Жан-Клод Дюниак - В садах Медичи

Жан-Клод Дюниак

В садах Медичи

Три года спустя они снова встретились в садах Медичи. Он шёл мелким, торопливым шагом. Равномерный поток его мыслей катком раскатывал расстилающуюся прямолинейную аллею из песка и белого гравия перед ним. Она сидела на каменной скамье, держа в руках книгу с истрёпанными страницами. Над головой медленно покачивалась пиния.

Они бы никогда не получили возможность встретиться. Чтобы защитить её теперешнее личное пространство, хватило бы одного лёгкого поворота аллеи, или можно было бы поднять вокруг скамьи непроницаемую живую изгородь. Но в этот ранний час сады были пустынны, и сумасшедший архитектор, который правил во владениях Медичи, ещё не активировал большинство своих механизмов. Ни площадки газонов, ни увитые плющом галереи не делали попыток по-новому сгруппироваться для гипотетического пешехода. Утренняя заря стёрла память статуй и фонтанов. Каждая травинка имела тот же вид, что и накануне, или только что начинала робко идти в рост… В тот день, казалось, сады были целиком предоставлены воле случая.

Так их пути пересеклись. Скрип его шагов по гальке испугал её. Она подняла голову. Он остановился, ошеломлённый тем, что видит. Они смотрели друг на друга. Он узнал её; она его — нет.

Когда он сел рядом с ней, она равнодушно пожала плечами. Открытую книгу она положила на колени ещё перед тем, как взглянуть в его лицо. Его первые слова сбили её с толку.

— Ну здравствуй!

Она снова внимательно посмотрела ему в лицо. У него были обыкновенные карие глаза, правильные, но не запоминающиеся черты и улыбка, которая становилась всё более неуверенной. Она при всём желании не могла его вспомнить и осторожно погрузилась в затенённые зоны своей памяти, ища какие-нибудь наводящие указания. Может, это была одна из её мимолётных любовных связей, человек, за которого она держалась пару часов, тогда, в чёрное время три года назад? Но всё же её инстинкт сказал: нет. Она отрицательно помотала головой.

— Я вас не знаю.

— Ты меня не помнишь? — Его голос звучал недоверчиво, и улыбка уже погасла. — Ты что, правда не помнишь?..

Имя, которое он произнёс после короткого молчания, действительно было её именем.

Книга соскользнула с колен и упала на землю. Он нагнулся и подал ей, не отважившись положить книгу ей на колени. Исподтишка они наблюдали друг за другом. Она взяла книгу и решительным жестом захлопнула её.

— Спасибо.

Плотный занавес из веток, продукт их обоюдного желания, загородил скамью. Аллея постепенно исчезла под ковром из старых листьев. Сад медленно просыпался и готовился к тому, чтобы принять множество людей, гуляющих в поиске уединения. Тонкими изменениями он должен был так отделить посетителей друг от друга, чтобы у каждого создалось впечатление, что весь сад принадлежит ему одному. Но они ничего не знали о подспудной активности, которая бурлила вокруг них, и долго молча сидели рядом. Первым прервал молчание он.

— Я понимаю, что ты не хочешь больше со мной разговаривать, поэтому я сейчас уйду. Но только не говори, что ты меня забыла. На это ты не имеешь права.

Он сделал попытку встать. Она удержала его за рукав.

— Погодите. Погоди, — она кусала губы и потом пробормотала: — Если я тебя и знала, то теперь не помню об этом. Моя память уже неполноценна. Три года назад я продала её часть.

Она отвела со лба тёмные волосы. У самых корней волос показался неровный шрам: знак торговцев памятью. Ему уже и раньше случалось видеть такого рода раны, которые тянулись, словно подпись, над выпотрошенным черепным сводом. Он понял.

Когда он встал, чтобы уйти, она уже не пыталась удержать его. Его шаги крушили сухие листья. Он, как лунатик, удалялся по аллее, усыпанной мёртвыми ветками.

Они бы никогда больше не встретились. Но по какой-то странной прихоти сады сохранили в извилинах своего растительного мозга обстановку их встречи, чтобы заново сформировать её по своему усмотрению… Три дня спустя он снова сидел рядом с ней, не произнося ни слова. Окружающая обстановка не изменилась, и она опять не узнала его.

Она всё ещё читала ту же книгу. Закладка переместилась самое большее на несколько страниц вперёд. Её взгляд то и дело скользил к предыдущему абзацу, который уже начал тускнеть в её сознании. Тем, кто продал большую часть своей памяти, уже трудно было обзавестись новыми воспоминаниями. Факты и чувства наталкивались на поверхность синапсов, отшлифованных настолько гладко, что на них трудно было удержаться надолго.

Они заново проиграли всю сцену их последней встречи, с некоторыми вариациями. Он уже знал большинство её ответов, а ей они казались только что придуманными. Иногда он нарочно играл неправильно, но она была неспособна различить его фальшь.

Они беседовали дольше, чем в первый раз. Сады развесили над их головами тенистые гирлянды и окутали их покровом темноты, которая очень подходила к мягким оттенкам их слов. В таком укрытии им было легко говорить доверительно. Но она всё равно смущалась.

— Ты знаешь моё имя. А я твоего не помню.

— Это нормально. Я утонул на дне колодца твоей памяти, когда они забрали твои воспоминания.

Она потупила глаза.

— Я что, сделала это… из-за тебя?

— Может быть. Возможно.

Некоторое время они молчали. Она раскрыла свою книгу и прогнала муху, которая кружила над складками её юбки. Он внимательно наблюдал за ней. После их разлуки он предавался мечте о несбыточной встрече с идеальной спутницей, из памяти которой были бы стёрты все недоразумения и обиды. И вот его желание исполнилось, она забыла обстоятельства их разлуки, а ведь он сам хотел любой ценой вычеркнуть их из её воспоминаний. Казалось, теперь ничто не стояло на пути их вновь обретённой близости. Он набрался смелости и положил ладонь поверх её руки. Свою ошибку он заметил с опозданием. Она захлопнула книгу и быстро удалилась…

В эту ночь он плохо спал. По пути на работу он сделал крюк, чтобы не идти мимо садов. С наступлением сумерек всё же отправился туда, но никого там не нашёл.

По прошествии недели аллеи, посыпанные гравием, неотвратимо привели его к скамье и к женщине, которая там сидела. Он пролепетал извинение, но заметил по её удивлённому взгляду, что у неё не осталось ни малейших воспоминаний об их прошлой встрече. Его тревога улеглась, и он отважился улыбнуться ей. Десять минут спустя они возобновили своё знакомство.

Он привык почти каждый вечер находить её там, чтобы заново связывать нити, которые были перерезаны торговцами воспоминаний. Но потом каждый час, который она проводила вдали от него, снова разрушал ткань общих воспоминаний. Во время следующей встречи он терпеливо сплетал эту ткань заново. Со временем он весьма изощрился в этой игре и уже знал, как несколькими фразами восстановить доверительность, необходимую для их бесед. Однако дольше двух или трёх дней она не помнила ничего из того, что он ей говорил…

Если он хотел знать, сколько информации она забыла со дня последней встречи, ему достаточно было лишь взглянуть на роман, который она пыталась читать. Если закладка не продвинулась вперёд, его речь была забыта. История — как её собственная, так и персонажей романа — остановилась на одном месте. Правда, иногда она продвигалась на несколько страниц вперёд и припоминала его имя или узнавала его в лицо. В такие дни она приветствовала его робкой улыбкой и не находила странным то, что он садился рядом с ней. Однако на следующие дни закладка перемещалась назад, к началу главы, она начинала повествование снова и вынуждала его делать то же самое.

За горечь таких моментов он был вознаграждён сладким покоем тех мгновений, которые он мог проводить подле неё. Красота, которой блистали окружающие их сады, почти не менялась. Так, будто они занимали пограничную область между реальностью города и переменчивыми пространствами владений семьи Медичи. Тем не менее, механизмы каждое утро стирали следы их предыдущего дня и обновляли вялые листья, которые они растоптали накануне.

Она не замечала этого, а он страдал, оттого что в воспоминаниях сада мог оставить так же мало следов, как и в памяти своей спутницы. Одна лишь его душа сохраняла память истекших мгновений, и иногда он ловил себя на том, что сомневается в своём чувстве времени. Во время таких кризисов он убегал, не попрощавшись, или обращал в бегство её, проявляя слишком сильное нетерпение при переходе к самому важному…

Он приходил всё раньше. Едва закончив работу, отправлялся в сад и спешил прямиком вдоль аллеи, которая, казалось, вытягивалась позади него в бесконечность. Декоративные водоёмы отвечали на его появление струями фонтанов, а статуи распрямлялись, когда он проходил мимо. Он садился на скамью, и она закрывала свою книгу жестом, к которому он за это время уже привык.