Эдгар Пэнгборн - Дэйви Страница 30

— Да, Вайлит, я понимаю, дорогая.

Я разрезал курицу так честно, как только мог, передал ее в разные стороны и собирался уже грызть, как Джед опустил голову и пробормотал молитву, к счастью, короткую. Мы с Сэмом начали есть сразу же после этого, но Джед сказал:

— Вайлит, я прислушивался, когда молился, и не услышал никакой молитвы от тебя.

Это действительно так: среди настоящих верующих, если присутствует священник, люди хранят молчание, когда он говорит надлежащую молитву, но если нет священника, считается, что каждый будет произносить ее одновременно, оставляя богу анализировать этот гул и отсортировывать верующих от понимающих толк критиков. Джед, конечно же, не слышал ни Сэма, ни меня, но наши души, очевидно, не так беспокоили его, или же он считал, что с нами слишком много работы. Душа Вайлит была иной. Она пролепетала:

— О, Джед, я только… я хочу сказать, я благодарю тебя, господи, за этот хлеб мой насущный, даждь нам днесь…

— Нет, дорогая. Хлеб означает настоящий хлеб, поэтому, раз это курица, лучше всего тебе сказать «курицу», понимаешь?

— За эту мою… Но, Джед, курицу не приходится есть каждый день.

— Ну, ладно, можешь выбросить «даждь нам днесь»…

— За эту мою курицу и внушаю…

— Вручаю.

— Вручаю себя в твое распоряжение во имя возлюбленного Авраама… Так?

— Так, — сказал Джед.

После еды Вайлит пошла, прихрамывая, отыскать еще немного топлива. Я хотел, чтобы пока она была занята, я мог бы спросить, кто она такая и как она оказалась с ними, но Джед заметил у меня на шее талисман удачи и первый спросил меня о нем.

— Это просто старый скромный талисман удачи.

— Нет, парень Дэйви, это правдоопределитель. Я видел такой же в Кингстоне; он принадлежал мудрой старухе. Твой разительно похож на него, непременно имеет такую же силу. Никто не может смотреть на него и говорить ложь — это факт. Дай мне подержать его на минуту и показать тебе. Вот, погляди этому человеку или этой бабеночке прямо в глаза и посмотрим, солжешь ли ты…

Сделав каменное лицо, я сказал:

— Лунный свет черен.

— Ну и как? — спросила Вайлит, сваливая охапку сухих сучьев. — Ну и как, Джед, что несет этот парень?

— Ну, я понял его. — Довольный, Джед засмеялся. — Другая сторона луны должна быть черной, иначе мы бы видели ее сияние, отраженное на занавесь ночи; тогда огромное белое пятно двигалось бы по пути движения луны. Но мы видим лишь отверстия в занавеси, чтобы пропускать небесный свет, и немногие из этих точек движутся иначе, поэтому они должны быть небольшими осколками, подобно бриллиантам, которые бог сбрасывает с луны, чтобы освещать предметы. Ясно?

Без особого восхищения Сэм пробормотал:

— Поимей меня необрезанный![53]

— Сэм, я должен попросить тебя не пользоваться такими ругательствами в присутствии чистого душой парня и несчастной женской души, которая пытается найти свой путь в царство вечной праведности; более того, я больше не потерплю надругательства над религией, я совершенно не потерплю этого.

Сэм сказал ему, что просит прощения, в такой манере, что наводило на мысль, что он привык повторять эти слова и, более или менее, каждый раз имел их в виду. Полагаю, добродетельные люди, такие, как Джед, считали бы мир безрадостным, если бы не могли улаживать довольно частые обиды. Что касается талисмана удачи — ну, Джед был намного старше меня, на сорок с хвостиком, а также в равной мере чертовски мощнее и преисполненный божественной благодатью. Я в самом деле думал, что если бы сделал еще одну попытку побудить к сверхъестественной работе этот двуликий болванчик из глины, меня не остановила бы даже глиняная стена. Но Джед был так горд и счастлив, что научил меня чему-то полезному и удивительному, что у меня не хватило духа испортить ему настроение. Может, у меня, так или иначе, не получилось бы. Какую бы абракадабру я ни предложил, он всегда мог бы представить подходящее объяснение, чтобы доказать, что я не лгал — продвигаясь вперед легко и спокойно, обводя «Госпожу Правду» вокруг собственного пальца и загоняя ее в кусты, пока, рано или поздно, несчастной старой прислуге не придется выползти там, где он хочет, хнычущей и чешущей языком, вытянув ноги, с подергивающимися виноградными листьями в жалких остатках волос.

— Ну, — сказал я примирительно, — в самом деле, никогда не знал, что он обладает такой способностью. Его дали мне, когда я родился, и с тех пор люди нарассказывали мне столько гнусной лжи, их ничто и никогда не останавливало.

Он ответил:

— Просто ты никогда не понимал, каким образом использовать его.

Он все еще держал изображение обращенным ко мне, спросил, будто ненароком:

— Это действительно был несчастный случай, то, о чем ты рассказал?

Тут Сэм Лумис встал и смело заявил:

— Гореть мне в адском огне, будь я проклят! Мы же поверили ему на слово, а теперь сомневаемся в этом.

Я мог слышать, как позади меня Вайлит затаила дыхание. Джед был фунтов на сорок тяжелее, но и Сэм, видно, не из тех, с кем можно легко справиться, раненый он в голову или нет. Наконец, Джед сказал, очень кротко:

— Я не хотел никого обидеть, Сэм. Если мои слова звучали обидно, прошу извинить.

— Не у меня проси прощения. Проси у него.

— Все в порядке, — сказал я. — Я не обиделся.

— Я, в самом деле, прошу у тебя прощения, парень Дэйви. И никто не смог бы сделать это любезнее меня.

— Все в порядке. Не стоит обращать внимания.

Когда Джед улыбнулся и вернул мне глиняное изображение, я заметил, что его рука дрожит, и почувствовал, во время одной из тех неописуемых вспышек, которые имеют сходство с пониманием, что он совсем не боится Сэма — лишь самого себя. Он спросил, может, чтобы просто поддержать разговор:

— Ты куда-то специально направлялся, парень Дэйви, когда мы наткнулись на тебя?

— Леваннон — вот куда я хочу идти.

— Ну… они там ничуть не лучше еретиков.

А Сэм спросил его:

— Ты когда-либо, черт возьми, был там?

— Конечно, и вовсе не горю желанием идти туда снова.

— Придется пересечь Леваннон, если вы с Вайлит собираетесь в Вэрмант, как сказали.

— Да, вздохнул Джед, — но только пересечь его.

Они все еще были взвинчены. Я сказал:

— Все, что я когда-либо слыхал о Леванноне, я знаю по рассказам.

— Есть места приличные, — признал Джед. — Но эти шарлатаны! Хватают тебя за рукав, склоняются к уху. Есть такое утверждение церкви, что если все верующие сектанты слезутся в Леваннон, то будет лучше для всех остальных, но я не уверен. Граммиты, франклиниты — вот что религиозная свобода принесла в Леваннон. Ничуть не лучше выгребной ямы атеизма.

Я признался:

— Никогда не слыхал рассказов о франклинитах.

— Нет? О, они откололись от неокатоликов в Коникате — неокатолики имеют там большое влияние, ты знаешь. Церковь, от которой они отделились, терпит их при условии, что те не собираются строить молельных домов и обзаводиться имуществом… я хочу сказать, что следует иметь религиозную свободу в разумных пределах, просто, чтобы она не приводила к ереси и прочему. Франклиниты — ну, я не знаю…

Сэм подхватил:

— Франклиниты доказывают, что они получили название от имени св. Франклина, не Бенджамина[54], а проклятый золотой стандарт[55] не был обернут вокруг него, когда его хоронили, а вокруг какого-то другого образованного святого с таким же именем. Мать моей жены знала все об этом, она была бы свидетельницей тех событий, пока тот человек не сдох. Один из них носил молнию в своем зонтике, я забыл, кто именно.

— То был Бенджамин, — сказал Джед, снова совсем дружелюбно. — Как бы то ни было, франклиниты устроили ужасное смятение в Коникате, такой позор — мятежи и тому подобное, наконец, стали вроде подвергаться гонениям и обратились к основной церкви, чтобы им позволили исход или что-то вроде этого, в Леваннон, что и было сделано, и там они находятся до сего дня. Все это ужасно.

— Мать жены была граммиткой. Добродетельная женщина, с ее собственной точки зрения.

— Не оскорбляла твоей веры, Сэм?

— Нет. Я сказал, с ее точки зрения. Но когда это случилось с моей женой, ну, я сказал ей, Джексон, сказал я, можешь быть граммиткой, как и твоя уважаемая родительница, и пророчить конец мира, пока твоя собственная задница не вознесется на небо, сказал я, и причинит этим боль тому, кто остался, сказал я, или можешь быть моей хорошей женой, но ты не можешь быть тем и другим одновременно, Джексон, сказал я, так как я не собираюсь терпеть это. Забодала меня совсем, ну ее…

— Ты имеешь в виду, — сказала Вайлит, что старуха очень активна в постели?!

— Нет, детка Джексон, совсем нет, то есть, это просто в хорошем смысле. Я имею в виду только, что она была ревностной добродетельной верующей после этого, настоящей святой, я никогда не имел ни капельки беспокойства с ней с того дня. Что касается религии, я имею в виду. У нее были и другие недостатки — беспрерывная болтовня, подходящая носильщику ручки от непрестанно звенящего граммофона; вот почему я вступил в армию, чтобы иметь чуточку тишины и спокойствия, но она настоящая святая, понимаете, с ней совсем никакого беспокойства, нет, сэр. Только не в религии.