Звезда заводской многотиражки 4 (СИ) - Фишер Саша Страница 45

Я фыркнул, вспомнив рассказы родителей о правилах личной жизни в эти годы. Мол, нужно сначала два года ухаживать, ходить за ручку и даже не целоваться, и только потом, может быть, девушка согласится. При этом после двадцати девушку начинали тыкать в то, что она старая дева.

Интересно получается. Получается, что ухаживать надо было начинать еще со школы, чтобы вписаться во все эти морально-временные рамки? Или как? Начинаешь с девушкой «ходить» в восемнадцать, водишь в кино, потом уходишь в армию. Девушка верно два года ждет, и эти два года и засчитываются за два года ухаживания?

Я снова фыркнул, чтобы не рассмеяться.

— Вот теперь мне точно уже пора, первый час ночи! — заторопилась Дарья Ивановна. — Очень вкусные пирожные! Где твой Феликс их берет, говоришь?

Даша положила голову мне на плечо и тихонько засопела. А я заснуть не мог долго. Мысли лезли в голову, наскакивая друг на друга и перебивая. Я уже почти представлял себя в кресле главного редактора и обдумывал, что могу поменять в газете, чтобы не пойти в противоход с линией партии и комитета комсомола. Прикидывал, какие медиастили, которые изобретут в будущем, могу применить уже сейчас, а с какими придется чуть-чуть повременить... Потом мысль сворачивала в сторону разговора с Прохором и попыток прикинуть, что за отношения были у Ивана с этим человеком. Очень уж многозначительный у него был взгляд. Не ненависть, конечно, как у Игоря, но, похоже, я его реально здорово достал, пока был настоящим Иваном Мельниковым.

Про Игоря я старался не думать. Очень плохо себе представлял, что бы с ним такое сделать, чтобы раз и навсегда покончить с этой проблемой в своей жизни. Да и в жизни города тоже. Все-таки, на убийство я был откровенно не готов. Надо бы заманить его в какую-нибудь ловушку. Чтобы он, наконец-то, перестал быть невидимкой для советского правосудия. Только вот что за ловушку придумать?

В какой-то момент своих размышлений я провалился в сон. Дернулся, пытаясь пошевелиться, но понял, что не могу. Вокруг меня опять была комната, обитая фанерными листами. За стеклянной стеной за пультом сидел человек в белом халате и массивных роговых очках. Лицом он смутно был похож на Прохора. Что-то загудело, будто за стеной работала центрифуга стиральной машины.

— Эксперимент номер восемьдесят один дробь один, — зазвучал искаженный голос из черной коробочки динамика. — Испытуемый, вы готовы?

— Ну это смотря к чему, — проворчал я, все еще пытаясь пошевелиться. Широкие кожаные ремни притягивали мои запястья и лодыжки к деревянному креслу. Еще один ремень, вроде тех, которые таскают на тренировках тяжелоатлеты, перехватывал корпус. Голова... Головой я тоже пошевелить не мог, виски сдавливал металлический обруч. Натуральный такой электрический стул, как в «Зеленой миле».

— Я буду показывать вам картинки, а вы называйте три первых слова, которые приходят вам в голову.

— А если я неправильно отвечу? — поинтересовался я.

— Нет неправильных ответов, эксперимент показывает глубину ассоциаций, — прохрипел динамик.

— Но за что-то же меня должно дергать током! — я усмехнулся. — Иначе зачем эта вся сбруя?

— Хорошо, — согласился доктор. — Ассистент, внесите поправку в условия.

От ассистента мне было видно только белобрысую макушку. Похоже, молодой парень в этот раз.

Доктор поднял руку с первой карточкой. Я напряг глаза, пытаясь усмотреть что-то в мешанине кривых линий. Никакой осмысленности, будто кто-то взял ручки и долго-долго водил ей по листу бумаги.

— Три слова, — напомнил доктор.

— Да подождите вы, — буркнул я. Раздалось гудение, меня затрясло. Линии на листе пришли в движение и начали складываться в знакомое лицо. Женское. Это Аня! Только не реалистичный портрет, а будто рисовал ее уличный шаржист. Кривое такое все, с слащавой улыбкой и хитрым прищуром.

— Шприц, многоэтажка, космос, — сказал я, и трясти меня тут же перестало. Линии на листе смешались обратно в бессмысленную мешанину.

Доктор поднял следующую карточку. Покрытую аляповатыми пятнами краски. Желтые, зеленые, бурые... Как будто ребенок взял кисточку и измазал лист в акварели, совершенно не задумываясь о том, что это должно значить.

— Три слова! — раздалось из динамика. Белобрысая макушка ассистента качнулась, снова раздалось гудение, и меня дернуло током.

На карточке словно начался мультик. Пятна начали менять форму, перетекать друг в друга, сливаться... Пока не превратились в лицо. Тоже вполне узнаваемое, хоть и не очень реалистичное. Кудряшки, родинка над губой, густо накрашенные губы. Лиза.

— Петушок, чемодан... — я хихикнул. — Баран.

Гудение прекратилось. Пятна снова стали бессмысленными пятнами.

Доктор поднял третью карточку. Но она была пустая. Просто чистый белый лист. Я напряг глаза так, что стало больно в висках. Ничего... Хотя... Какие-то едва заметные штрихи, с волос толщиной.

— Три слова! — раздался требовательный голос доктора. Пульт взвыл, меня снова начало трясти, но ничего на листе как будто бы не менялось. Вроде бы, штрихи как-то задвигались, но ничего осмысленного не появилось.

Меня затрясло сильнее.

— Я ничего не вижу, — сказал я.

— Три слова! — настаивал доктор.

Тут из-за пульта поднялся ассистент.

— Он ее не помнит, — зазвучал из динамика другой голос. Знакомый и незнакомый. Зато его лицо... Его лицо было моим.

Голову сжал металлический обруч, как будто одномоментно став тесным. Я вскрикнул от боли и проснулся.

Надрывался будильник. Даша поворочалась, натянула на голову одеяло и повернулась на другой бок.

«Опять эти странные сны...» — недовольно подумал я и спустил ноги на пол. Наверное, это все значило что-то важное. Только я всегда был хреновым толкователем сновидений. Так что я встал и пошел умываться, бриться и чистить зубы. Сейчас надо приготовить завтрак, разбудить Дашу, которая умудрялась игнорировать даже мой зверский будильник, и топать на работу.

— Ну что, сначала я, потом ты? — сказала Даша, когда мы вышли из подъезда.

— Слушай, ну к чему уже вся эта конспирация? — я дернул плечом. — Все равно все уже или знают, или им все равно.

Даша победно улыбнулась и взяла меня под руку. Мы вывернули из двора, подождали зеленого сигнала светофора, перешли широкий проспект и трамвайные рельсы. На статуе поднявшего вверх шину рабочего за ночь выросла здоровенная шапка снега. Так что казалось, что он держит в руках не колесо, а поднос с сахаром.

А рядом со статуей...

— Иван! — девушка направилась нам навстречу. — Иван, нам нужно поговорить!

Глава двадцать четвертая. Нам нужно серьезно поговорить...

Я поморщился. Такое было хорошее утро до этого момента. Лицо Даши моментально стало холодным и отстраненным. Лицо Лизы... Выглядела она драматично. Покрасневшие глаза, распухший нос. Картина маслом — она так несчастна, не спала, плакала, тревожилась. Вчера отправила такое трогательное письмо, а я, сухарь такой, даже не соизволил отреагировать.

— Иван, у меня очень серьезный разговор... — Лиза подошла вплотную и ухватила меня за пуговицу. Даша попыталась высвободить руку, но я прижал ее локтем. Еще, блин, не хватало!

— Лиза, мне кажется, мы уже обо всем поговорили, — прохладно сказал я. — Не представляю, что за темы для обсуждения у нас еще могут быть.

— Я хочу поговорить с тобой наедине, — деревянным голосом сказала Лиза и бросила выразительный взгляд в сторону Даши.

— Нестыковочка, — хмыкнул я. — Я вообще не хочу с тобой разговаривать. Так что, прости, но нам пора на работу. Позволь пройти...

— Иван, ну пожалуйста! — из глаз Лизы хлынули слезы. — Мне правда очень надо...

— Ты что, не видишь, как девушке плохо? — язвительно сказала Даша и сумела-таки вырвать свою руку. — Не буду мешать, общайтесь, голубки!

Я сделал резкое движение, чтобы ее остановить, но она ловко увернулась, и ее высокие каблуки с дробно захрустели по утоптанному снегу.