Лариса Бочарова - Дневник архангела Гавриила

Лариса Бочарова

Дневник архангела Гавриила

Я был всегда и никогда не умру. Здесь я записываю свои мысли, поскольку их иногда скапливается так много, что некоторые теряются — а после кажется, что они-то и были самые важные. Аннаэль говорит, что это пустое занятие, ведь в конце концов текста скопится так много, что никто не сможет все это прочитать, а я сам или запутаюсь, или брошу. Говорит он так оттого, что живет чувствами, а я иногда еще и думаю. Думаю же я следующее: все мы будем существовать вечно, поскольку работы у нас очень много. Если кто-то считает, что это лишь беготня с небес на землю и обратно, обустройство санатория для душ усопших и игры в салочки — он ошибается, и только подтверждает теорию о вечности нас. Дело-то в том, что тут замешаны созданные Богом люди. Люди меняются, а Бог смотрит через них на свое творение. Проще говоря, люди — это орудие самопознания для мира, который и есть Бог.

Тьфу, запутался. Лет через триста я додумаю эту мысль.

А к вопросу о вечности стоит добавить, что люди не знают мира, в котором они живут Наша главная задача — расставлять им знаки этого познания. Но люди очень суетливы. Однако они никогда не откажутся от познания сути вещей, даже если отменят Бога. Мир-то останется. Так-то!

Мы обитаем в раю. Это — отдельный вопрос. Все в мире подобно одно другому и первопричину своего подобия имеет в Боге, Так, рай устроен так же, как человек, или весь ангельский корпус вместе взятый. К счастью, у нас нет времени — а то бы тоже одолела суетливость.

Надо сказать, что Рай — место изменчивое, и зависит от человеческих представлений. Сейчас у них внизу время войн за веру (это нечистый постарался, прямо чую его лапу), и они живут плохо: недоедают, бранятся, все время что-то друг другу доказывают. Спорить-то им, между нами говоря, не о чем, но на них словно морок напал. А вообще они всегда были такими Так вот, сейчас они придумали, что рай — это какая-то другая жизнь, уже после жизни, и там то они свое возьмут! Наедятся, выспятся, приоденутся, и их там все будут любить. Против последнего возразить нечего, но этот улучшенный вариант нижней земли — он похож на раковину улитки, которую она везде за собой таскает… Вот и пришлось нам все для них обустроить, чтобы они сразу узнали, где оказались, когда умрут. Потом осмотрятся — разберутся.

Мы-то знаем, что Бог кроме рая ничего не создавал, поскольку творил из себя. А то, что люди все там у себя изгадили, что рая не узнать — это их проблемы. Ну, и наши теперь, конечно, тоже

Но здесь-то мы им изгадить все не дадим.

Для этого у нас есть чистилище. Там ходят небесные коровы (наш отдел новый, раньше мы были в другом месте, а здесь была епархия Кришны. Но когда нас сюда перевели, Кришна со своими чуть сдвинулся, а коровы пока остались). Эти коровы, хоть и небесные, оставляют характерные следы. Нам это без разницы, а душам людей — повод для раздумий о себе.

Самым тяжелым после перевода, оказалось, обустроить нижние ярусы рая.

Верхушку мы сохранили со времен Моисея, поскольку нынешние люди до тех ярусов не думают. Они думают о райской пище, райских девах и боятся за свои грехи. Мы просто извелись! Вот Аннаэль порывался стать гурией (рай у монотеистов один, но у каждого свой, а место одно! И везде — мы, а нас мало!), но ему не дался танец живота, и он сбежал обратно. Но некоторым понравилось: мол, так необычно структурируется воздух вокруг тела, когда виляешь бедрами! Ну, ладно, это все дело привычки. Но обеспечить райский пир было выше наших сил! Мы никак не могли поставить стены пиршественного зала, и апостолы Петр с Варфоломеем, таская бревна, сто раз раскаялись, что взялись помогать. А потом они полезли в воду, чтобы умыться после работы, и затосковали по тем временам, когда были рыбаками. Особенно Петр. Его бы отпустили на землю, воплощаться, да работы много.

В общем, пиршественный зал мы поставили, но повара так н не нашли. Это уже потом нам помогли святые, но вначале-то их не было!

Один раз к нам пришла душа — такая тихая и правильная, просто не верится, как там ее не уделали до беспамятства. Пришла, разожгла огонь, наварила котлов, и был у нас райский пир. Душа кормила ангелов с рук. Обнесла всех яствами, приговаривая: «Сидите-сидите, не тревожьтесь! Сейчас чаек еще будет!» А сама светится, жалеет нас вроде. Это была, как выяснилось, душа будущего святого Франциска Ассизского. У нас на шестом небе стоит Древо познания Добра и Зла, а шестое небо на каменной горе, высоко. Только чистые и зрелые души могут есть с него плоды. Что из себя душа представляет, видно еще на воротах, в чистилище. Большинство претендует лишь на райскую еду да удовольствия. Такие развлекаются с гуриями, поют с ангелами гимны, едят-пьют, и идут обратно в тело. Если их пустить на шестое небо — они поведут себя, как Ева с Адамом.

Когда будущий Франциск поднялся на гору, я, взлетев туда раньше него, ему рассказал, как устроен мир, и что есть грехопадение (мы вообще всем рассказываем, но некоторые пропускают мимо ушей, им это сложно: у них там дела остались на земле, война или жена беременная, или подсидеть кого, поцарствовать… Ну Ничего, пускай побегают. Сто раз одно и то же себе устроят, на сто первый надоест. Все равно сюда придут — тогда и послушают, наконец. Это к вопросу вечности нас — я в начале уже упоминал об этом). Так вот, слушает меня будущий Франциск, хорошо слушает. Я и говорю: «Вот дерево, вот плоды. Если понял меня и уверен в чистоте своей — бери и ешь».

И Франциск тут же засомневался. Говорит: «В смятении я. Кабы беды не вышло.» Это он от скромности. Чудесный будет святой, думаю. Говорю ему: «Посмотри на меня — разве так выглядит демон-искуситель?»

Тогда cорвал он плод, съел его, а в кожуре — его миссия. Так и стал он Франциском. Я ему дал напутствие, сказал, что от него небеса хотят — и пошел он вниз, на землю, ставить новый Орден и проповедовать братское милосердие. А если бы ему вышло стать Домиником и заниматься чистотой веры с помощью инквизиции? Ужас! Хотя инквизиция — это не наша выдумка, там давно к этому шло.

Вообще моя основная работа в Раю — стоять на посту на воротах между чистилищем (1-е небо, круг физический) и 2-ым небом, (круг эфирный, где кормежка происходит). Там я выслушиваю исповеди и определяю предел небес. Кого-то — до астрального круга, Третьих небес, кого-то — до четвертых, ментальных (там стоит универсальный райский гуманитарный университет, УрГУ), некоторых — до пятых, каузальных (там идет розыгрыш будущего тела, некоторые проигрывали руки-ноги, волосы, носы, а некоторые выигрывали небесную красоту. Тогда их целовала гурия. Или сам Рафаил, который и резался с ними в рулетку. Рот у Рафаила ярко-красный, как и хитон — и след на лбу счастливчика оставался на вою будущую жизнь). Редкие души шли до шестого будхиального неба, где стоит Древо познания Добра и Зла. Я пока помню лишь троих. На седьмом небе оказалась только одна душа рыцаря-паладина, а седьмое небо — это весь рай, в котором душа остается навечно и работает вместе с нами. Про апостолов, пришедших давно, и Деву Марию с Иосифом я здесь не говорю.

Кстати, о Деве Марии. Она заботится обо мне, видимо, помня нашу встречу на земле. Она прекрасна и очень добра, ее невозможно вывести из себя. На земле, внизу, про нее ходят скабрезные байки, но это вранье.

Она часто приходит к воротам и рассказывает про то, что видела на земле, скрашивая мою службу.

Надо сказать, что служба моя хороша, когда внизу мир и процветание. В безвременьи и грезах лежу я на камнях, слушаю ветер и птиц, а у ног поет вода — это воды Леты обегают огромные валуны. Жар солнца всегда смягчен зеленью листвы, оттого на камнях и траве свет слагается в причудливые витражи. Иногда души людей, погруженных в молитвенный экстаз, вспоминают о рае, и становятся видимыми. Тогда мы с ними беседуем, или они что-нибудь у меня просят. К сожалению, все эти просьбы сугубо меркантильны, и тогда я близок к отчаянию.

Каторга начинается тогда, когда внизу разыгрывается война или мор. Они идут ко мне колоннами, без перерыва, и мне тяжело видеть их озабоченные лица — на них тревога прерванного действия. Многие рвутся обратно, многие бросаются на меня в гневе, словно это я придумал смерть, некоторые безобразно торгуются.

Как однотипны их исповеди! Родился, женился, умер… Я не помню их имен и обстоятельств жизни. Иногда они рассказывают о своих злодействах, изменах и убийствах. Тогда мое лицо бледнеет — и меня выручает Петр. Он по-хозяйски садится напротив и, блестя улыбкой, берет часть работы на себя. Он придумал заставить их писать свои исповеди, чтобы не лезли все одновременно.

Часть из них я тут же отправляю назад — пусть живут снова, если им там нравится настолько, что даже нелюбопытно — а как в раю? Часть тут же кидается пировать и цапать гурий. А с некоторыми мне хорошо.

Я думаю, небеса нужны для того, чтобы у всех была родина. Что-то постоянное, незыблемое, какая-то стабильность. Чтобы можно было осмотреться, подумать, что-то переоценить. Многие здесь вспоминают о том, что их создал Бог, и начинают понимать, зачем. С этой памятью они потом рождаются на земле, и все, что их душа не забудет, будет осветлять землю. Конечно, динамика событий материального мира мешает этой памяти, как и бегущее время, и их социальные мифы — но все-таки проявленный мир развивается, есть сдвиги. Значит, они помнят.