Валерий Большаков - Командор Страница 47

Рассевшись по каноэ, корсары повеселели — всё проще, чем нести.

— Ничего-ничего… — коварно улыбнулся Пончик. — Ещё пороги впереди. Угу…

— Пустяки, Понч! — фыркнул Быков. — Своя ноша не тянет!

— В точку, — кивнул Франсуа, со стоном выгибая спину.

— Командор, — спросил Жерар Туссен, — а ты почему взял так мало?

Олег усмехнулся. Момент истины? Ну не скрывать же от них…

— На земле мы не навсегда, — вздохнул он, — лишь на время… Мы из очень далёких краёв, ребята, и очень хотим вернуться обратно домой. У нас у всех, кроме Виктора, там семьи. И эти изумруды, что он взял во дворце согамосо, нужны нам для возвращения.

Корсары заметно огорчились, но закивали понятливо. Семья — это святое.

— Колдовство, — уважительно сказал барон де Сен-Клер.

— И скоро вы… обратно? — осведомился Кэриб, шмыгая носом.

— Скоро, юнга, — сказал Сухов, хлопая Уорнера по плечу, — скоро. Через месяцок.

— Ну это ещё долго! — повеселел Кэриб.

Все посмеялись и взялись за вёсла.

Тяжело нагруженные каноэ кое-где чиркали днищами по дну, но после ручей углубился.

И вот снова они попали в тень, отбрасываемую Падающей скалою.

Тошнотворное чувство посетило Олега, сжимая сердце, — и отпустило.

Пироги уже канули в тень ущелья-щели, когда земля вздрогнула, и тяжкий гул пронёсся по каньону.

— Что это? — прошептал Кэриб.

— А это врата закрылись, юнга, — спокойно сказал Сухов. — Палица Чибча-Чумы опустилась.

— К-как это?

— Это рухнула Падающая скала! — догадался Быков и всполошился: — Давайте гребите поскорее! Эта хренова палица запрудила речку! Вода кончается, поняли?

И корсары живо заработали вёслами. Они почти успели доплыть до Двухглавой скалы, когда речушка, нёсшая их, окончательно обмелела.

Пришлось выходить на берег и тащить пироги биче-вой, как бурлаки, — для каноэ воды пока хватало.

«Взявшись за гуж», Ярослав взглянул на тепуи — над твердынями реяло облачко пыли.

— Пипец Маноа… — пробормотал он на русском.

И все его поняли.

Глава 17, в которой Олег склонен верить приметам

Альберт фон Горн устало опустился на песок в тени скалы. Чёртово пекло…

Он бы ещё больше поразился, если бы увидал своё отражение в зеркале, — тело его усохло и загорело на солнце так, что приняло цвет седельной кожи.

Живот втянулся, а рёбра, наоборот, выступили. Но он всё ещё жив!

Боже, как же его мучила жажда в тот ужасный день, самый первый день на этом проклятом острове! Пить хотелось ужасно!

А дьявольское коварство Капитана Эша, одарившего его ромом, фон Горн оценил очень скоро. Это была настоящая пытка!

Первую ночь он провёл в полузабытьи, калачиком свернувшись на песке, а ранним утром обнаружил росу на остывших за ночь камнях.

Альберт чуть язык себе не стёр, вылизывая каменные бока!

И лишь затем догадался расстилать на камнях нижнюю сорочку.

На рассвете он бережно, нежно, любовно выжимал её в широкогорлую бутылку, смакуя каждую каплю.

На третий день пошёл дождь, и фон Горн хохотал, раскидывая руки и хватая ртом струи, льющиеся с небес. Приноровился.

Стол его был скуден — робинзон ловил яшериц и мелких змей (крупных тут не водилось, к сожалению), убивал их и высушивал на камнях, после чего поедал, не брезгуя.

После отлива собирал мелких крабов и ракушки, а однажды поймал целую черепаху.

Маленькую, правда, со шляпу величиной, зато он впервые наелся досыта.

После шторма Альберт собирал полные горсти морской живности, а когда набрёл однажды на обломки шлюпки, вознамерился развести огонь.

Два дня он ожесточённо, в манере дикарей, тёр палочкой по деревяшке, но лишь мозоли заработал.

Лишь на третий день ему удалось достичь результата — завился дымок, занялась искорка… И вот он, огонь!

Правда, к тому времени черепаха уже была съедена, а рыбу он так и не научился ловить. Да и чем? Руками?

На острове не росло ничего крупнее жёсткой невкусной травы, и сделать острогу не получалось…

…Фон Горн застонал — опять солнце продвинулось по небу, скоро оно зависнет в зените, и тени не останется вовсе.

Рано утром он «подоил» рваную сорочку, сделал два глотка мутной тёплой жидкости и повязал мокрую тряпку на голову.

Тряпка, то бишь сорочка, давно уж высохла и никакой приятности не доставляла.

Может, обойти остров, поискать, вдруг чего принесло море? Сил нет…

За весь вчерашний день он не встретил ни единой ящерицы. Неужели он съел их всех?

А змейки? Эти противные, извивающиеся змейки? Где они?

Ругаясь шёпотом, Альберт встал на четвереньки, потом взгромоздился на колени и поднялся, держась за скалу.

Его качнуло, а в ушах зазвенело.

Ещё бы… Третий день толком ни поесть, ни попить.

Росы и той меньше малого по утрам…

А морскую воду пить… Это хуже рома.

Фон Горн поплёлся по берегу, высматривая хоть какую-то живность.

Парадокс, но на необитаемом острове испытываешь гораздо меньше беспокойства, чем в обществе себе подобных.

Тут нет хищников, нет врагов, тут вообще никого нет.

И грозят тебе лишь три опасности — умереть от голода, от жажды или сойти с ума от одиночества.

Человек начинает разговаривать сам с собой и, бывает, до того уверует, будто он не один, что больная душа принимает воображаемое за истинное.

Капитан Эш глумливо усмехался, провожая не одного лишь его. Альберто де Корон. Албертус ван Хоорн, Элберт Хорн, Бледный Вендиго… Нет!

Дыхание у фон Горна сбилось, кулаки сжались.

Бывало, люди стойкие, попадая в невыносимые обстоятельства, не погибают лишь потому, что у них оказывается сильна воля к жизни.

А вот он слаб, тут его враг прав.

Но именно существование этого врага, Капитана Эша, Длинного Ножа, Олегара де Монтиньи, и помогает ему выжить, ибо рождает тяжёлую, свинцовую ненависть.

Он выживет! Он обязательно выживет, хотя бы назло Капитану Эшу! И отомстит!

Месть — вот то, что удерживает его от покорности судьбе.

Сколько уж раз — каждый день, каждый час — приходит к нему искушение поддаться слабости, наплевать на всё, улечься и не вставать.

Как там сказал этот новый сочинитель трагедий — Шекспир, кажется? — «Умереть, уснуть и видеть сны, быть может?».

Ах, как порою хочется испытать верность этой строки!

Не терзать свою изнемогшую плоть, не заставлять её таскаться по чёртову острову, а покорно принять свой удел…

Вон как этот осьминог, выброшенный на берег, — лежит на песке и сохнет.

Высыхает, пока не станет твёрдым и ломким и его не смоет волна на корм обитателям океана. Из праха — в прах.

Утомившись, фон Горн вышел к наветренной стороне и присел на камень отдохнуть.

Волны набегали одна за другой, ворошили песок, с шелестом утягивая его и снова возвращая суше.

Подгоняемые ветром, океанские валы катились из волглой бесконечности. Так было всегда.

Как только Господь отделил воду от земли, так с тех пор и накатывает прибой.

Войны сменялись миром, рождались и уходили в небытие поколения, народы переселялись, а волны всё так же накатывались на этот пустой берег, безостановочно и безразлично. Империя…

Фон Горн усмехнулся. Какая глупая прихоть…

Всё сущее тщетно.

Даже будучи коронован, он выйдет на берег где-нибудь к югу от Чесапика, на один из плоских островков Внешних Отмелей, и что увидит?

Да то же самое, что и здесь, — размеренное биение волн, отмеряющих Вечность.

И что пред Вечностью императорский венец?

Никчёмная безделушка…

Разглядев в морском просторе корабль, Альберт даже не поверил сначала. Задохнувшись, он вскочил, давя рыдание.

Надо дать о себе знать! Но как?

Огонь давно потух, даже углей не осталось. Да и что тут разжигать?

Проковыляв на верх пологой скалы, фон Горн сорвал с головы рубашку и замахал ею, закрутил.

Попытавшись крикнуть, он издал лишь жалкий писк, переходящий в хрип. Неужели не заметят?!

Заметили! Они идут сюда! О, боже…

Приблизившийся корабль ещё раз окатил счастьем Альберта — он узнал в нём свой собственный флейт «Дельфин».

Флейт не стал подходить к самому берегу, а спустил шлюпку.

Матросы, гребущие в ней, казались фон Горну анге-лами-спасителями.

Вот только что лее так медленно они работают вёслами?

Когда нос шлюпки с шорохом налёг на песок, несколько человек спрыгнули в мелкую воду.

— Кто таков? — крикнул один из них.

— Не узнаёшь, Дирк? — криво усмехнулся Альберт.

— Не может быть! — охнул матрос, бледнея. — Вы?!