Колхозное строительство 2 - Андрей Готлибович Шопперт Страница 47

— А мне интересно.

— Гут, как говорят наши «друзья». Будут вам обе машины. Хотя вы ошибаетесь, этот «Мерседес» очень дорогой, их выпущено всего чуть более тысячи штук. Но надо — значит найдём. Поспьешу. Как с вами связаться?

А как? Есть три варианта. Через Смирнову. Так себе вариант, если машины иметь в виду. Через Фурцеву. Екатерина Алексеевна пробивная женщина. Но опять супердорогие машины — с её-то коммунистическими взглядами. Лучше гусей не дразнить. Оставался Тарасов. Тоже непростой человек, но он знает, зачем товарищу Тишкову эти суперкары. Не по Крещатику рассекать — для дела.

— Вот телефон. Это министр автомобильной промышленности СССР Тарасов Александр Михайлович. Он в курсе машин. Подождите, месье Бик, если это и вправду так дорого, то…

— Это только деньги. Заработаем. Считайте это авансом.

Ну и ладно. Всё, пора на встречу с «бошем». А с того кроме денег чего потребовать? Или вместо денег?

Событие тридцать первое

«Тем, кто дружен, не страшны тревоги,

Нам любые дороги дороги».

— Ваш гонорар — двадцать тысяч марок, — немец был грузный. Красиво одет в светло-серый костюм, галстук подобран под рубашку. Пробор на светлой голове. Ещё бы три десятка кило сбросить — и истинный ариец. А так — пузан пузаном.

— Герр Флигерт, а можно не деньгами? — Пётр придумал, что с немца стребовать.

— А что вас интересует? — русского Фриц не знал. Нет, Фриц — это не прозвище, это имя. Фриц Флигерт. Немецкий уже Пётр знал так себе. Общались через переводчицу. Вроде бы флигер — это один из парусов. Моряками, значит, предки были.

— А интересует нас асфальтоукладчик.

Бабам. Это у всех присутствующих челюсти отвалились. Присутствовали люди непростые — и Федин был, и Фурцеву позвали. Уж точно не каждый день ФРГшное издательство заключает договор с русским писателем. Но Фурцева, один чёрт, перебор. Болеет за своего протеже? Или бдит? А то отчебучит чего… И вот! Уже отчебучил. У земляка… Стоп. Земляк — это когда родились в одном месте. Штелле-то был немцем, но родился в СССР, и менять на толерантную Европу его не собирался. А как одним словом называются представители одной нации? Нацисты? Смешно. Соплеменники? Но при чём здесь сопли? У немца тоже челюсть отвалилась, когда переводчица донесла до Фрица смысл просьбы. Долго искала синонимы.

— Asphalt Fertiger?

— О! Я! Я! Asphalt Fertiger, — и без впавшей в кому старушки обошёлся Пётр.

— Ungewöhnliche Bitte, необычная просьба, — вот гад, а прикидывался, что великим не владеет. Самка собаки.

— И всё же?

— Боюсь, что я не владею ценами на данную продукцию, но думаю, она стоит дороже двадцати тысяч, — практически без акцента выдал герр.

— А вы увеличьте тираж. С игрушками у вас и миллион экземпляров купят. Это ноу-хау! Никто ещё так не делал. За идею надо платить. Мне нужен асфальтоукладчик, — Федин и Фурцева начали рвать на себе воротники, старушка переводчица — судорожно сучить ногами. А немец улыбнулся.

— Достойный соперник. Я проконсультируюсь. Ответ завтра. Разрешите откланяться, — это он уже Фурцевой.

Екатерина Алексеевна икнула. Немец посчитал это положительным ответом — и отбыл.

Федин вышел молча. Если учитывать, что это его кабинет, то всё было плохо. За ним потянулись и прочие писатели. Ушла, вздыхая, Смирнова. Ушли переводчица и ещё одна женщина, тоже какая-то писательница, Пётр фамилии не запомнил. Звать Людмила. А зачем она присутствовала при разговоре? Из органов?

— Ты рехнулся.

Это не было вопросом. Это была констатация.

— Екатерина Алексеевна, вот увидите, завтра этот толстенький моряк придёт и подпишет договор. В договоре будет указана цена в сто с лишним тысяч марок, а не двадцать, которые он мне хотел всучить, раз я нищий русский дурак. Налог, который возьмёт с меня государство, увеличится в шесть, скажем, раз. И где здесь помешанные?

— А если не придёт? — а глаза загорелись, как у бездомной кошки на кринку сметаны.

— Отсутствие информации делает нас слабыми, а обладание ею не делает сильным, если ты до этого не был сильным. Барон Бик мне сказал, что немцы хотят заключить с ним договор на игрушки к моим книгам, а значит, хотят и со мной. Но ведь они капиталисты, а мы варвары и дегенераты. Даже не люди — мы недочеловеки. Унтерменши. Ну, побили мы ихнего Гитлера. Люди-то другими не стали, а значит, и мы не перестали быть недочеловеками. Но среди нас оказался один умный примат. Немец обрадовался. Он придёт, заключит договор и попытается меня обмануть, подсунув плохой асфальтоукладчик. А вы с Тарасовым должны найти информацию по этому вопросу, чтобы меня не обманули.

— Ну ты, Миронович, и нахал. А массаж ступней тебе не сделать? — расцвела прямо Екатерина Великая.

— А умеете? — поржали. Отпустило. На смех заглянул и глава Союза Писателей.

— Заходи, Константин. Пётр Миронович уверяет, что придёт завтра германец и подпишет договор — а он ведь провидец. Поверим?

— Думал, инфаркт хватит. А можно узнать, товарищ Тишков, зачем вам асфальтоукладчик? — сел на своё место, поёрзал на стуле, наверное, проверял, не закачался ли он под ним.

— Буду укладывать асфальт.

— Теперь всё разъяснилось, — опять посмеялись.

Глава 6

Событие тридцать второе

До семи вечера безо всяких перерывов регистрировал песни. Кучу песен. Из них две на английском и одну — на испанском. На испанском была «Макарена». Собирая материал для книги, Пётр Штелле посмотрел перевод. Девушка хвасталась нарциссизмом, тем, что изменила своему парню с двумя его друзьями, и ещё тем, что хочет свалить в Америку, потому что там магазины с красивой одеждой. Этого не дадут петь не только в СССР, но и в самой Испании. Есть шуточная переделка Минаева про бабу Лену и хрен по колено, но там всё построено на рифмовании почти бессмысленных русских слов. Тоже не вариант.

Когда я танцую, меня называют Макареной,

И ребята говорят, что я прелестное создание.

Они все хотят меня, но не могут быть со мной,

Поэтому они подходят и просто танцуют рядом:

Двигайся со мной, прижмись ко мне,

И если ты хорошо себя покажешь, я возьму тебя с собой.

Доставь удовольствие своему телу, Макарена,

Оно для того, чтобы ты делала ему приятно.

Доставь удовольствие своему телу, Макарена,

Эээ, Макарена! Эй!

Снова вернулись к переводу. Нет! Бред и хрень. И тут Петра осенило. А