы. А блатные ужимки, как ты говоришь… так я — детдомовский, там у половины такие были. Да что там — у половины?! Почти у всех… Да и потом… были знакомства среди этой публики, скрывать не буду.

Учился Косов — довольно легко. Либо молодые мозги так хорошо работали, либо вновь получаемые знания — гладко ложились на имеющиеся, но прочно забытые старые. В отличие от него, Ильичеву приходилось сложнее. И базы нет, и знания слабые. Но сержант брал другим.

«Вот же где… «железная жопа»! В любую свободную минуту — он в Ленинской комнате, с книжками!».

Примерно так же легко, как у Ивана, складывались дела с учебой еще у нескольких курсантов взвода — у Гиршица, что было ожидаемо… глупого еврея найти гораздо сложнее, чем еврея умного! У Амбарцумяна — тоже вполне ожидаемо, и, что немного неприятно для Косова — у Капинуса. Их отношения не вылились пока в прямое противостояние, но… периодически Капинус «взбрыкивал». Не в явную отказывался подчиняться распоряжениям отделенного, но… эдак — показывал раздумья над грамотностью и своевременностью таковых распоряжений. А иногда — «включал дурака», обращаясь с просьбой разъяснить необходимость и срочность того или иного. Пока Косов с этим справлялся, без конфронтации, но раздражало это — изрядно!

Как и везде, к годовщине Октябрьской Революции, поступила команда от политрука роты на изготовления стенной газеты — повзводно! С последующим конкурсом, и награждением причастных руководством училища.

«Сам дурак — ляпнул же, что могу писать перьями, вот — сиди сейчас, после отбоя, когда все нормальные «курки» уже сопят и «носопырками» пузыри надувают!».

Кроме него в Ленкомнате находились Гиршиц — как выявленный художник, и Амбарцумян, вызвавшийся написать статью для газеты. Ильичев, позевывая, зашел перед отбоем, посмотрел на их «изыски», похмыкал, призвал «не осрамить», и «высоко держать знамя», и, почесывая со скрежетом шаровары в районе «пятой» точки, удалился, как он сказал — контролировать исполнение личным составом команды «Отбой».

Косов же, шипя на свою дурь; на дурацкие перья, которых был вовсе не полный набор; на хреновую бумагу, на густую и комковатую тушь… в общем занимался обоснованной критикой своей мошонки, которая, как водится — мешала хорошо танцевать. И на свою пустую голову, которая, в соответствии с поговоркой — всегда найдет приключения на свою задницу!

Художник из него был — так себе, но все же… подтирая иногда мазлы, заскребая