Мекленбургский дьявол (СИ) - Оченков Иван Валерьевич Страница 7

Получив приказ, Федя недолго посидел за общим столом. Быстро утолив голод, выпил немного вина и тихо улизнул. Его ждали срочные дела! Добравшись до казармы своих головорезов, он приказал построить бойцов и при свете факелов сообщил.

— Государь прощает вам ваше прежнее воровство, жалует полковое знамя, по рублю каждому и ждет от лихих охотников новой службы. Платить будут три рубля и сукно на кафтан. Пойдете со мной Крым воевать? Там и славы, и добычи возьмем! И ясырей наберете себе в жены! Али так продадите. Вернемся на Русь, заживете богато! Волю вы себе сыскали, нынче и славу добыть сможете!

Утром сядем на галеру, обрядимся в бусурманскую одежу и пойдем к турецкому городу под видом османов. Главное добраться до ворот, а там бей-руби без пощады! Его величество приказал к нам в отряд и арнаутов взять, те по-турски говорят, все обычаи ведают, так что никакой промашки не выйдет!

В строю после вчерашней битвы и двух месяцев осады из восьми сотен осталось четыре. Много раненых, хватало и погибших. Но и теперь полк являл собой серьезную силу!

— Ну, кто хочет пойти со мной? Шаг вперед.

Охотники, не сговариваясь и не теряя порядка, разом сдвинулись и снова замерли, глядя на своего командира. Позади них осталось немногим больше трех десятков человек, которые предпочли остаться не при делах.

— Славно! Повоюем, братцы! Пришел наш черед турку бить и города его брать!

Распорядившись, чтобы сотенные командиры срочно занялись отбором всего необходимого для маскарада, сам прямиком направился к шатрам, где разместились балканские наемники, прихватив с собой в роли толмача Нахат и увязавшегося следом за ней доктора.

Когда царь разрешил ему взять в отряд сколько-то албанских вояк, он сразу подумал о Кирилле Габжиле — одном из предводителей арнаутов, благо тот довольно хорошо мог изъясняться на русском, точнее на смеси болгарского, сербского и русинского. Главное, что понять друг друга им удалось и без толмача.

— Киря, слухай сюда. — Помогая себе жестами и время от времени привлекая для большей ясности перевода черкешенку, Панин кратко изложил суть своего плана, заодно оповестив, что готов взять три десятка бойцов под началом Габжилы в свой отряд. Перспектива не сидеть в лагере, охраняя пленных, а отправиться на прибыльное дело и хорошенько пограбить разом воодушевила горца, который яростно закивал Феде в ответ.

— Пан полковник, я и мои бойцы готовы идти хоть сейчас! Встать под твое знамя — честь для нас!

— Вот и славно. Значит, договорились. Отбери людей и без промедления веди их к нашим шатрам. Вам тоже надо будет получить янычарскую сброю.

Первый же выход в море «Святой Елены» подтвердил правоту Петерсона. После перемещения пушек, балласта и ряда других грузов, галеас стал гораздо лучше слушаться руля, меньше крениться в поворотах и вообще, как будто, даже, прибавил в скорости. Возможно, я преувеличиваю и дело в том, что команда, наконец, приобрела какой-никакой опыт, но как бы то ни было, стало лучше.

Подходить близко к Герзету или будущей Керчи мне не следовало. Все-таки галеасов в турецком флоте нет, и нас сразу же опознают как чужаков. В сущности, и с каторгами маскарад весьма так себе. Тем более, что Герзет не заштатная Тамань, ее бежавшие из под Азова турки никак миновать не могли, так что там в курсе разгрома Ибрагим-паши и появления у нас собственной флотилии. Весь расчет на то, что у Татаринова корабли все-таки османской постройки, да на наш русский авось. Кстати, хорошее название для корабля.

— Нарекаю сии галеры «Юнона» и «Авось»! — решил я, похоже, изрядно удивив фон Гершова.

Во всяком случае, узнав о моей воле, померанец надолго затих, напрягая память, после чего осторожно спросил, а как быть с каторгой, попавшей под командование Панина?

— «Аврора», — не задумываясь, ляпнул я, снова погрузив бедолагу Кароля в раздумья.

— Что вас так озадачило, гер генерал? — осведомился обычно равнодушный ко всему кроме своего корабля.

— Да так, — неопределенно отозвался фон Гершов. — Графиню Аврору Спаре я хорошо помню, но про Юнону даже не слышал, не говоря уж об Авосе!

***

Середина августа. Жара. Ветра почти нет. Море, отражая стоящее в зените безжалостно палящее светило, рябит на мелкой волне бесчисленными слепящими бликами. Касым, стоя на воротной башне Таманской крепости, сбросив сонливость, вгляделся в морскую даль, где ему померещилась какая-то темная точка. Протерев глаза, он смог разглядеть галеру, идущую на веслах в сторону порта. Что делать в таком случае старый янычар знал хорошо. Оставлять пост ему никак нельзя, вот и пришлось возвысить голос, призывая старшего караула.

Чавуш[1] недовольный тем, что его оторвали от кофе и вытащили из благословенной тени, отдуваясь и вытирая пот со лба, обильно проступивший от прогулки под палящим солнцем, почти прошипел:

— Что кричишь, дел больше нет?

— Каторга идет, — указал Касым.

— Великая весть. Я немедленно сообщу мусселиму[2]!! — Не без издевки отозвался Селим. — Нет, постой, Касым. Эту весть надо срочно отправить самому герзетскому паше, да благословит его Аллах! И ради этого ты, сын ослицы, вызвал меня? Ну, идет каторга. И пусть идет.

Он приложил ладонь козырьком ко лбу, стремясь разглядеть приближающийся корабль, на котором уже можно было различить обвисшее алое знамя султанского флота со скрытыми в складках белыми звездой и полумесяцем.

— Что прикажешь делать, каракуллукчу-бей[3]? — С почтительностью спросил Касым, но в глазах его искрой промелькнула насмешка. Когда-то эти двое начинали вместе, но вот одному удалось немного выбиться в чинах и с тех пор Селим при всяком удобном случае старался показать свою власть.

— Ничего. Пусть идут.

— Ворота закрыть?

— Зачем, отродье шайтана?! Ты меня уморить хочешь эти вопросами? Если еще раз без дела позовешь, останешься без ужина, клянусь бородой пророка!

Чавуш гневно пыхтя, отправился вниз, шаркая остроносыми туфлями по истертым ступеням и мысленно проклиная излишне ретивого к службе подчиненного, а Касым от нечего делать продолжил смотреть на быстро приближающийся корабль.

Гребцы, подчиняясь команде, ловко убрали весла, и каторга мягко заскользив по водной глади, подошла вплотную к пирсу, с носа бросили причальные концы, тут же подхваченные на берегу. Подтянув судно вплотную, и надежно закрепив уже и с носа, и с кормы, корабельное начальство с важным видом ступило на сушу. Впереди гордо вышагивал янычарский чорбаджий, с двумя заткнутыми за кушак богато отделанными пистолями. Следом за ним шли два десятка до зубов вооруженных воинов с ружьями на плечах, а рядом торопливо вышагивал какой-то подросток.

Пройдя до конца причала, они с гордым видом прошествовали по подъемному мосту, и, войдя в гостеприимно распахнутые ворота, скрылись из вида. Любопытный Касым, гадая, с каким делом пожаловали такие важные гости, даже ненадолго покинул пост, спустившись по лестнице, чтобы рассмотреть новоприбывших, как неожиданно нос к ному столкнулся с одним из них, быстрыми шагами поднимавшимся ему навстречу. Часовой поднял руку, желая поприветствовать собрата, но не успел. Незнакомец ударил заранее вынутым из ножен кинжалом, и старый янычар с перерезанным горлом рухнул на раскаленные солнцем ступени.

Кейфующий в тени чинары чавуш не надолго пережил своего подчиненного. Услышав рядом с собой легкие шаги, он с недовольным видом открыл глаза и с удивлением увидел перед собой незнакомых янычар.

— Вы кто такие? — изумленно спросил он, но так и не дождался ответа.

Переодетый ради такого дела в турецкую одежду и побритый Ванька-Кистень нехорошо осклабился и махнул своим излюбленным оружием. Тяжелая гирька со свистом рассекла воздух и с неприятным чавканьем разбила голову османского офицера, а остальные рассыпались по внутреннему двору крепости, отлавливая расслабленных и не готовых к сопротивлению защитников.