Андрей Посняков - Невеста из ниоткуда Страница 8

А ведь мысль! Где-нибудь веревку найти. Где… У пацаненка этого спросить? Типа – повеситься…

– Все? – любопытствуя, выглянул из-за угла Гречко. – Дела свои справила? Тогда милости прошу в горницу. Не велено тебе на дворе бытии.

– Это кем это не велено?! – вскинулась Тяка. – Да я…

– Сказано, ежели кочевряжиться будешь, Кондея позвати… тот с кнутом придет, охолонит. Звать?

– Черт ты худой!

Погрустнев, Женька махнула рукой – связываться с кнутом не хотелось, знала – с этих чертей станется, вполне могут всыпать плетей, с удовольствием даже.

И снова узилище, унылая полутьма, сундук, лавки. И мысли, мысли, мысли… Такие, что хотелось умереть! Их нужно было гнать, и Женька гнала, как умела…

Усевшись к окну, пленница все смотрела во двор, все пыталась хоть что-то высмотреть, а что – не знала сейчас и сама. Что-то. Чтоб помогло выбраться отсюда. Или кого-то, кто бы помог.

Никого и ничего подобного через оконце, увы, не виделось. Нет, проходили мимо какие-то мужики, парни, девки – но все при деле, с вилами, с топорами… вот парни потащили куда-то бревно… девчонки погнали уток…

За дверью вновь завозились. Надо же! И кто б это мог быть?

– Поснидать принес, вот, – вошел-поклонился Гречко.

В руках мальчишка держал глиняный горшок с чем-то дымящимся:

– Каша! Маслом льяниным заправлена, да с шафраном – умм! Вот те ложка…

– Что, прям из котелка, что ли?

– А чего ж! Это не все еще, посейчас еще еды принесу – кушай-наедайся. Голодом тя морить не велено.

– Спасибо большое! – язвительно скривилась девушка.

Каша – вроде бы просо, только сильно разваренное – оказалась на вкус весьма специфичной – Женька и ложки не смогла проглотить: льняное масло не особенно-то кому нравится, да и шафран, и какие-то пахучие коренья – явно на любителя экзотики – гурмана.

Слава богу, Гречко принес еще и печеной рыбки и даже пирог-рыбник, щуку с форелькою Така уплела за обе щеки – вкусно, хоть, опять же, почти что без соли.

– Счас квас-от принесу… Кашу-то чего не ешь?

– Да не лезет уже. Может, ты скушаешь?

– А и съем! – забыв про квасок, облизнулся мальчишка. – Ложку-то дай, ага.

Пока Гречко – Гремислав – ел, хитрая девушка выспрашивала его обо всем, что приходило в голову. О семье, о городе, и вообще – о жизни.

Парнишка отвечал охотно, хоть и с полным ртом, правда, все больше нес какую-то чушь, в коей Летякина, к слову сказать, ни черта не понимала. Про воинов заявил только, что те – «добры вои Святославьи», город назвал Ладогой, а про семью сказал, что «рода здешнего, при Кузьме-огнищанине живаху».

– Огнищанин-то ить от Довмысла, воеводы княжьего! И двор се – его.

Женька тихонько застонала:

– Слышь, Греча. Ты на самом деле такой или притворяешься?

– А зачем мне пред тобой притворяться? – облизав ложку, резонно возразил пацан. – Ты седня здесь, а завтра где-нибудь в Новагороде али в Смоленске. Чего притворяться-боятися? Сама притворяйся, ага.

– Может, еще и притворюсь, – огрызнулась пленница. – Тебя не спросила.

– А ты спроси, – на полном серьезе предложил мальчишка. – Может, и присоветую чего. Я ж не дурак, так все говорят, а все – врать не будут. Мне сам Стемид-варяг важные дела поручает… тебя вот стеречь поручил.

– Сейчас как дам в лоб, сторож долбаный! Стережет он, как же…

– Ты не серчай! Просто скажи – чего хочешь узнать-то?

– Ах, чего хочу узнать?! – Женька снова взбеленилась. – А тебе непонятно, что ли? Где я вообще, кто все эти люди кругом?!

– Так я ж и говорю – в Ладогеты. Варяги сей град еще Альдейгьюборгом зовут, а весяне – Альдейгой. Тут все и живаху – и варяги, и весь, и кривичи даже. И словене. Я вот – из словен, а Стемид – варяг, у Довмысла-воеводы на службе.

Принесенный парнишкой квас оказался вкусным, хлебным, с этакой приятной кислинкой, и – похоже – хмельным. В голове у пленницы резко захорошело, даже звон в ухе прошел.

– Ты на меня не обижайся, Гречка. Давай лучше песни петь.

– Давай! – обрадовался парнишка. – Я много знаю. Можно игрище затеять – кто кого перепоет!

– Кто кого перепоет, говоришь? А запросто! – Тяка азартно кивнула и пригладила руками волосы. – Давай!

– На щелбаны петь будем или на раздевание? – деловито поинтересовался пацан. – Если на щелбаны, то, чур, по затылку не бить – я им недавно о притолочину треснулся.

– Оно и видно! – Опустив веки, Женька покусала губу и тихо промолвила: – На раздевания, говоришь… А я тебе как, нравлюсь? Ну, красивая я?

С лукавой улыбкой хитрая девушка поднялась с лавки и чуть приподняла свитер, обнажив пупок:

– Красива ль? Стройна ли?

– Красна, красна!!! – икнув, облизнулся отрок. – Кабы богат был, такую б, как ты, в жены бы взял… ну или рабу бы купил синеокую. Куплю ишшо. Или женюсь. Скоро.

– Ишь, купит он… Лучше женись, чудо! Вот что я тебе скажу. – Тяка спрятала улыбку. – Коли я проиграю – разденусь вся, а коли ты…

– И язм тоже разденусь!

– Нет уж, ненадобно мне такого счастья. Если проиграешь – мобильник мне принесешь, понял, да?

– Все, что скажешь, принесу, хоть звезду с неба!

– Ну, вот и договорились. Ну, давай, начинай.

Дождик, дождь,На бабкину рожь,На дедову пшеницу,На девкин ленПоливай ведром!

– Ну и песня! – восхитилась Женька. – Прямо рэп какой-то, особенно вот это – на дев-кин лен поли-вай вед-ром! Здорово! Я про дождь тоже знаю… ммм… не попутать бы слова… а, все равно:

Дождь! Светлой пеленой наполнен воздух,Летний дождь…

Следующую песню Гречко затянул про девчонок – сексуальную:

Пойдем, девочки,Завивать веночки,Завьем веночки,Завьем зеленые…

Женька в ответ:

Что такое осень – это небо…

А паренек:

Мы идем, идем к березе,Мы идем, идем к березе,Ты не радуйся, зелен дуб,Ты не радуйся, зелен дуб!

Эта песня Тяке понравилась – мотивом рок-н-ролл напоминала, веселая! Девушка даже кедом в такт притоптывала, подпевала:

Ты не радуйся, зелен дуб!

Не услышали, как по крыльцу прогремел сапогами Стемид, заглянул в горницу:

– Веселитеся?

И нельзя сказать, чтоб со злобой сказал, нет, вполне обычным тоном, однако Гречко сразу осекся, с лавки вскочил, да бочком-бочком – к двери. Тут бы и выскочить – да нет, не успел – оп! Стемид ловко руку вытянул, да за шиворот – хвать!

– Скажи там, пусть носилки готовят, да поживее!

– Скажу, господине…

– Так беги! А ты, – варяг перевел взгляд на узницу. – Поедем сейчас в одно место. От того, как там себя поведешь, жизнь твоя зависит, смекай. Собираться тебе нечего, одежки путней нет, так что пошли, неча сидети. Мыслю, носилки да вои нас уже дожидаются… а нет, так велю Гречку-прощелыгу выпороть, да так, чтоб сидеть не мог! Песни петь – пой, но и дело делай.

С кондовой правдой сих слов девушка не могла не согласиться, впрочем, никто ее и не спрашивал.

Во дворе уже дожидались носилки, настоящий паланкин, с резными позолоченными ручками и закутанной полупрозрачной тканью кабинкой-кибиткой, с четырьмя дюжими молодцами носильщиками, русобородыми, в синих с вышивкою рубахах, в этих вот кожаных полусапогах-полулаптях, какие тут почти все носили.

– Ромейские! – кивнув на носилки, похвастал Стемид. – Залазь.

Женька юркнула в кибитку, паланкин тут же подняли, понесли. Прикольно оказалось ехать, мягко, плавно и… как в лимузине с затемненными стеклами – ты всех видишь, а тебя – никто.

Вся извертелась пленница, на город, на прохожих смотрела, на воинов с копьями, что позади да впереди за варягом молодым шли. Дивилась, восхищалась искренне – ну надо же! Избы бревенчатые, хоромы, частоколы, стена – крепость – каменная – а какие костюмы у иных! Любая телегламурка обзавидуется. Такие ткани в магазине днем с огнем не найдешь. Сколько труда во все, сколько денег вложено.

А этот Стемид – или как там его по-настоящему – тип напрочь криминальный. Наверное, про нож не шутил. Угрожает, блин, козлина. Интересно, где второй, старый – Довмысл. Воевода чертов!

Мимо пробегали какие-то люди в плащах и без плащей, просто в длинных рубахах, пару раз кортеж обогнали всадники, что-то весело крикнули Стемиду – наверное, знакомые. Женька, наверное, сейчас сильно удивилась бы, если б из-за угла показался автомобиль или автобус, или хотя бы просто человек в пиджаке или джинсах… хорошо б – с прижатым к уху мобильником.

Мечты, мечты… С другой стороны – а ведь почти привыкла уже.

Улицы, переходя одна в другую, вывели паланкин на торговую площадь, Женька ее уже видела и посматривала по сторонам уже без прежнего любопытства – подумаешь, шляются тут всякие, орут, друг на друга наезжают, делают вид, что торгуются.

Зевнув, пленница устроилась поудобнее… и вдруг услышала дикий истошный крик, раздавшийся откуда-то слева. И столько было в этом крике ужаса, безнадеги и боли, что не только Женька высунула голову – Стемид и сам замедлил шаг, а следом за ним – и вся процессия.