Фортунат (СИ) - Сухов Александр Евгеньевич Страница 54

На что Иван Кузьмич посмотрел на меня так, как смотрят на своих пациентов врачи психиатрических лечебниц — с откровенной жалостью и явным раздражением тупостью визави.

— Вы забываете о том, что фотография изобретена вот уже как лет сорок назад. Так вот, та же самая Прасковья и еще кое-кто из жителей Добролюбова и окрестных населенных пунктов вполне уверенно узнали вас при демонстрации фотографического портрета юного Андрея Иноземцева-Шуйского. Кстати, не подскажете, как вам удается маскировать свой немалый чародейский Дар?

Вот оно как! Прилетело, что называется, под дых. Ну да, упустил я из внимания, что боярича Андрейку непременно фотографировали. Наверняка когда опрашивали возможных свидетелей сразу после исчезновения моего реципиента, эти фотографии показывали людям. Однако человеческая память коротка, и когда я появился в усадьбе Третьяковой через три с лишним месяца, в изможденном полутрупе никто не признал того упитанного мальчишку с черно-белого изображения на кусочке картона. А потом сработала придуманная Егоровной легенда, и я для всех стал Андреем Воронцовым. Теперь на фоне безупречных доказательств господина Пестеля моя убедительная история выглядела, мягко говоря, абсолютной несуразицей. И что со всем этим делать я не представляю. Упираться дальше нет никакого смысла. Выходит, нужно признаваться, памятуя слова, сказанные Пестелем в самом начале нашего разговора, дескать принуждать меня быть Иноземцевым-Шуйским никто не собирается. Главное, чтобы настоящий батя не прознал о моем существовании — тогда уж точно не отвертеться. Вот такие пироги с котятами, как любил говаривать мой родной дед из первой реальности.

— Хорошо, я именно Андрей Драгомирович Иноземцев-Шуйский. Каким образом мне удалось спрыгнуть с поезда и добраться до избушки Василисы Егоровны не помню, да и вообще память о прошлой жизни будто обрезало. Какие-то смутные образы иногда навещают во сне. Узнал о том, кем на самом деле являюсь от своей благодетельницы и спасительницы Третьяковой Василисы Егоровны. Почему решил поменять фамилию? А потому, что испугался преследования со стороны недругов рода, уничтоживших мать, сестру и — как я тогда посчитал — отца. Кто же мог подумать, что родной папенька неожиданно воскреснет? Почему теперь категорически не желаю возвращаться в лоно своего рода? Не вижу для этого причин. Я — маг класса ведун… — тут я посмотрел на Пестеля такими честными-пречестными глазами и, одарив его абсолютно искренней бесхитростной улыбкой, продолжил: — Да, да, уважаемый Иван Кузьмич, ваши подозрения насчет моего Дара вполне оправданы. Так что щиты вначале нашей… гм… беседы вы ставили не зря, хотя вряд ли они вам помогли бы. Раскатали бы мы с вами это домишко за милую душу.

— Что, такой сильный? — удивленно вскинул брови царский ведун.

— Есть чуток, — самодовольно ухмыльнулся я. — Сами подумайте, смог бы простой человек, прикрывший до этого полковую артиллерийскую батарею, штаб полка, и всех его одаренных, включая двух молоденьких мудаков, решивших проявить молодецкую удаль и показать всему миру, какие они сильные боевые маги, от мощного взрыва сдетонировавших боеприпасов, выжить после того, как на него обрушилась многотонная масса гранита и перемолола кости едва ли не в труху? Знали бы вы, чего мне стоило тогда собрать себя по кусочкам, а потом еще и вытаскивать из плена тех самых грозных боевых чародеев, благодаря которым наш полк был вынужден отступить. Царевич хоть оказался человеком благородным, меня осыпали милостями, эвон в майоры произвели. А вот второй, который Орлов, тот был сущий козел… — Тут я сообразил, что сболтнул лишнего и замолчал. Ну накипело на душе. Ну не сдержался. Человеку иногда просто необходимо выговориться, ибо существо мыслящее переживательное, а не бессловесная скотина. Но как часто эта потребность излить кому-то душу дорого нам обходится.

По выражению лиц присутствующих несложно было понять, что невзначай оброненные мной только что слова пролили свет на кое-какие ранее неизвестные им обстоятельства.

Пафнутов удивленно вытаращил на меня ставшие размером едва ли не с блюдце глазищи:

— Так гибель Александра Николаевича и загадочное исчезновение Виктора Александровича ваших рук дело?

Тут на меня накатило нечто такое, что иначе как абсолютным пофигизмом не назвать. Ну и хрен с ними со всеми, пусть знают, кто упокоил всех этих сволочей. Плевать на последствия.

— Да, уважаемый Дмитрий Аркадьевич, именно мне пришлось уничтожить эту мразь, именующую себя Орловыми. «Почему?» спросите вы. А потому, что юный Орлов нанял отряд боевиков, специализирующихся на захвате одаренных. С их помощью меня вывезли за Грань. Надеюсь, вы понимаете, о чем идет речь? Там меня аки Господа нашего Иисуса Христа приколотили гвоздями к позорному столбу и оставили умирать. Если мне не верите, опросите орловских гридней Рязанцева и Дворянова — эти люди принимали самое непосредственное участие в моей казни. Их я не тронул, поскольку люди подневольные находятся под клятвой, хоть и был очень зол на всех этих тварей.

— Как же вам удалось спастись? — Пестель с нескрываемым интересом уставился на меня.

На что я лишь развел руками и неприкрытой издевкой в голосе ответил:

— Простите, Иван Кузьмич, но, спроси я вас о чем-то подобном, вряд ли вы тут же передо мной распахнули душу и начали бы делиться сокровенными тайнами.

— М-да, согласен. — Ничуть не обиженный моим отказом ухмыльнулся Пестель. — Уж такие мы скрытные, чародеи. Специфика, понимаете ли.

— Понимаю, прекрасно понимаю вас, Иван Кузьмич, поэтому делюсь с каждым той мерой, которой могут поделиться со мной. Не больше и не меньше. — Во я задвинул тезис, прям Софокл, какой или Заратустра. Хе-хе!

Тут подал голос Дмитрий Аркадьевич:

— Андрей, поведайте, каким образом умер Виктор Орлов и где в данный момент находится его тело?

— Этот неблагодарный подонок похоронен живьем в гробу. Место я вам после укажу на плане Суздаля, могу лично препроводить.

— Живьем! В гробу! — Выдали едва ли не в один голос ведун и генерал.

— Но почему столь жестоко! Я бы сказал — бесчеловечно. — Эх, Пафнутов, Пафнутов, тоже мне гуманист.

— А потому, Дмитрий Аркадьевич, что некоторые представители нашей, так называемой, золотой молодежи совсем уж зажрались и потеряли берега. Простых людей иначе как быдло не воспринимают, хамят напропалую, посередь улицы кнутом огреть норовят ни за что. А когда кто-то дает им реальный укорот, против него тут же разворачивают государственную карательную систему. И каким бы ты белым и пушистым ни был, ловкие следователи, мотивированные хорошей денежкой из родовой казны, переиначат все факты и отправят невиновного человека в места не столь отдаленные. Вот такая справедливость в нашем царстве-государстве.

Тут Пестель, гневно сверкнув на меня глазами, выдал весьма нервно:

— Но-но, молодой человек, не следует обобщать печальный пример следователя Сухорукова!..

— Иван Кузьмич, — я с укоризной посмотрел в глаза царскому ведуну, — вы еще оправдайте его тем, что человек слаб и легко поддается всяким искушениям, ну и так далее, в том же духе. А вот ответьте мне, почему как очень сильный чародей вы не озаботились тем, чтобы такие как полковник Сухоруков не портили людям жизнь? Почему в нашем «идеальном» государстве какой-то надутый боярчик может ни с того, ни с сего дать «в рыло» всякому первому встречному простолюдину, и тот простолюдин непременно окажется виноват тем, что своей челюстью покалечил белы рученьки отпрыска блаародного рода?

Ведун распахнул было рот, чтобы дать достойный ответ зарвавшемуся критикану, но не найдя аргументов, тут же захлопнул его. А вот генерал Пафнутов нашел нужные слова:

— Эко вы, батенька, уж слишком переусердствовали. Стоит признать, что наше общество не идеально, как и любое другое. Чай не в Раю живем. Но мы на пути к этому самому совершенству. Да будет вам известно, что полковник Сухоруков недавно был разжалован, лишен всех наград и отдан под трибунал. Уверяю вас, теперь его судьба незавидна. И так будет со всеми, прочими махинаторами от власти.