Галина Гончарова - Азъ есмь Софья. Царевна Страница 46

Не то чтобы слишком узок был Днестр в этом месте, зато мелководен и небыстр, что позволяло людям легко переправить лошадей и самим на плотах переправиться без опасения.

Сидя на горячем жеребце, взирал на светлую речку сын Мерзифонлу Кара Мустафы паши — паша Мурад. Он желал лично наблюдать за переправой, видя, как неисчислимое войско переходит реку — и земля Польская дрожит под его ногами.

Кроме того, попросился он у отца сюда, чтобы показать свой ум и свои таланты. А то как же?

Он ведь тоже из семейства Кепрюлю и тоже может стать великим визирем. А для этого надобно прославить себя делами и иметь поддержку янычар.

Но начать придется здесь и сейчас, с татарами. А основные силы подойдут позднее.

Все-таки сто тысяч — громадное войско и в походе оно растягивается на километры.

Не знал паша того, что и за ним наблюдали, давно рассчитав, где будет он переходить, ибо брод этот был хотя и не единственным, но самым удобным из всех, что были в округе. А потом привезти сюда с десяток металлических пушек и пару десятков бронзовых, дешевых, обшитых кожей, которые легко было наклепать, но так же легко они и приходили в негодность, таких, что легко делались еще во время Тридцатилетней войны, замаскировать их в прибрежных кустах и поручить Казимиру Гумецкому, который ждал своего мига с нетерпением…

Вот и сейчас мужчина смотрел на юного турка со злорадной усмешкой человека, знающего более, чем тот… и это оправдалось.

Он ждал, пока в воду не вошло больше сотни человек, пока не начали грузить на плоты какое-то снаряжение, а вот потом…

Их пушки были установлены так, чтобы накрывать и берег, и реку…

А еще…

В реке густо были натыканы колья. Небольшие, длиной всего лишь с локоть — и не сразу же у берега, а поглубже, там, где течение Днестра скрывало опасность от людей. Но этого хватит с лихвой. Они как раз успели войти почти до кольев, почти, вот туда, еще чуть-чуть…

Достаточно!!!

Еще немного — и ловушка будет обнаружена, этого нельзя допустить.

Казимир сам лично навел дуло пушки на всадника, перекрестился, благочестиво возведя глаза к небу — и кивнул пушкарям.

— Огонь!

От похода этого ждали турки богатой добычи, светлокожих невольниц, огня, веселья и денег, взятых в захваченных городах. Но вот чего не ожидали они — это того, что с берега шарахнут по ним пушки. Картечью.

Скашивая, словно траву, животных, людей на плотах, сея панику и сумятицу.

Пушкари стреляли, как заранее договорено. Сначала две пушки, через минуту следующие две, и еще через минуту две… так было время и охладить, и перезарядить, хоть пушкари и с ног сбивались, да такая стрельба позволяла больше уничтожить супостатов.

Паша Мурад, командующий переправой, остался жив. Разброс у пушек был весьма велик, так что, как ни ругался Казимир, поминая каких-то чертей — турок остался невредим. А вот про остальных сказать этого было уже нельзя.

Алым окрасились воды Днестра в этот день…

Сминая и давя друг друга, бросились от берега татары.

Те же, кто решил броситься вперед и задавить дерзких негодяев, — напоролись на колья, и их добили следующими выстрелами. Благо давно было оговорено, кто и по каким участкам стреляет, даже пристрелялись разок, пока все чисто было.

Татары вообще не отличались храбростью, и неизвестно, от чего они пострадали больше, — от паники, распространившейся по рядам, или от пушек, а батарея вела свой огонь, покамест не кончились снаряды, и было их много. Кто уцелел — бросились от берега, давя своих же, внося беспорядок и сея смятение в рядах турецкого войска…

Не меньше тысячи людей полегло под огнем храбрецов.

Но вот все реже стреляла батарея, все меньше слышался басовитый пушечный рокот — и опять осмелели османы. А пуще того — паша Мурад.

Эти негодяи смеют противиться ЕМУ?!

Руке наместника Аллаха на земле?!

Да как они вообще смеют?!

Ему бы подождать, пока подойдут пушки, пока… но это ведь означало признаться в своей некомпетентности! Попросить помощи… нет, этого он не мог себе позволить. К тому же, татар ему жалко не было. А доложить, что они справились с засадой, — куда как более выгодно для карьеры, чем докладывать, что вот — мы тут сидим и вас ждем.

Кровь вскипела в жилах у мальчишки — и вторую атаку он возглавил сам.

Опять волна людей нахлынула на берег — и пушки молчали. И опять молчали они, пока не дошли враги до середины Днестра.

Ужасен был первый залп, но второй вышел еще страшнее.

Пушкари стреляли до тех пор, пока пушки не раскалились в их руках, стреляли, пока две пушки просто не вышли из строя — бронзовые стволы слишком быстро прогорали, стреляли…

И опять окрасились воды великой реки алым, и опять понесла она вниз тела людей и лошадей, и опять отхлынули враги. Кто-то умер от меткого выстрела, кого-то унесло вниз по течению… Опять замолчала батарея, стрелявшая до последнего, но теперь не торопились уже завоеватели на переправу, понимая, что и еще раз…

К тому же погиб и паша Мурад, который командовал атакой с берега. Казимиру удалось-таки достать его метким залпом — и камешек, ударивший в висок, положил конец блистательной карьере молодого полководца.

А третьего раза и не вышло.

Вопя и нахлестывая коней, вылетела из-за холмов татарская конница. Это молодой татарский мурза по имени Абузяр, поняв, что здесь переправиться не удастся, отдал приказ своим людям, взял три сотни всадников с собой и переправился выше по течению Днестра, где было неудобно, зато и их никто там не ждал.

Шестеро человек унесло вниз по течению, девять лошадей, но оставшиеся, движимые благородным чувством мести, взлетели на коней и помчались на врагов, мечтая разорвать и растерзать их…

Сейчас они сомнут дерзких, сейчас растопчут их копытами своих коней, даже не обагряя сабель…

Но что это?

Всего три человека стоят у пушек и смотрят так, словно это они — победители?

Но почему не бегут они, не кричат от ужаса, не умоляют пощадить их жалкие жизни? Абузяру задуматься бы над этим, но молодость не позволила ему усомниться в близкой победе.

Он первым подлетел к пушкарям, но сделать ничего не успел.

Старик, докуривавший трубку, усмехнулся — и сунул факел в груду заранее приготовленного пороха.

Взрыв был страшен.

Абузяр погиб на месте, как и еще более сотни татар. А оставшиеся были в таком жалком состоянии, что вряд ли смогли бы сражаться в ближайшее время. Их сильно посекло осколками картечи, коя еще оставалась, да и взорвавшиеся пушки — не подарок.

Погибли трое поляков, которые сами пожелали остаться на месте после того, как кончились заряды. Не желая губить людей понапрасну, Лянцкоронский предположил, что турки просто переправятся выше или ниже — и вырежут заставу. Перекрыть весь Днестр поляки не смогли бы, оборонять батарею — тоже возможности не было, так что же оставалось?

Да только одно.

Пару десятков человек вдоль берега, пару десятков лошадей к пушкарям, как только переправятся — батарею известить, кто захочет уйти — пусть уходят, кто решит остаться…

И решили. Остался старый Збышек, остались Янко и Михал. Все трое уже в той поре, когда снег обильно выпадает на волосы и сражаться уже нет сил, но и родную землю, и близких своих отдавать на поругание врагу нельзя… и сердце бьется, как у молодого.

А особливо весело было Михалу, у коего о позатом годе дочь умыкнули и продали, говорят, на турецком базаре. Вот за родное дитя и отплатил сейчас старый артиллерист. С лихвой отплатил, взяв вражеских жизней за свою поболее тысячи.

Все снаряды, которые оставались, весь порох… рвануло так, что черти в аду уважительно покачали головами — на что только не пойдут эти люди ради своей победы! Опять надобно дыру в крыше замазывать — весь ад с волос штукатурку стряхивает!

Заранее был подготовлен заряд, обложены мелким щебнем бочки с порохом, а рассчитать время горения фитиля для опытного пушкаря — задачка пустяковая.

В тот день переправа шла очень плохо. Подошли еще части, Днестр перешло не более семи тысяч человек, встали лагерем, кое-как похоронили убитых… настроение у всех было плохим. Еще воевать не начали, а уж такие потери?

Что-то дальше будет?

А дальше было вот что.

Подлесок, лощина, конница, предрассветный час, когда останавливается все, когда особенно темно и кажется, что день никогда не наступит, когда буйствует нечисть, а сон особенно крепок, когда голос говорящего человека разносится далеко вокруг, а потому говорит он очень тихо, но его все равно слышно, когда ночной ветер шепчет о страхе и крови…

Но сейчас шептал он совсем о другом. Да кто может понять речи вольного ветра?

А потому улетает он из лощины, в которой стоит почти мертвая тишина. Разве что чуть потрескивают факелы да иногда переступит с ноги на ногу, всхрапнув, какая-нибудь лошадь.