Всплеск в тишине (СИ) - Распопов Дмитрий Викторович Страница 43

У меня чуть глаза на лоб не полезли от таких новостей. Обратившись к своей памяти через симбионта, я с удивлением узнал, что да такой исторический персонаж реально существовал, звали его Хасан ибн Саббах, и он организовал какую-то секту религиозных фанатиков где-то в Сирии или Иране, высоко в горах, вот только он умер уже как восемьдесят лет назад.

«Неужели у него были наследники или последователи? — размышлял я, поскольку остальное, что помнил по этому поводу относилось к вракам Марко Поло, который описывал ассасинов, как непревзойдённых разведчиков и убийц, наводивших ужас на арабских правителей, а также позже и на западных».

— Что было дальше, сеньор Франческо? — я вернулся из размышлений и попросил его продолжить.

— Они передали мне эту бутылочку, и сказали тебя отравить, иначе однажды утром проснусь в окружении трупов детей и жены, — компаньон схватился за голову, — я не вру Витале! Я наводил справки об этом Старце горы у тех, кто был в Крестовых походах, многие знают его и предпочитают рассказывать только шёпотом, настолько его воины опасны и коварны. Именно они убили маркграфа Конрада Монферратского, которого ты сам должен был знать.

«Да, — я и правда вспомнил, что тогда ходило очень много слухов вокруг его смерти, даже обвиняли в этом Ричарда».

— Почему же вы тогда передумали? — спросил я, — я так понял, что сегодня во дворце дожа, вы согласились поставить свою подпись под моим актом только потому, что планировали вечером избавиться от меня? Мне даже интересно, что вас остановило?

— Последствия Витале, — нахмурился он, — я не был уверен, что ты умрёшь. В этом случае, всё моментально превращалось бы в проблему.

Я рассмеялся от его слов.

— Это да, второй раз я бы вас не простил.

— А сейчас? — он остро посмотрел на меня.

— Что сейчас? — удивился я, — вы сделали так, как мы договаривались, ваше желание спасти семью достойно только похвалы, как и честность.

— Но что делать с убийцами? Они ведь убьют всех моих близких! — испугался он.

— Ну, насколько я слышал о фидаи, — задумался я, беря бутылочку с ядом со стола, — они обязаны закончить дело в любом случае.

— И как нам это поможет? — осторожно спросил он, — осторожно Витале! Не открывай пробку! Грамм яда способен убить человека!

— Поэтому, я немножко умру, — заключил я, макая мизинец в серый порошок, и слизывая его потом с пальца.

— Горький, похоже это стрихнин, — прокомментировал я свои действия, — а вы сделаете так, чтобы горожане подумали на аристократов, которые снова задумали от меня избавиться, подставив вас, моего друга. А чтобы не случилось нового бунта, я буду почти при смерти, но не мёртв, оставив записку, чтобы на вас не подумали, чего плохого.

— О, начало действовать, — я прямо физически ощутил, как у меня улучшается зрение, слух, а в теле появляется кипучая энергия.

— Дайте-ка мне быстро бумагу и чернила, я накидаю вам на всякий случай указания и пару разных вариантов предсмертных записок, чтобы город и правда не погрузился в пучину хаоса и позовите как можно больше свидетелей, чтобы видели моё состояние, когда я упаду на пол и забьюсь в судорогах.

Франческо с выпученными глазами, быстро мне всё подавал, я же, пока и правда не начались судороги, набросал быстро план, инструкции для всех своих друзей, а также пару вариантов записок с разным содержанием.

— А яд и правда хорош, — успел сказать я, прежде чем у меня перехватило дыхание, и роняя последнюю бумагу, а также чернила на пол, я упал с кресла, забившись в судорогах.

***

Франческо, с тяжело бьющимся сердцем в груди смотрел, как умирает человек, который был одновременно его проклятьем и спасением. И если бы не его явное, даже можно сказать нарочитое самоубийство, он бы возможно и дальше так стоял, смотря за судорогами умирающего, но та уверенность, с которой молодой человек говорил про яд, про то, что почти умрёт, вселяло в него потусторонний ужас. Он всегда был прагматиком и верил только своим глазам, которые говорили ему, что от этого яда не бывает выживших, но вот червячок сомнений в душе, тот который и заставил его выложить всё начистоту Витале, гнусавым голоском снова стал говорить.

«Сделай, как он говорит Франческо. Если он умрёт, ты будешь его скорбящим другом, а вот если он выживет, ты сам знаешь, что будет, если не выполнишь его просьбу. С детей снимут кожу, Агнесс отдадут насиловать наёмникам, а тебя в лучшем случае заставят на это смотреть, прежде чем просто казнят».

Последние мысли заставили его очнуться и громко закричать, зовя слуг. На его крик прибежали все, и когда увидели, что дыхание у Витале останавливается, началась форменная паника и суета. Тут же послали за сеньором Шешетом, а на улицу отправлены солдаты, чтобы оповестить дежуривших возле дома граждан с красными нарукавными повязками, что проклятые убийцы от аристократов подкупили слугу и тот отравил главу города, прямо в доме его друга, чтобы все подумали на него.

Новость, словно молния оббежала всю Венецию, и уже через час, к дому Бадоэр стала собираться огромная толпа. Чтобы показать, что всё сказанное правда, Франческо даже разрешил десяти выбранным от народа людям, зайти в дом и посмотреть на умирающего в судорогах Витале. Вернувшись, те оказались окружены народом и тяжело вздыхая, подтвердили слова Франческо Бадоэр — их новый герой, кумир, который хотел, чтобы простой народ жил лучше, введя налог на богатых — умирает. Народ тут же хотел идти штурмовать дворцы, но вышедшей из дома военачальник Венецианца, зачитал его последнюю волю. Он просил любимых сограждан не спешить и не искать виновных, поскольку хотел, чтобы этим занялся Франческо Бадоэр, если богу будет угодно забрать душу своего раба архиепископа на небеса.

Дочитав, Пьетро Бароцци передал краткое письмо, заляпанное кровью героя людям, и попросил не шуметь, поскольку каждый шум вызывает у умирающего новые судороги. Бумага, с неровно пляшущими буквами, явно написанными умирающим, разошлась по людям, и многие не смогли сдержать слёз. Сеньор Витале, в последней строке просил не отменять праздник, и в воскресенье умолял отметить жителям победу над богатеями. Рыдая, люди понесли письмо словно флаг к центральному собору, знакомя с его содержанием, всё больше и больше жителей Венеции.

***

7 августа 1203 года от Р.Х., Венеция

Сознание медленно, словно неохотно, возвращалось ко мне, а грудь горела таким адским огнём, что едва хватало воздуха, чтобы дышать. Симбионт выдал на сетчатку глаз текущее состояние организма, в которой я увидел, что большая часть яда была выведена им через пот и мочу, но организм ещё слишком слаб, чтобы предпринимать активные действия.

Приоткрыв немного глаза, я увидел сидевшую рядом с кроватью маму, которая спала, уперев голову на руку, больше в комнате никого не было. С трудом повернув голову вправо, я увидел, что нахожусь в своей комнате, во дворце Дандоло.

— Пить, — тихо, одними губами, простонал я умирающим голосом, поскольку был ещё немного зол на маму, за её недавние обидные слова.

Она не шевелилась, но когда я повторил, тут же очнулась и бросилась ко мне, приблизив ухо к губам.

— Пить, — повторил я.

— Да, любимый, конечно! — засуетилась она, выбегая из комнаты и возвращаясь со стаканом воды с ложкой, и стала поить меня, обливаясь слезами.

— Где я? — прошептал я, имитируя крайнюю слабость, хотя в принципе сильно стараться-то и не приходилось, поскольку тело и правда чувствовало себя так, словно по нему корабль сверху прошёлся.

— Дома, сыночек. Конечно дома! — она отставила стакан и наклонившись, поцеловала меня в лоб.

— Я умираю?

Она заплакала ещё сильнее, и долго не хотела говорить, но я ещё более жалобно застонал, и она призналась.