Воин-Врач IV - Олег Дмитриев Страница 45

— Чего самому-то жилы рвать, княже? — прогудел рядом Гарасим, подошедший неслышно, по-лесовичьи.

— А ему сидеть надоело, прилечь вот решил. Сейчас бы спину прихватило, как вон тому — и всё, дальше только на холстине меж двух коней, — пояснил со свойственным и характерным ему человеколюбием Ставр. На этот раз он ехал не на груди, а за спиной, изводя всех, двигавшихся следом, подобными комментариями и пожеланиями.

— Да сплюнь ты! — тут же возмутился Рысь.

— А ты ближе подойди, чтоб мне слюней зря не тратить! Трудно было пустым местом путь проложить? А ну как засада? — вскинулся безногий.

— Тут во всей округе одна засада. У Гарасима вон за спиной в коробе едет, — буркнул недовольно Гнат, но тему развивать не стал. Вместо этого развил деятельность.

По его взмахам под осью тут же появился сам собой удачно подвернувшийся и подошедший по высоте кусок ствола дерева, на который и опустил бурый великан телегу. Хотя по нему не было заметно, чтоб вес его хоть немного тяготил.

Всеслав поднял дедов топор, пощупал пальцем лезвие. Отточен инструмент был как надо, и по стволу сосенки это тоже было понятно. За пару ударов обухом князь выбил старую сломанную ось. Отложив топор, взял слегу и подал к левой части телеги. Там чьи-то умелые руки подхватили и определили тот конец на место, установив одним махом и старое колесо. Чародей поднялся и принял второе, то самое, что лежало с независимым видом.

— Дёготь-то есть ли, старче? — спросил он у продолжавшего хлопать глазами деда.

— Ась? — приложил тот к уху коричневую аж до черноты ладонь с узловатыми пальцами.

— Крыльцо покрась, — пробурчал воевода, удивив нежданной тягой к изящной словесности, протягивая Всеславу ведёрко с лыковым помазком внутри, наверняка полученное от запасливого Алеся. Но проделал он это с такой гордостью, будто сам хранил его за пазухой аж от самого Киева, мучительно дожидаясь нужного момента. И искренне радуясь теперь тому, что тот, наконец, настал.

— Храни тебя Боги, мил человек, — склонив голову, обратился к великому князю владелец мерина и телеги. — Как звать-то тебя? Чтоб знать, кому благодарность через них слать.

— Всеславом, дедко, — помазок в руках Чародея споро покрывал ось и отверстие в ступице густым жирным вонючим дёгтем. Ну а как же — Алесевы мастер-классы пропускать в дружине было не принято, ни по ветеринарии, ни по устройству и эксплуатационным свойствам здешнего транспорта.

— Доброе имя батька дал тебе, доброе! Как у великого князя нашего! И душа у тебя, знать, добрая: остановил ватагу-то, не прошёл мимо, помогать старику взялся, — не унимался дед.

— Ага, — пряча улыбку в бороде, кивнул Всеслав, прилаживая на место колесо и проворачивая его вокруг оси несколько раз, прислушиваясь к звуку.

Гарасим приподнял задок телеги и пинком отправил пень-опору куда-то на ту сторону, откуда донеслись возмущённые крики. Но никого не зашиб. Кажется.

— А ты, борода, десятка два зим тому назад не гулял ли, часом, возле По́знаня-города, промеж озёр? Где Победзиска-сельцо? — прохрипел неожиданно Ставр, глядя на седого старца как-то странно.

— А ты кто таков, чтоб спрашивать? — неожиданно резко вскинул голову на громадную фигуру древлянина старик. И голос его звучал иначе, не так, как он вызнавал у случайного помощника имя, чтоб Богам за него поклониться при случае. Твёрже и злее.

— А ты засапожник из-под задницы убери да от косы-горбуши обломки из-под лапоточков вынь. Там, глядишь, и поговорим ладом. Не бойся за живот свой, старче. Эти хотели бы — давно б забрали. Янко, сними стрелу с тетивы. Признал я его. Как же тебя занесло-то сюда, дядька Горыня?

— Слабы глаза-то уж у меня. Не призна́ю тебя никак. Кто ты есть? — напряжение в голосе деда не пропадало, но теперь к нему добавилось удивление.

— Ставр я, Черниговский. Мы с тобой вместе за Мечеславом, чашником Мешко Второго, до самых прусских земель тенями шли тогда. А там, помнишь ли, помогли пруссам верное решение принять насчёт него. Очень они опечалились, когда узнали, сколь их родичей под той Победзиской в землю легло.

Гарасим, стоявший полубоком, в ходе этой речи поворачивался всё больше. И к концу её два старика смотрели друг на друга во все глаза. Повисла тишина.

— Ты гляди, что делается на миру? Слыхал я, в тот год, как половцы пришли второй раз, на шестую зиму с той, как их Болуш с нашим Всеволодом уговор сладили о мире, убили тебя, — голос седого подрагивал.

— Не добили, дядька Горыня. Ополовинили вот только, — Ставр хрипел всё сильнее.

Повинуясь знаку Всеслава, прямо возле ног древнего деда, на лесной дорожке, затерянной в глухих непролазных дебрях, расстелили дорогую красную скатерть и уставили её яствами и питьём. Разгорался чуть поодаль костерок. Запахло сытным духом жареного мяса.

Когда Злобный Хромец Ярослав в очередной раз отправился платно помогать Казимиру, королю Польши, воевать предателей и изменников, которые едва не разорили все земли Пястов, в дружине его встретились-познакомились молодой розмысел-разведчик Ставр и матёрый воин Горыня. Живой и хваткий парень впитывал воинскую науку на лету, став старшему то ли братишкой меньшим, то ли сыном названым. После сокрушительного поражения войска Мечеслава Мазовецкого, что был кравчим-виночерпием при деде Болеслава, эти двое в числе десятка гнали его до прусских земель. Опальный и разбитый военачальник хотел уйти за Варяжское море, отсидеться и подкопить сил там. Но Горыня нашёл правильные и убедительные слова. Пруссы, встретив остатки загнанных и выбившихся из последних сил мазовшан, добили последних, а самого Мечеслава затащили на верёвке за двумя конями на высокий холм, где и прибили к шибенице-виселице, спиной к восходу, чтоб и после смерти не видать ему было Солнца красного. Слишком уж много детей, мужей, отцов и друзей потеряли они среди тех, кто отправился было помогать виночерпию становиться королём.

После разошлись пути-дорожки ратных товарищей. Ставр остался в дружине, а Горыня, забрав положенное-заслуженное, отправился в родные края, под Дорогобуж, где и обосновался с молодой женой, её родителями и братьями. Хуторок их был крепкий, соседям на диво: скотина росла, не хвора́я, борти в лесах полнились мёдом и воском, хлеба́ росли на сведённых участках ле́са на диво густо и дружно.