Анатолий Маев - Генетик Страница 10

— Беру отгул! Завтракаю — и в лес! — сам себе сказал Ганьский и быстрым шагом направился домой.

От сборов на природу его отвлек телефонный звонок Макрицина.

— Зайти хочешь? — предположил ученый после приветствия.

— Нет, не сегодня, — ответил Еврухерий, как бы намекая тем самым, что зайдет в один из ближайших дней.

— Сегодня и не получилось бы — я в лес поеду, на природу. А вот завтра — пожалуйста. Только не утром, — предупредил Аполлон Юрьевич, мысленно пробежав по своим планам и обнаружив в них несколько свободных послеобеденных часов.

— Хорошо, приду завтра. Полоша, я вот что звоню: мы с друзьями на рыбалку во вторник едем, хочу тебя позвать, — прозвучало на другом конце провода неожиданное для Ганьского приглашение.

— Завтра поговорим, — не раздумывая, ответил ученый.

Положив трубку, он быстро сделал несколько бутербродов с сыром, засыпал заварку в термос и стал ждать, когда закипит вода в чайнике. Сидеть без дела было для Аполлона Юрьевича совершенно невозможно, и он взялся просматривать новые произведения Залпа, уже в который раз отмечая то сильное впечатление, которое они на него производят. Стихи были необычны по манере написания, глубине мысли и силе ее выражения.

Через сорок минут Ганьский уже ехал в электричке в сторону Загорска. В транспорте он читал очень редко. Чаще использовал время в пути для размышлений. Сегодня ученый анализировал случай, недавно рассказанный Макрицыным, — про то, что на одном из последних выступлений тот чувствовал, как кто-то активно мешает ему сосредоточиться, сбивая и путая ход мыслей…

Прекрасно отдохнув на природе, по возвращении Ганьский лег на софу, ногами в сторону окна. Это означало, что он будет заниматься поэзией.

Значит, будет жара пронимать до костей,Прайды львов перекроют все тропы,Но к воде, невзирая на пляски смертей,Устремятся в стадах антилопы…

Аполлон Юрьевич записал пришедшие в голову сроки, после чего отправился на боковую — как-никак было полдвенадцатого ночи, и преждевременное утреннее пробуждение давало о себе знать позевыванием и сонным состоянием.

На следующий день Макрицын пришел, как и обещал, не утром. Приятели редко обговаривали время визита — Еврухерий всегда появлялся ровно в восемь, если только Ганьский не просил его прийти позже.

Дружба Ганьского с Макрицыным была странной, неестественной. Ведь Аполлон Юрьевич являлся личностью незаурядной, мощной, а Макрицын — в общем-то, неплохой человек, но ограниченный чудак, не прочитавший ни одной книги за всю свою жизнь.

Их знакомство произошло случайно, в очереди за колбасой. Продавщица, дама пышных, но неаппетитных форм, белокурая, с начесом и огромным белым бантом на затылке, стояла спиной к прилавку возле разделочного стола и красила губы. После пяти минут ожидания люди начали волноваться. Инициативу проявил Макрицын, задав вопрос:

— Вы скоро будете давать?

На что прозвучал лаконичный ответ:

— Здесь не дают.

Но тем не менее продавщица подошла к прилавку и начала отпускать товар. Название колбасы можно было и не произносить, потому что публику не баловали разнообразием, ассортимент колбасных изделий был представлен одним-единственным сортом.

— Завесьте мне палку, — попросил Макрицын.

В ответе работницы прилавка отразился ее заковыристый характер:

— Палки — в лесу.

Однако она взвесила батончик, вынув из холодильника самый маленький, инвалидной формы — тонкий с одного конца, раза в три шире с другого. А на робкую попытку Еврухерия протестовать, заявила:

— А этот я куда дену? К себе домой понесу?

Гражданин, стоявший позади ясновидящего, засмеялся во весь рот и произнес загадочную фразу:

— Как сосуд из закона Бернулли, ей-богу.

— Не смешно, — обронил раздраженный Макрицын.

— Смешно, уверяю вас, даже очень! — хохоча возразил Ганьский. — Особенно для человека, только что вернувшегося из Женевы.

— Смешно было, когда у вас там кошелек с документами из кармана вытащили, — заметил Макрицын.

Ганьский остолбенел: в Швейцарии у него действительно пропало портмоне.

Мужчины познакомились, разговорились, обменялись телефонами, и с тех пор не было случая, чтобы Макрицын не зашел к Ганьскому хотя бы раз в неделю. У него даже тапки имелись персональные в прихожей ученого, желтые, из кожзаменителя. Правда, от Еврухерия приглашения прийти в гости к нему не последовало ни разу, но Ганьский не придавал этому значения.

Сегодня они пообщались минут сорок, и гость собрался было уходить, когда Ганьский вдруг сам напомнил о предложении съездить порыбачить.

— Во вторник, — подтвердил ясновидящий.

На том и расстались.

Выбежав из подъезда, Макрицын из первого же попавшегося на пути телефона-автомата позвонил Вараниеву и, не скрывая эмоций, сообщил:

— Ученый согласен.

— На что согласен? — не дошло до Виктора Валентиновича.

— На рыбалку. Ты с господином Гнездо решил вопрос? — спросил Еврухерий.

Вараниев убил Макрицына наповал:

— Решения пока нет.

— Как же так? — недоумевал Еврухерий.

— Я тебе позвоню вечером, и что-нибудь придумаем, — ответил товарищ по партии.

По дороге домой Еврухерий зашел в магазин, где купил свой любимый плавленый сыр, кефир и сетку картофеля: он был голоден. Едва переступив порог квартиры, Макрицын почувствовал необъяснимо откуда взявшуюся черную, беспросветную тоску. Он подошел к окну, раздвинул грязные, почти полностью выцветшие шторы и уставился на зеленый дворик, неизменно наполненный детьми с мамашами, папашами, бабулями, дедулями и собаками. Ясновидящего охватило непреодолимое желание позвонить Ангелине Павловне, единственной женщине, которую Еврухерий любил и которой доверял безгранично с первых дней знакомства.

Конечно же она была москвичка. Сразу после загса Макрицын прописал ее на свою жилплощадь, зная, что эта женщина не может обмануть. И не ошибся в ней — она выписалась еще до получения свидетельства о расторжении брака, без всяких претензий и вопросов, добровольно вернувшись в родительский дом, где и продолжала по сей день проживать с батюшкой и старым котом по имени Большевик. Супруги были вместе почти шесть лет, детей не нажили и разошлись мирно, без скандалов. Причиной развода послужила огромная подушка, из-за которой жена и вышла из доверия у ясновидящего.

Нельзя сказать, что супруга любила Макрицына, но он ее устраивал. Однако не настолько, чтобы нанести эмоциональную травму коту, поменяв ему имя, на чем беспрерывно настаивал супруг, усматривая в имени животного насмешку над делом, которому посвятил жизнь. Все годы супружества Еврухерий после пробуждения донимал Ангелину Павловну одним и тем же вопросом:

— Ты собираешься коту имя менять?

И каждое утро супруга отвечала одной и той же фразой:

— Твое имя не лучше.

Еврухерий никогда не ругался — такая уж у него была натура. Просто уходил в другую комнату и не разговаривал с женой. Потом, ближе к вечеру, семейная жизнь нормализовывалась. Ангелина Павловна, будучи созданием спокойным и незлопамятным, демарши мужа в упрек ему не ставила. И сосуществованием с Макрицыным не тяготилась. Ангелина Павловна тоже вполне устраивала супруга. В общем. В частностях, безусловно, иногда возникали проблемы, но Еврухерий научился их избегать.

Распорядок семейной жизни, единолично установленный Ангелиной Павловной, никогда не нарушался. Супруги не мешали друг другу. Жена просыпалась рано утром и сразу включала телевизор, но смотрела без звука, дабы не тревожить сон мужа. Рукодельницей ее назвать было нельзя, но это и не присуще современным женщинам, зато пыль она протирала идеально, хотя и нечасто. Иногда, если позволяло время, варила кастрюлю куриного супа. Макрицын помогал по хозяйству — пылесосил, выбивал ковры, мыл окна, сантехнику, газовую плиту, посуду, стирал, в том числе и вещи обожаемой половины, готовил второе, покупал продукты, оплачивал квартиру. Как и в любой нормальной семье, иногда у супругов случалась близость, чаще всего по пятницам. Поначалу-то Макрицын проявлял излишние эмоции, желая повторять действо чуть ли не дважды в неделю, но трезвый ум возлюбленной быстро остудил ненасытного. «Лучше меньше, да лучше», — процитировала она слова того, кто был для Еврухерия непререкаемым авторитетом.

Ангелина Павловна не пользовалась косметикой, маникюр не признавала, чем вызывала восторг у супруга. За импортным не гонялась и что имела — носила аккуратно. Одевалась скромно, хотя и у портнихи, так как фигуру имела нестандартную, но очень женственную: верх — сорок шестого размера, низ — пятьдесят шестого. При сорок третьем размере ноги с обувью проблем никогда не было, так как на каблуках она не ходила. На институты женщина время не тратила, справедливо считая, что жизнь дается только один раз и прожить ее можно без образования. И никогда не работала, поскольку не было необходимости: ей досталась в наследство от бездетной тетушки небольшая квартирка в Малом Гнездниковском переулке, которую Ангелина Павловна сдавала внаем и получала от благодарных квартирантов каждый месяц гораздо больше, чем знаменитый ученый Ганьский зарабатывал за год. Раз в месяц она хаживала в обменный пункт, прятала валюту в перьевую подушку и была спокойна за завтрашний день. Это был ее единственный секрет от Макрицына. Секрет, который и разбил спокойно тлевший брак.