Елена Минкина-Тайчер - Принцесса Лягушка

Елена Минкина

Принцесса Лягушка

Утро я начинаю с глаз, это самое веселое. Правда, цвета в моей программе сильно ограничены, но если подумать и не спешить, всегда можно выбрать что–то красивое и утешительное. Например, пронзительно зеленый, или серовато–зеленый с легкими карими крапинками, или золотисто–каштановый. Как хорошо, что капли–хамелеоны вошли в разрешенный багаж. Нужно только учитывать одежду и время года, тогда совсем незаметно. Потом я растягиваю кожу у висков и на шее, чтобы образовались легкие морщинки. Ничего, они не слишком портят общий вид. Можно считать даже, что появляется некая мудрость и загадочность.

Главное, основная тема выдержана — зеленые глаза и темные волосы. Хотя с волосами еще проще, я крашу их раз в несколько месяцев, чтобы цвет стал менее натуральным и чуть светлее моих собственных волос. Тогда можно принять отрастающие корни за хорошо прокрашенную седину. Жаль, что восстановитель придумали так поздно, не пришлось бы возиться, пачкать лицо и шею. Но раз в полгода можно выдержать, это не каждые две–три недели, как красят здесь женщины. Гораздо грустнее с ногами. Приходится подчеркивать вены и противные красные стрелки капилляров, округлять щиколотки до легкого отека, утяжелять бедра.

Ничего не поделаешь, в тайм–командировках свои строго оговоренные правила. Целая группа психологов работает над программой, рабочей легендой и параметрами отбора. И почти всегда возрастные границы не моложе 45–50 лет. Слишком ответственный и дорогой эксперимент. Все правильно, хотя и грустно. Но молодой человек, считают психологи, невольно заведет какую–нибудь романтическую историю, могут появиться дети, нарушатся тонкие временные связи. Хотя мне кажется, что они слишком перестраховываются, нормальный человек нашего времени, тем более попавший в отборочную группу, не позволит себе легкомыслия и глупости.

Честно говоря, я не слишком надеялась пройти последний тур. Тем более, одним из претендентов был очень сильный специалист–нейрогенетик из Калифорнии. Наверное, сработала магия родительского имени. Мэри и Джакоб Кроун — Лутс, авторы огромного труда по истории биотерапии, ведущие имена в медицинской генетике. Думаю, в комиссии сразу обратили внимание. Никто не знал, конечно, что я скрываю от родителей свои планы. Но не исключено, что я просто подошла по всем требованиям. Все–таки была круглой отличницей и в школе, и в колледже, на втором курсе медшколы напечатала первую собственную работу по биодиагностике, подготовила огромный материал по истории лечения лейкемий и миеломной болезни. Кроме того — свободна и не обременена детьми. И время предполагалось не самое интересное, начало 21‑го века, никаких особых эпидемий или изобретений, рутинная работа по сбору исторического материала.

Мой телефон тихо трещит на тумбочке у кровати и тут же начинает мелодию Грига. Я всегда ставлю будильник, хотя просыпаюсь минут за 15 до его звонка. Привычка все делать во–время и никогда не опаздывать. В местном сонном царстве это кажется особенно смешным. Телефон очень примитивный, конечно, для любого самого простого задания и заметки приходится нажимать на разные кнопки. Но все–таки какой–никакой организатор и дневник. Кстати, у моей местной коллеги, детского врача, на столе лежит дневник из бумаги, в который она чернильной ручкой записывает имена и планы! Хорошо хоть не гусиным пером!

Я забыла отключить будильник, и он начинает повтор мелодии. Бедный Григ, хорошо, что он не слышит себя в исполнении слабого дребезжащего динамика! Представляю, что сказал бы Кайл, увидев это механическое чудо!

Впрочем, Кайл бы просто разозлился. Он категорически не понимал, как можно слушать композиторов 18‑го века, копаться в старых материалах по генетике, изучать историю биотерапии. Даже мое увлечение биодиагностикой казалось ему глупым и вредным атавизмом. Ведь уже доказано, что сама по себе биодиагностика не имеет большого значения, появились более четкие и безопасные методы. Тем более, биотерапия официально запрещена.

Это наш вечный спор. Я пытаюсь объяснить Кайлу, что вся история медицины — история проб и ошибок. И гибели врачей, как это ни ужасно. Первые вакцины, первые антибиотики, изучение инфекций … Хорошо, не будем вспоминать эпидемии чумы. Но даже банальный рентген, который вызвал такой восторг. Сначала увидели огромные возможности диагностики, и только позже узнали о смертельной опасности облучения. И конечно, в первую очередь пострадали ученые и врачи. Но все–таки рентгеновские лучи остались в медицине почти на двести лет! Пусть с применением мер защиты, пусть с частичным поражением и больных, и сотрудников. Долгое время даже опухолевые клетки сжигали рентгеновским излучением, хотя сейчас тяжело об этом думать. Но если бы врачи исповедывали принципы Кайла, человечество давно бы вымерло от банальных инфекций типа брюшного тифа или СПИДа.

Конечно, обидно, что история с биотерапией оказалась такой тупиковой. Родители потратили более 10 лет на ее изучение, месяцами жили в отдаленных индийских деревнях, подняли гору литературы по китайской и корейской медицине, психологии африканских племен, истории шаманов и целителей. Во все времена были люди, которые умели определять болезнь без каких–либо лабораторных методов. Тогда их называли как придется — знахари, экстрасенсы, они интуитивно воспринимали биоволны, открытые гораздо позже. А сейчас биодиагностика входит в обязательную программу третьего курса, сразу за иммунологией и патофизиологией.

Родители собрали огромный материал, представили к защите две блестящие диссертации, но… Все надежды на развитие волновой терапии и легкое исцеление больных оказались напрасными. Потому что все попытки воздействия на дефектные волны пациента, хотя это было не очень сложно технически, вели к тяжелому поражению и даже смерти врача. Биотерапию официально запретили, все опыты были преостановлены и лаборатории закрыты. Я, как и многие студенты, пыталась пробовать на себе, быстро освоила коррекцию мелких дефектов, например, насморка, но схватила тяжелую пневмонию и получила строгое предупреждение от декана. Странно думать, что с тех пор прошло почти пятнадцать лет.

Телефон в третий раз за утро мучает отрывок из Пер Гюнта. Конечно, хватит дискутировать с пустотой. Так и на работу опоздаешь.

Я арендую совсем маленький домик с видом на небо, холмы и бедуинскую мечеть. Рано утром раздается крик муэдзина, ему откликаются мелкие, но очень звонкие птицы, потом начинается настоящий та–ра–рам — перекличка открываемых автомобилей, плач и гомон детей, молитвы, бодрая музыка из программы новостей. Но мне нравится этот микрорайон, он совсем новенький, нарядный и белый. У меня всего три комнаты — внизу небольшая гостиная и кухня, наверху — открытая галлерея и две спальни. Хозяева здесь совсем не жили, я въехала в только что построенный дом и уже год с удовольствием его обживаю. Окна гостиной выходят в крошечный сад, полный роз. Здесь все растет стремительно, за один год приглашенный садовник ухитрился создать чудный садик размером в 50 метров, и даже устроил миниатюрный водоем из камней и ракушек. В водоеме сидит толстая глиняная лягушка с голубыми глазами, мое последнее приобретение. Но особенно я люблю верхние комнаты, даже если заходят случайные гости или соседи, они сюда не поднимаются, поэтому можно немного отдохнуть от роли, побегать босиком, сделать мостик или хотя бы попрыгать на одной ножке. Окна одной спальни я закрыла нарядной тяжелой шторой — вот и вся маскировка. А вторую превратила в художественную мастерскую. Да, в художественную мастерскую! И никто не может помешать или посмеяться. В одном углу — чудная старинная швейная машинка, привезенная из Германии, в другом — мольберты, холсты и краски, а на столике у окна вышивание! Да, да, самые настоящие нитки в разноцветных ярких клубочках и иголки с толстыми ушками! Вот уже второй месяц я вышиваю голубой коврик с лилиями. И при этом слушаю концерт для клавесина с оркестром. Почему–то Вивальди у меня всегда ассоциируется с вышиванием, а Бах с рисунками маслом. Правда, я совсем не умею рисовать. То есть не умею придумывать сюжеты и собственные цветовые решения. Я просто копирую. Открываю на экране, например Матисса, его вечные цветы, и старательно выписываю тонкой кисточкой на своем холсте. Получается почти живая картинка! Уже три висят на стене в гостиной, в красивых рамках из настоящего дерева. Можно даже подумать, что они куплены в дорогом магазине. Конечно, все это очень глупо и смешно. Но ведь ни Кайл, ни родители, ни мои коллеги по университету не могут увидеть.

Я вытаскиваю из шкафа белье и блузку… Ох, это тебе не цвет глаз, тут не разгуляешься. Во–первых, лифчик. Застежки, поролоновые чашечки, какие–то круглые железки! И до нормальной биологической коррекции груди еще лет тридцать, как и до восстановителя волос. Даже непонятно, почему такую простую вещь так долго придумывали. Нет, все понятно — не было потребности в обществе пока не стал стремительно распространяться рак груди. Генетический сбой под влиянием среды, ничего особенного, если бы тогда владели аутоимунным лечением. Но были только безобразные операции, химия и облучение. Хорошо хоть стали разрабатывать новые технологии, биологические протезы разных модификаций. До сих пор многие женщины к тридцати годам заменяют железистую ткань на биосил, только красивее получается! Нормальная упругая грудь, никакого поролона, гарантия на 50 лет. Конечно, младенца к такой груди не приложишь, но заменители грудного молока идеальные, от кормления почти все отказались, кто может себе это позволить материально. Моя мама точно не задумывалась над подобными проблемами.