Пустыня - Василий Павлович Щепетнёв Страница 56

Тут другой вопрос: а зачем меня послали на этот турнир?

Зачем я поехал, ясно. Есть предложения, от которых не отказываются. Особенно если их делают генералы КГБ и неизвестные старички. Но! Но межзональный турнир начнется почти сразу после Турнира Мира. Восстановиться за короткое время будет трудно, очень трудно. Даже с использованием всех достижений спортивной медицины и приёмов эффективного мышления.

Рассуждая здраво, я должен был сейчас сидеть дома и готовиться к Билю, где будет межзональный турнир. Потому что межзональный турнир для меня гораздо важнее турнира ливийского. Он, межзональный, открывает путь к матчу за шахматную корону. А турнир — десять тысяч долларов, и только. Ну, ещё рубли и боны, боны и рубли. Но зачем боны человеку, который регулярно выезжает в Европу? Ассортимент «Березки» кажется роскошным лишь тому, кто слаще морковки ничего не едал.

А вот не поехал бы я в Ливию, не факт, что поехал бы в Европу.

Да, для меня Билль важнее. Но мои интересы — они мои, и только. А тут — интересы целого ведомства. Не исключаю — государства!

Но всё-таки, всё-таки… Могли бы сюда послать Корчного. Ему в межзональниках не играть, он, как и Спасский, сразу выходит в четвертьфинал. Вот и размялся бы. И денег заработал. И вообще — он сейчас хорош. Правда, для Ливии у Корчного один, но весомый недостаток: пятый пункт. Ну, тогда Петросяна. Или Смыслова, у Василия Васильевича с пятым пунктом полный порядок. Или его и хотели послать, да он сам послал?

В таких нестройных раздумьях я нечувствительно добрёл до ресторана.

— Ну, как? — спросил Спасский.

— Ищут, но не могут найти.

— Парня какого-то лет двадцати, — добавил Анатолий.

— Тридцати двух, — поправил я из вредности.

— Что?

— Флорин Георгиу на десять лет старше меня. Следовательно, ему тридцать два года.

— А вам, Михаил, стало быть двадцать два, — сказал Спасский. Он, конечно, знал, сколько мне лет. Но запамятовал, или сделал вид, что запамятовал: не царское это дело — помнить, сколько лет Чижику.

— Двадцать один, Борис Васильевич. Двадцать два будет осенью, — ответил я.

— Д’Артаньян, настоящий д’Артаньян! В конце романа, первого романа, ему аккурат двадцать один год! И, как д’Артаньян, Михаил метит в маршалы

— А я кто? — спросил Карпов.

— Арамис, естественно. Арамис на три года старше д’Артаньяна, а вам ведь двадцать пять?

— Двадцать пять, — подтвердил Анатолий.

— Значит, осенью вы будете старше Михаила аккурат на три года. И вообще, вы весь загадочный, и метите не меньше, чем в римские папы.

— Ну, а вы, Борис Васильевич, стало быть, Атос. Граф де ла Фер, — парировал Карпов.

— Стало быть, — подтвердил Спасский. — Немного потасканный, немного разочарованный, но в целом вполне кондиционный мушкетер.

Ну да, ну да. Успевший побывать на вершине, а теперь ищущий… Что там искал Атос? Вина и забвения?

— Но, возвращаясь к литературе — как могло случиться, что у великолепного Атоса вырос такой никудышный сын? — решил перевести разговор в сторону я. Как раз и буайбес подали.

— Никудышный? Это виконт де Бражелон — никудышный?

— Никудышный и никчемный, — подтвердил я.

— Позвольте, но… Во второй книге, той, что двадцать лет спустя, он вполне себе ничего пацанчик, — сказал Анатолий.

— Во второй книге идет тысяча шестьсот сорок девятый год, виконту пятнадцать, и для пятнадцати лет он хорош, не спорю. Можно сказать, пионер-герой. Но дальше, в «Десяти лет спустя», на дворе тысяча шестьсот шестидесятый, то есть ему двадцать пять или, скорее, двадцать шесть. Твой ровесник, Анатолий. И даже старше. И уж куда старше мушкетеров первой книги, за исключением разве Атоса. И что?

— И что? — переспросил Карпов.

— С первых же страниц Атос отчитывает его за встречу с молодой Лавальер, а де Бражелон только краснеет и оправдывается, мол, невиноватая я. В двадцать шесть лет! Граф де ла Фер полностью подчинил его себе и руководит всем — куда идти, кому служить, что надеть… А виконт только краснеет, бледнеет и старается угодить отцу. Совершенно безвольная личность.

— И откуда ты все это помнишь?

— Я ведь редактор литературного журнала. Приходится соответствовать. И в августовском номере у нас дискуссия о мушкетерской трилогии Дюма.

— В августовском? — загорелся Анатолий. — У тебя есть августовский номер?

— Откуда? Просто я готовил материал. Он, материал, ведь готовится загодя.

— Интересная у тебя работа, — мечтательно сказал Карпов. — И с писателями знаком?

— С Пушкиным на дружеской ноге, — подтвердил я.

— А серьезно?

— Тех, кто в нашем жанре пишет, знаю. Многих лично. Наш жанр — это острый сюжет. Фантастика, приключения, детективы.

— А Брежнев — тоже острый сюжет? — не преминул поддеть Спасский.

— А вы почитайте, — посоветовал я. — Вот вернетесь домой, и почитайте. Очень интересно и поучительно. Особенно для де Бражелонов.

И мы продолжили трапезу. Не спеша, размеренно, даже тянули время. Потому что делать — ну, совершенно нечего. Есть да спать. Идеальный обед на полторы тысячи калорий должен длиться полтора часа. Научный факт.

— Ну, молодежь, оставляю вас, — сказал Спасский.

— В карты пошел играть наш де ла Фер, — прокомментировал Карпов. — Я и сам учусь потихоньку. Уже триста долларов проиграл.

Играют здесь только на наличные, а наличности у всех не очень, чтобы очень. Потому разорение в духе Коленьки Ростова никому не грозит. Но мне это неинтересно — в карты.

— Что-то устал я тоже, — сказал Карпов. Сегодня он, как и в предыдущем туре, сделал ничью, и биться за злато-серебро, похоже, не будет. Ну, а третье место у него никто не отнимет, вряд ли.

— Все устали.

— По тебе не скажешь. И аппетит есть, и желание играть.

— Желание у меня так себе. На троечку. Все-таки двадцать пять туров позади…

— Я и раньше стройным был, а теперь… — Карпов уныло ковырялся в тарелке фруктового салата.

Да, Карпов за турнир потерял килограммов шесть, не меньше. И ещё пару потеряет.

— Есть у меня дома замечательная книга. О вкусной и здоровой пище. Очень познавательная, знаешь ли.

— Но я стараюсь…

— Фрукты — это, конечно, прекрасно. Мы, северяне, ценим фрукты на вес золота. Ну, почти. Вспомни, почем на базаре мандарины, вспомни и вздрогни!

— Мандарины…

— Ты теперь, конечно, в Америках живешь, там цитрусовыми свиней кормят, но преклонение перед фруктами никуда не делось. Что в детстве заложили, назад не выложишь.

— Так что, фрукты нехороши, что