Клятва (СИ) - Калашников Павел Страница 4

— Где же еще четверо?

— На том свете, — сухо сказал Буйвол, глядя на скалы, где-то и дело мелькали дымчато-серые силуэты.

Точно! Горные барсы. Ирбисы. Животные красной книги, очень редкие засранцы. Повезло же, сука, их встретить.

— Верно подметил, Буйвол, — добавил я, всматриваясь в нарезной рельеф могучих скал. — Ирбисы, чтоб их. Небольшая стая спустилась с гор, затем быстро перебила отряд.

— А щас волочит наших на скалы, чтоб перекусить, — догнал Ржавый. — Еще и на завтра себе оставили…

Я вздохнул. Всё шло к черту. Сначала ходоки, после какие-то чертовы пауки, от которых добрую часть наших будто парализовало, теперь это.

— Беркут! Ходоки на центре болота, идеальное время, чтобы сваливать!

— Принял, — ответил командир, — ждите указаний.

Затем он посмотрел на трупы, потом на нас. Вздохнул.

— Заберите их оружие и патроны. Затем уходим по краю топей.

— Но…

— Не обсуждается, — отрезал Беркут. — Это приказ.

6

Дальше все прошло как нельзя лучше. Если так вообще можно сказать. Мы обошли болота по рядом лежащему лесу, затем вышли к той злосчастной опушке. К счастью, этих мразей там не было и мы без особых препятствий сели в машины и дали по газам.

На обратном пути все были подавлены. Мы потеряли слишком много людей. Операция «Ковчег» по инициативе Беркута была заморожена.

Все хотели забыть об этой ночи, как о страшном сне. Никто, даже Клим, не хотел говорить на эту тему. Я знал, что им нужно время. Знал, что всем нужно переварить случившееся.

Что уж говорить, я перестал общаться с Ромом. Не хотел принимать, что он, возможно, был прав. За время нашего отсутствия он успел наладить связь в городе и активно готовился со своей командой выдвигаться в Иркутск. Но Беркут, удрученный нашим провалом, не выделил им достаточно охраны. Пока что.

Я ждал зимы. Именно зимой большинство тварей уходят в спячку. Это было лучшее время. К тому же, все эти месяцы я работал. Искал новые маршруты, рассчитывал затраты, пытался взять во внимание все нюансы. И вот, когда мой план, учитывающий все возможные неприятности был готов, я пошел к Беркуту.

Скрипящая дверь старого офисного кабинета тоскливо приоткрылась. Внутри все было дешево и сердито: старый стол и два косых стула, пара книжных шкафов, почти пустых. Беркут сидел на довоенном офисном кресле и курил, всматриваясь в бумаги на столе.

— Егерь? — удивился он. — Привет. Давно тебя не видел.

— Тоже могу сказать тебе. Привет, Степаныч.

Я присел на стул. Он протяжно заскрипел.

Беркут быстрым движением потушил сигарету, отвлекся от бумаг.

— Без всяких вступлений, — резко начал я. — Все эти месяцы работал над планом. Тогда, в октябре, мы не рассчитали сил. Нужно было взять больше человек и ехать в полный объезд деревням и городам. Я составил маршруты, сделал необходимые расчеты. Нужно будет их немного подкорректировать и выйдем уже через неделю. Время идеальное, почти все твари в спячке.

Я вынул из накидной сумки сверток карты, пару тетрадей с расчетами, положил их на стол.

Беркут лениво потянулся, оценочно взглянул на них. Неспеша перебрал страницы.

Повисло молчание. В этом молчании можно было утопнуть.

За окном посыпал снег.

— Егерь, — после долгой паузы сказал Беркут, — мы не будем повторять «Ковчег». Это исключено.

Слова металлом вонзились в душу.

— Почему, Степаныч? — не выдержал я. — У тебя перед глазами четкий план маршрута, расчеты необходимых средств. У тебя в руках все, что нужно. Просто дай приказ!

— Нет, — сухо ответил командир, — это исключено. В той ходке мы потеряли девятнадцать человек. Десятерых сожрали ходоки. Двух прибили топельники. Еще семерых утащили ирбисы. Двадцать человек еще долго отходили от паучьего яда, а пару из них наполовину парализовало. Я не пойду на такие или большие потери снова.

Я криво усмехнулся. Почувствовал, как тело разгоняет адреналин.

— Ты хочешь сказать эти девятнадцать человек погибли зря? Погибли ради того, чтобы мы всё бросили и отсиживались по углам?

— Нет, Егерь. Ты не понимаешь опасности. У нас нет ни ресурсов, ни людей для повторной ходки.

— А ты предлагаешь отсиживаться, как крысам, терпеть нападки чудищ и постепенно пустеть? Это твоя тактика?

Мы буравили друг друга взглядами.

— Моя тактика — сохранение людей. Мы не сможем добраться до Сахалина ни сейчас, ни через пару лет. Я больше не рискну человеческими жизнями.

— Трус, — прошипел я, сдавливая ручки стула, — нас сожрут и не подавятся. На что ты рассчитываешь?

— Мы не доберемся до ковчега, Егерь. Но мы можем его построить. Здесь, в городе.

— Ром тебя убедил, да? Бегать по выжженным пустошам и пытаться вырастить картошку на мертвой земле лучшее, на что мы способны, верно?

— Только на это мы и способны. Не прыгнешь ты выше головы, Егерь. И я не прыгну. Ром предлагает отличную идею. У нас уже есть какая-никакая связь, а если ему удастся восстановить вышки в Иркутске, мы продолжим налаживать инфраструктуру, развиваться.

— Мы сгнием, Беркут. Ты сгниешь в собственном царстве построенном на костях. Те, кто погиб, не этого хотели. Они верили нам.

— Не смей трогать усопших! — взорвался командир, поднимаясь со стула. — Они сгинули из-за твоей идеи. Но не тебе с ней жить, а мне.

— Трус, — скрипнул я зубами, — чертов трус, который вцепился в труп прошлого. Ты боишься риска, живешь только в угоду себе. Хорошо жить за чужой счет?

Беркут ударил кулаком по столу, да так, что мебель покрылась тонкими трещинами.

— Заткнись, ей-богу, заткнись. Мы оба испачкали руки в крови.

Я посмотрел на него. Он действительно был зол. Таким редко его увидишь.

— Верно сказано. Только вот я от своей крови не отмываюсь.

Быстрым движением забрал наработки, сунул их в сумку.

— Прощай, Беркут. Поступай как знаешь, но я не дам смерти наших товарищей потерять смысл.

Дальше не стал слушать, что он говорил. После того как захлопнул дверь, твердо решил. Я найду ковчег, чего бы мне это не стоило.

Глава II. Десять лет спустя

1

Осень — тоскливая пора. Вечно льют дожди, бьют грозы, а крышесносный ветер буйствует на занесенной ковром из жухлых, отдающей бронзой листьях, земле. Едва греющее солнце почти не выползает из мрачных, темно-синих туч и только изредка показывает свои раскидистые рыжие лучи.

Но Егерь любил осень. По странной причине он предпочитал меланхолию умирающей природы, что догорала последними красками цветов, радостному пению птиц, играющих в аккомпонент расцветающей весне. Ему нравилось видеть последние вздохи самой природы, перед тем как она умрет, чтобы вновь возродиться.

Егерь был из тех крепких мужчин, перед которыми любая жизненная невзгода рассыпалась в пепел, оставляя после себя лишь незамысловатые узоры в виде шрамов на теле. Ему было под пятьдесят, хотя его точного возраста никто не знал да и знать не хотел. Телом он напоминал могучего богатыря, с, тем не менее очень удрученным, уставшим, изъеденным морщинами лицом. Его глаза, что когда-то блестели ярким лазурным блеском моря, затянуло густым, клубящимся туманом, который, кажется, уже ничто не развеет.

Кавказец, который был им лишь наполовину, не торопясь вел 255 КРАЗ, проезжая по не раз проторенной дороге. Фасадом ей служили кривые, горбатые, сросшиеся друг с другом в уродливом танце тополя и березы. Часть из них лишь напоминала деревья: торчащие вверх, обнаженные пожаром пепельно-серые стволы являли собой результат кошмарно разбушевавшегося пожара, что пронесся волной по многим сибирским лесам.

Егерь не торопясь дернул коробку передач, отчего машина чуть прибавила ходу.

Черный клубок, сидевший на сиденье сбоку, слегка дернулся. Позже существо навострило уши, вытащило из укрытия морду, осмотрелось.

— Не смотри на меня так, Зевс — обратился Егерь к клубку шерсти, — ещё не приехали.

Зевсом кавказец называл отнюдь не греческого бога грома, а своего питомца, являющегося то ли волком, то ли псом. Во всяком случае, перевозчик привык считать его полуволком, сочетающем в себе лучшее от обоих видов.