Макс Мах - В полусне Страница 2

«Час от часу не легче! О чем это он? Вернее, о ком? Кого так не любят альвы, что даже не хотят произносить ее имя вслух?»

Приходилось признать, что много кого. Альвы и себя-то не слишком жалуют, а уж других…

— Выходит, ты знал, что встретишь меня этой ночью? — этот вопрос по-любому следовало уточнить, вот старик и спросил.

— Она сказала, что встречу, но не сказала когда и где…

«Фея? Рафаим? Кто?!»

— Ладно, — согласился старик, которому, на самом деле, было не жаль предложенной цены. — Тернец твой! И вот что, Кен, будь другом, когда помру, похороните меня по-людски.

— Мог бы и не просить, — вздохнул альв. — Ты друг, старик, а не враг, чего уж там!

Географически Шенган — один из хребтов восточной оконечности Подковы, вернее, ее самый южный гребень, но для тех, кто никогда не видел карту Ойкумены, Вейская земля — это огромный самодостаточный мир. Горная страна, протянувшаяся с северо-запада на юго-восток — от долины реки Аттер до норфейских Великих болот — на добрых девяносто лиг и на сорок лиг с севера на юг, от дальних границ Семиградья до суверенных владений Кхора и Шеана. Старик знал это, как мало кто другой, ведь в иные времена он не только бывал во всех этих местах, но и видел немало самых совершенных карт, составленных лучшими географами Запада и Юга. И это была одна правда. Другая же — состояла в том, что он прожил в Вейской земле больше сорока лет, ни разу не покинув за это время Шенган, и месяцами не встречая на своих долгих одиноких путях ни единой живой души. Его мир сжался до границ Вейи, но вот эту землю он знал как свой собственный дом, хотя, видят боги, дома-то у старика как раз и не было. Он прожил все эти длинные годы, большей частью коротая ночи под открытым небом или ночуя в пещерах и гротах. Он хорошо узнал этот край, все время переходя с места на место, и не уставал дивиться великим чудесам, творящимся под Хрустальным куполом.

Однако Беличий ручей был особым местом даже в этих заповедных горах, по-прежнему пронизанных древней магией, как в самом начале времен. В окрестностях ручья не охотились и не воевали. Здесь не срывали цветов и не искали добычи, даже если золото и самоцветы сверкали в быстрой воде. Сюда приходили, чтобы «узнать покой», но никогда не оставались надолго и не разводили огня. Кто же мог назначить встречу у Двух сосен?

«Что ж, ждать осталось недолго…»

Старик поднялся по каменной осыпи, обогнул огромный обросший мхом валун и по берегу ручья прошел к «Воротам». Здесь слева и справа от быстрой воды росли два дерева. Сосны эти, сколько помнил старик, — а знал он эти деревья без малого четыре десятка лет, — совершенно не менялись. Они словно бы не принадлежали этому миру и не были подвластны обычному ходу времени. Проходить между ними не рекомендовалось, особенно по левому берегу, — чего не делали, кажется, даже животные, — но старик никогда и не пробовал. В таких местах, как это, лучше поверить на слово, чем испытать силу древней магии на собственной шкуре. Однако сегодня, ему предстояло нарушить запрет: он получил приглашение, хотя все еще не знал от кого, и собирался — будь что будет! — пройти «на ту сторону».

Первым признаком присутствия чуда — едва старик достиг сосен — стали голубые некрупные цветы, которые в Шенгане называют Девичьей грезой. Вот только растут они обычно в долинах и расцветают весной. Теперь же была зима — начало лютня — и взяться цветам было неоткуда, тем более, на такой высоте. Тем более, меж сосновых корней…

«Надо же! — старик опустился на колени и осторожно тронул цветок кончиками пальцев. — Настоящий! Не пригрезился! Значит все-таки фея?»

Получалось, что так. Фея и есть. Знать бы еще, которая из них…

— Здравствуй, Герт! — Голос был под стать догадке. Ангельский голос, нежный и легкий, словно дуновение весеннего ветерка. Но, кажется, он мог звучать и по-другому. Впрочем…

— Доброго дня, сударыня! — старик поднялся с колен и сдержанно поклонился куда-то в пространство меж двух сосен. — Мы знакомы?

— Иди ко мне, Герт! — позвал голос. — Не заставляй меня ждать! Я соскучилась. Ну же! Ну!

Теперь в голосе явственно проступило капризное раздражение, и старик неожиданно вспомнил и этот голос, и эти интонации. Что сказать! Он растерялся и, пожалуй, даже оторопел. Когда-то давно он многое бы отдал только за то, чтобы еще раз увидеть эту женщину. Он мечтал о ней, грезил наяву, видел во снах, но она была недостижима, как луна на небе. С той, впрочем, разницей, что луна хотя бы показывается иногда на ночном небосводе, а Лелиа Могнификата…

— Лелиа? — окликнул он в полголоса.

— Ты не забыл меня, Герт! Ты не мог меня забыть! — сейчас Лелиа торжествовала. — Иди ко мне любимый! Не томи! Ну же! Я жду!

Такой она и была: капризной, своевольной, жестокой, но невероятно соблазнительной.

Они встретились шестьдесят лет назад. Вернее, шестьдесят два.

«Я был молод, черт меня побери! Я был так молод…»

Старик переступил с ноги на ногу, но не будешь же стоять здесь вечно! Он сделал шаг, другой, приблизился к ближайшей сосне и тронул ее рукой.

«Левый берег! Ад и преисподняя! Она гонит меня прямо в пекло!»

— Ты уверена, что я могу здесь ходить? — спросил старик, хотя и знал, какой получит ответ.

— Ну, конечно, дурачок! Это моя земля, ходи, где хочешь!

И он шагнул вперед. Шаг, еще один, и еще. Старик прошел между двух сосен и вступил в цветущий яблоневый сад. Деревья здесь были покрыты белыми и розовыми цветами, землю покрывала нежная зелень травы, раскрашенная тут и там пунцовыми всполохами диких маков. Теплый воздух наполняли ароматы невероятного очарования, а впереди — всего, быть может, в десяти шагах от старика — стояла тонкая изящная женщина, воплотившая в себе все самые яркие грезы юности. Она была высока и длиннонога. Свободное платье из невесомого лунного шелка, просвеченное насквозь лучами восходящего солнца, ничего не скрывало, да и не пыталось скрыть, ни изящного рисунка бедер и ног, ни округлого едва намеченного живота, ни нежной поросли светлых волос на отчетливо выступающем лобке.

«Красавица!»

Высокая полная грудь с аккуратными розовыми сосками. Пологие узкие плечи. Длинная элегантно поставленная шея и божественное лицо в обрамлении золотистых кудрей.

«Боги! Как она хороша!»

Такой он встретил Лелию впервые в Реште на маскараде в честь летнего солнцестояния. С тех пор он успел прожить жизнь и превратиться из цветущего молодого кавалера, искусного фехтовальщика, едва ли знавшего горечь поражений, и страстного танцора, способного совратить женщину всего за один круг сарабанды, в унылого старика. А она… Лелиа совсем не изменилась — ведь феи не стареют. Она лишь сменила платье и драгоценные украшения. Вот и все перемены.

— Здравствуй, Лелиа! — сказал старик, проглатывая горечь.

— Герт? — нахмурилась красавица. — Что с тобой случилось, милый? Ты выглядишь, как старик!

— Но я и есть старик, — криво усмехнулся он. Феи не постоянны, и память их коротка.

— Ты хочешь сказать…

— Что для меня прошла целая жизнь, — твердо закончил за нее старик.

— Когда ты умрешь?

Видеть выражение озабоченности на изысканно прекрасном лице Древней — редкий опыт. Их и вообще-то мало кто встречает, — вернее, мало кто знает, кого встретил, — а уж увидеть такое вживе!

«Похоже, она, и в самом деле, была в меня влюблена. Иначе бы не вспомнила через шестьдесят-то лет! И уж, верно, не расстроилась бы, увидев, теперь».

— Должно быть, скоро, — пожал он плечами.

— Ты был такой…

— Да, — кивнул он. — Думаю, я был неплох тогда, шестьдесят лет назад, но большинство людей, Лелиа, не доживает до моих лет.

— Шестьдесят лет… Это так много!

— Целая жизнь, — согласился старик. — Но ты по-прежнему прекрасна и желанна. Я рад увидеть тебя снова.

— А я нет! — сказала, как пощечину влепила. Что ж, феи жестоки и эгоистичны. Такова их природа.

— Извини!

— Оставь! — отмахнулась она. — Ты был такой… Знаешь, я увидела тебя, когда ты танцевал с какой-то рыжей девкой. Она… Любовный сок тек по ее ногам, и я… Этот запах! Ах, Герт, я готова была оседлать тебя прямо там, на площади.

— Но ты сдержалась! — улыбнулся он, вспомнив ту ночь.

— И не прогадала! — рассмеялась она. — Ты был неутомим, как бог плодородия. Сколько раз ты овладел мной в ту ночь?

— Прошло шестьдесят лет… — На самом деле, он помнил. И не только то, сколько раз извергал семя в ее лоно, но и все самые малые подробности их нежности и страсти. Однако говорить об этом теперь, когда, как говорится, стоишь одной ногой в могиле, показалось ему странной идей.

— Ты помнишь! — ее глаза сузились, и в них заплясало золотое пламя.

— Жаль, что я не вспомнила о тебе раньше… — она читала его, как раскрытую книгу, и самое подлое, что он знал об этом и вынужден был терпеть.