Путь чести (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич Страница 50

Ох и знатно они порубали побежавших в панике воров…

Сапега, видя безжалостное истребление своей пехоты, все же отправил конницу навстречу «московитам». С тем же результатом — после короткой, яростной сшибки, притворного бегства наших служивых и суматошного преследования врага (впрочем, стоившего детям боярским определенных потерь), шляхтичи, запорожцы и даже касимовские татары вновь сунулись под огонь стрелецких пищалей и пушек!

С не меньшими, чем в первый раз, жертвами…

После чего, вдогонку тушинцам вновь ринулись наши кавалеристы — и ведь вновь спровоцировали врага на атаку, вновь вытянули на себя, вновь подвели к позициям русской пехоты на пищальный выстрел! Что это, непроходимая тупость? Чванливая спесь, стоящая многим ляхам жизни?! Или они в атаку пошли просто пьяными?!

Нет, на месте Сапеги я бы попробовал построить бой иначе. Например, подвести собственную пехоту на два перестрела, выставить вперед воев с кольями и пиками, чтобы блокировать наскоки наших всадников. А под прикрытием копейщиков попытаться развернуть имеющиеся батареи, банально окопаться! После чего двинуться к нашим позициям траншеями или окопами по типу осадных, в конце-то концов… Раз уж наш лагерь превратился в крепость — так и брать его стоило, как крепость! Одновременно с тем выслав конные отряды лисовчиков во все стороны, чтобы перерезать и затруднить нам снабжение…

Что на самом деле проделал как раз Скопин-Шуйский — располагая гораздо меньшим числом всадников! И пусть мой полуэскадрон драгун добился не столь значимых результатов, но уже следующими рейдами князю удалось даже прорвать осадное кольцо вокруг Троицкого монастыря! И провести в него подкрепление из трехсот ратников с воеводой Жеребцовым…

Но да — Сапега оказался явно не самым умным и дельным полководцем. И к вечеру, после нескольких бесплодных атак, потеряв толи треть своего воинства, толи еще больше, он просто ушел к Сергеевой лавре…

К сожалению, все же сохранив ударную силу в лице крылатых гусар, кои просто не смогли принять участие в чехарде «догонялок» из-за тяжести брони и неспособности своих дорогущих скакунов к продолжительным забегам и погоням.

Но и те понесли ощутимые потери от залпов рейтар!

Эпилог

Ave Caesar!

Дорога в Александровскую слободу оказалась непростой. Сводный отряд, а скорее уже посольство под началом Василия Ушака несколько раз натыкалось на разбитые и рассеянные отряды воров и ляхов. Выглядели бывшие грозные противники печально, но бились отчаянно, понимая, что пощады им ждать не стоит. Не далее, как вчера ворьё устроило засаду на более многочисленного противника, в виде посольства Ляпунова. Это был явный признак того, что разбитый противник уже начал голодать. Стычка стоила Василю глубокой царапины над бровью, и бесконечных причитаний батюшки, отправленного с отрядом. Вот и сейчас.

— Беречь тебе себя надо, Василь Петрович. На нас такая задача возложена Прокопием Петровичем, а ты все в бой как молодой рвешься. Не гневи Господа, раб Божий. Он тебе и так помогает.

— Не нуди, отец Вонифатий. Где я сам в бой полез? Меня чуть алебардой на голову не укоротили. Мне что надо было? Припустить трусливо? А ты бы за меня сабелькой помахал. — отмахнулся Ушак большой ладонью.

— Сам знаешь, Василий, не могу оружия смертубийственного в руки взять. Только молитвой помощь моя.

— За то тебе и спасибо. А нам, грешным, дай уж себя, да и тебя защитить, как умеем. — улыбнулся сотник.

Страшно кричащий оборванец с удивительной проворностью крутил нелегкую алебарду так, что Ушак едва успел увернуться, отделавшись царапиной. А тяжелая пуля угомонила сноровистого противника. Василь только мысленно поблагодарил немчина фон Ронина, он-то и подарил оружие спасения сотнику.

— Сам-то, что думаешь, отче? — потер Василь засохшую кровяную корку над бровью.

— Думаю нам о таком думать не по чину, то Прокопия Петровича дума была, да людей рязанских.

— А ты что, не рязанский? Мы все братья здесь. Тебе ли не знать.

— Братья, то братья, но в случае чего, больше всего под удар Петрович попадает. Чья воля сильнее, того и ответственность больше. И от всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут. Но раз ты спросил, отвечу. Господь милосердный мне свидетель, верю, что правильное дело делаем. И не единолично, а с людским одобрением и желанием.

— И голову сложить за это готов? — прищурился Ушак, поглаживая конскую шею.

— На все воля Божья. — перекрестился поп. — За свои поступки мы на Небе ответ будем держать, а за тело грешное я не держусь.

Сотник посмотрел на священника с искренним уважением.

— А ты что такие речи ведешь, Василь? — улыбнулся отец Вонифатий. — Неужто засомневался в деле нашем? Сомнения прижали?

— В правильности дела нашего я ни секунды не сомневаюсь, а вот в реакции князя Михаила есть сомнения. Верен он Шуйскому, в упор не видит, что Василий ему завидует так, что аж зубами скрежещет. Не имеет царь и трети талантов своего племянника, боится. А от страха может злодейство задумать. То и Прокопий Петрович говорит. Он-то Шуйского насквозь видит. Но то он, а нам с князем говорить лично… — сотник в задумчивости замолчал.

— Не торопи события, Василь Петрович. Раньше смерти не помрешь. — улыбнулся священник. — Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать…время разрушать, и время строить… время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий… время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру.

— Это ты хорошо сказал, отец Вонифатий. — покачал головой Ушак.

— Не я это изрек. Экклезиаст, глава третья, Ветхий Завет... — перекрестился священник. Сотник снял шапку и также наложил на себя крестное знамя.

Вовсю задувал холодный ветер. С запада бежали на восток серые облака. Не было слышно пения птиц, одно лишь воронье карканье. Яркое солнце уже трое суток не выходило из-за туч и приходилось кутаться в свой кафтан. Временами было душно, но пар костей не ломит. Сотник любил находится в тепле.

Мысли были под стать погоде. Кто знает, как отреагирует князь Михаил? Никто. А сотнику мало хотелось сложить голову так бесславно. Столько биться с ляхами, а погибнуть от руки своих. Ну нет…

Ушак помотал головой отгоняя упаднические мысли.

Если уж Прокопий Петрович уверен, то ему стыдно сомневаться. Тем более, что боярин, пока посольство в пути, все больше людей поднимает. Благо слава о князе Михаиле далеко распространилась, а вот царя Василия недолюбливали. И это еще чинно сказано. Не признал до конца народ хитрого Шуйского, не увидел в нем истинного царя. Да и сам государь ничего не делал для того, чтобы народу понравиться, а скорее наоборот. Бунтовал и заговоры исполнял, как говорят, и против Бориса Годунова, и против Дмитрия, коего теперь Лже зовут. Ужом извивался так, что даже казни избежал да сам на престол сел. Новый царь понимал, что трон под ним стоит шатко и непрочно, и начал понемногу укреплять своё положение (ну как он думал), дав крестоцеловальную запись, ограничивавшую его власть, обещал судить всех по правде, что не станет слушать доносов и никого не будет предавать смерти, не посоветовавшись с боярами. Но исполнялось это все так плохо, что даже сами бояре хотели бы видеть на престоле сына польского короля — Владислава IV. Это как надо было себя вести, чтобы такие мысли появились?

Ну а люду простому-крестьянскому не особенно понравилось, что царь Юрьев день полностью отменил, да еще и Федором Иоановичем прикрылся. Ну и пошли некоторые нерадивые к ворам и ляхам.

— Эээх. –махнул рукой сотник и сплюнул в сторону.

— Ты чего, Василь Петрович? — участливо спросил батюшка.

— Да прав ты, отче. Дело наше хорошее, а там будь что будет.

— Вот теперь узнаю своего брата во Христе. — расцвел священник. — Как бы там ни было, мы хотя бы дадим понять князю, что народ его ценит и уважает. И пойдет за ним в случае чего. Сие ценно не меньше. Да и надежда, долго не сбывающаяся, томит сердце, а исполнившееся желание — как древо жизни. С Божьей помощью все сможем и все преодолеем. Вместе ответ держать будем.