Admin - Каюр (СИ) Страница 8

   - Солдат, смирно! - орал он. - Отдать честь! Вольно!

   Бондаренко, очень рассерженный - за то, что тот ему трип сорвал - выпустил в него весь магазин, длинной очередью перебив ему ноги. И пока тот в болевом шоке корчился и кричал, подошел и скрутил его.

   Диспетчер требовал доложить обстановку. Чмо из своей засады делились издевательскими замечаниями. Бойцы молчали. Бондаренко ругался. Вазелин от боли рычал и ругался тож, пока Бондаренко не сорвал с него коммуникатор.

   Во время преследования мне так и не удалось войти в визуальный контакт с челомутами. И только сейчас, паря в эмпиреях, я их мог рассмотреть внимательно. Эти четверо, видимо, здорово провинились перед законом. Наказание безобразием было суровым и соответствовало опущению третьей степени. Прежде всего это касалось лиц: они были уродливы, словно карнавальные маски. И разумеется, никак не отражали их индивидуальностей или хотя бы прозвищ. Поэтому, кто из них был Ветрогон, кто Муму, Стальной или Попаданец (который, кстати, так и не подал голос - возможно, речи намеренно был лишен), для меня так и осталось невыясненным. Я их мог идентифицировать только по голосам и манере высказываться. Их тела, разумеется, были скрыты одеждой, но не из стыдливости - они не только не стеснялись своих уродств, но и друг перед другом ими кичились. Считалось, чем сильней чмо изуродован, тем больше он натворил и соответственно, тем этот мачо круче. Среди генженеров попадались творцы с поистине изуверской фантазией, и бывало, давали волю воображению, ставя в тупик само мироздание, изумляя биологов и богов. Впрочем, наши были еще ничего. Хоть и третьей степени.

   Они повылезли из укрытий, кривлялись и приплясывали на кирпичных развалинах. Потрясали оружием, дразнили бойцов и постреливали в их сторону.

   - Присоединяйтесь! Мы тут припухаем без вас! - орали они, но бойцы хранили молчание, словно вся эта чертовщина и чегеварщина их не касалась.

   Только Клим не принимал участия в этих бесчинствах.

   - Как там фра Вазелин? - всё беспокоился он.

   - Повязали, - ответил ему, наконец, кто-то из наших.

   - Слышал, что повязали. Очень мучается?

   - Будет жить и отвечать за содеянное.

   - Сволочи. Я бы таких вешал на желтых шнурках, - сказал Клим без особых эмоций. - Стреляй, пёс правосудия, все равно живым не получишь. Считай, что я заявление тебе подал. Прошу уволить меня по собственному желанию, а тело предать земле.

   - Сейчас, лопату настрою...

   - Боюсь, что по истечении сейчас наступит потом, и в этом потом нас больше не будет.

   - Сэкономлю боекомплект.

   Поле боя не исчезло совсем, но что там происходило, перестало меня интересовать, и может быть, вследствие этого стало выглядеть более тускло.

   Реальность пропадала и возникала вновь, мир исчезал и появлялся, но с каждым разом всё менее насыщенный красками, все с меньшей отчетливостью очертаний. Эти схлопывания-сворачивания - я был наслышан - нередко сопровождали процесс перехода. Мир "хлопает", говорят лазари, перед тем как, поблекший, окончательно расплывется, размажется по горизонту иной среды или провалиться в тартарары. Так хлопает глазами уставший за день разум в попытках удержать утомленным зрением последний клочок реальности, перед тем как забыться сном.

   - Умираем, но не сдаемся! - кривлялся где-то внизу Ветрогон.

   Один из них, вероятно, Стальное Очко, выпустил очередь по своим, стоявшим кучно, положив всех. Оставшееся в магазине разрядил в себя. Ах, Стальной, лузер ты мой лазоревый, это не лечится наложением рук.

   Возможно, что зрелище не совсем соответствовало реальности - новое зрение зачастую искажает и приукрашивает происходящее, а иногда делает нелепым или смешным. Но мне вдруг стало безмерно жаль и монаха, и челоморфов. Оказалось, что и здесь, на безмятежной высоте, я не чужд сочувствия ближнему.

   Убитые еще дергались, словно у смерти на подтанцовках. Бойцы собрали оружие, доложили потери. Двое убитых с нашей стороны, и все, кроме Вазелина - с той.

   Взаимодействие с реальностью оставалось, но все более ощущалось притяжение мира иного. Бормотание бытия - крики, выстрелы, подзывающие вертолет - еще пробивались оттуда сюда - словно затухающие вибрации. Но уже перетягивало желание заглянуть в иное.

   Дуновеньем, движением света, касаньем извне или повинуясь собственному неясному импульсу, я был отброшен от места событий - взлетел, отлетел - примерно такими глаголами можно было обозначить резкое и как будто немотивированное отстранение от того, частью чего я только что был.

   Мир иной отошел ко мне, "открылась виза", а та реальность угасла, свернулась в тусклую точку, но не пропала совсем, а так и осталась висеть бледной звездой, в то время как на более темном фоне проявлялись неопределенные силуэты, узоры, контуры, словно зрение перестраивалось на другие миры.

   Мне случалось уже забираться на первый ярус небес. Я не только от лазарей, но и на собственном смертном опыте знал, что с каждой ходкой проникаешь все дальше в неведомый потусвет, с каждой попыткой приоткрывается большая часть мира иного.

   То, что случается припомнить впоследствии - те жалкие крохи, застрявшие в базе - дает лишь бледное представление о ландшафте потустороннего. Ибо его явлениям нет соответствий в нашем привычном мире. Где те новые неевклиды, которые представления перевернут? То что не находит в сознании соответствий, остается невидимо для него.

   Нельзя описать в старых понятиях небывалое - новые формы и сущности, для которых нет в душе ничего тождественного, нечем поверить их, распознать. Лишь по мере накопления смертного опыта совершенствуются органы восприятия, вырабатываются адекватные соответствия и понятийный аппарат.

   Весь этот космос находился в хаотичном движении, словно сон или синема, в непрерывной смене картин, каждая из которых представляла собой эмбрион зрелища и могла б развернуться в отдельный сюжет, если в эту картинку войти. Более того, эти сюжеты можно было - и предлагалось - прожить, ощутить себя персонажем или частью среды, в которой все это происходит или готовится произойти.

   Однако новое зрение пользовалось старой избирательностью и не могло одномоментно воспринять более одного варианта. Я мог прожить их все или несколько, но только в последовательности, я мог ступить только в один лэнд. Я пока что не научился пребывать сразу везде, не умел использовать все возможности потусвета - сразу во все двери войти, размазаться по всем сюжетам и направлениям, пространствам и временам. Чтоб незапятнанными глазами открывать и открывать небеса неописанные, заручиться видением во множестве измерений, всеохватностью зрения, когда все в одном, или вернее, когда всё - одно.

   Я вдруг ощутил нуминозный трепет, как в присутствии божества. Испуганный, я шарахнулся в одну из возможностей, надеясь найти укрытие, хотя не знал, от кого или от чего. Мне представилось: комната, кровать, тело. Тело вроде бы спит. В какой сюжет эта картина выльется? Во что вырастет сей эмбрион? Чем обернется новое будущее?

  03 ЛАЗАРЕТ

   Я вдруг понял, что глазами тела на мир смотрю. Пытаюсь, во всяком случае. Пространство предо мной то утопало в дымке, то проявлялось вновь. Картинка подрагивала, расплывалась, покрывалась рябью, колебалась, сминалась, съезжала на сторону. Ее параметры непрерывно менялись: размеры, резкость, контрастность, яркость. Фон. Вместо фона плясали пятна. На пятна накладывались голоса. Мир никак не мог утвердиться, действительность распадалась. Окно накренилось, вот вывалится из стены. Потолок приблизился и накрыл тело. Угол зрения сдвинулся. Мир тронулся и поплыл, продолжая смещаться. Словно глаз вытек и завис под потолком. Зафиксировался в ближнем углу. Камера наблюдения, ее линза, зрачок.

   Окно, между прочим, осталось на месте. Хотя видеть его и другие предметы в этом ракурсе казалось весьма необычным. Эта паучья точка зрения еще полностью не установилась. Будто, муха, трепеща в паутине, не обессилела и не издохла еще, сообщая дрожание самому наблюдателю. Обретение геометрии мне давалось с трудом.

   Я уже жив? В какой момент моего путешествия мне это привиделось, я никогда не узнаю. То ли я еще где-то витал, то ли уже в новое тело меня воплощали, наполняя старым вином новые мехи.

   Вначале вернулись образы. Потом стали всплывать слова и даже целые связки слов. Поначалу с трудом, как если бы они были значительно тяжелее образов. Играть образами было удобней, быстрей, компактней.

   Жизнь, воздух, дышать, хорошо, свет. Я, другое, дом, лукоморье, дуб. Бой, больно, монахи, смерть. Всплески прошлого. Инсталляция протекала успешно. Я бы даже притормозил время, которое вдруг возникло и неудержимо рвалось. Но от меня ничего не зависело. Я, конечно, даже не осознавал, что меня воплощают. Процесс загрузки воспринимался как сновидение. Потом кое-что припомнится, как предутренний сон, вместе с ощущеньем, что жив, появится чувство тела, тяжесть его и сожаление, что потерял нечто большее, чем может этот мир мне предложить.