Павел Молитвин - Четверо и волшебство Страница 2

И тут же словно сжатая пружина распрямилась.

— Позвольте! Позвольте! — чуть не в один голос воскликнули Аркадий Митрофанович и Игорь Иванович.

Но Аркадий Митрофанович оказался быстрее: коротенький, круглощекий, этакий живчик, он так и ерзал на месте, весь искрутился от возбуждения. Бегать и жестикулировать мешала теснота, и поэтому энергия его сублимировала в слова:

— Позвольте, но и мои любовные истории связаны с волшебством! Я тоже таил все это, потому что неприлично, знаете ли, о таком распространяться, но вы только послушайте! Купил я в антикварном совершенно замечательную трубку и, представьте, дешево. Вы знаете, сколько стоит хорошая трубка? Трубка, сделанная мастером? Хорошо обкуренная, «вкусная» трубка? Это большие, большие деньги! А та была сравнительно дешевой, всего три червонца с гаком. С медной отделкой. Узор там такой на чубуке был, вроде инкрустации, но только медный. А дешево потому, что она, видимо, с крышечкой была, там петельки такие от нее остались. Решил приятелю на двадцатипятилетие подарочек сделать. Ну, не один, конечно, — мы втроем скинулись. А покупать я пошел, курящий-то среди нас я один был.

Закурил я трубку — вообще-то я сигареты предпочитаю, — закурил не просто так, а для солидности: на свидание шел. Была такая девица — имя всуе поминать не буду, — так я никак к ней подступиться не мог. Иногда, знаете ли, разрешала в театр или в филармонию себя сводить. Скверно ко мне относилась, работу мою презирала, — я, понимаете, страховым агентом работал. Кем я только не работал! И ветеринаром, и моряком, и дворником, но все это уже потом.

Иду я, значит, на встречу с этой девицей, — а мы договорились около театра встретиться… Да что мне театр! Я там больше не на сцену, а на нее смотрел. Ну вот, большой у нас театр, старый, с белыми колоннами. И стоит она между этих колонн, меня ждет. А я иду и так это небрежно клубы дыма пускаю. Во рту горечь, слюна скапливается, гадость страшная, но виду не подаю. «Со стороны, — думаю, — роскошно смотрюсь», — хотя на должный эффект не слишком рассчитываю. Я и раньше во все тяжкие пускался, чтобы цену себе набить, но она мои потуги только обсмеивала.

А тут, представляете, в черном таком пальто, воротник из голубого песца, стройная, гордая, выходит вдруг из-за колонны и чуть не бегом ко мне! «Боже мой! — думаю. — Случилось что-то!» Нет, подбегает и прямо в нос меня целует, неловко и восторженно.

«Ах ты мой котик, ах ты моя рыбка ненаглядная!»

Я чуть в обморок не упал. Если бы меня экскаваторным ковшом ударило, я бы и то меньше поразился. Ведь обычно я ее ждал — высматривал, выискивал в толпе, — а тут из-за трубки этой опоздал: всю дорогу она, проклятая, гаснет, и вместо холодного порицания — дескать, ты еще и опаздывать! — такая встреча.

«Что, — думаю, — такое! С ума сошла или по трамвайному билету «Волгу» выиграла?»

«Что с тобой? — говорю. — Нездоровится?»

«Что ты, лапушка моя! Я так рада тебя видеть! Я так соскучилась! Устал на работе?» — участливо так спрашивает да еще шарф мне на шее поправляет.

«Издевается, — думаю, — решила не мытьем, так катаньем меня довести!»

Ведь она при одном упоминании о моей работе в айсберг превращалась. «Дармоед, — говорила, — здоровый детина — на старушечьем месте подвизаешься! Тебе в глаза людям не стыдно смотреть?» И насчет шарфа — мол, в такую погоду настоящие мужчины в демисезонном пальто ходят, а я шейку свою кутаю.

«Нет, — говорю, — не устал. В театр-то идем?»

«В театр? Как хочешь, мне с тобой и так хорошо, никакой театр не нужен!» — И преданно в глаза смотрит.

«Ну так что, не пойдем?»

«Как скажешь».

Вот тогда я, знаете ли, испугался! Думал, серьезно заболела. Смешно сказать, в больницу ее повел. Ведь жутко, когда ни с того ни с сего человек вдруг так меняется. Она же мне все телефоны оборвала!

Я уже прятаться от нее начал: а то, мало ли, изменится настроение — так и зарезать, чего доброго, может! Короче, от той девицы я еле-еле спасся.

С трубкой вид у меня был весьма внушительный, и решил я ее себе оставить. Вошел в расходы — купил приятелю другую. И вскоре заметил, что дело вовсе не во внешнем виде. Дурак был, совести не имел! Как вспомню те годы — стыдно черт знает как!

Чуть девица понравится — закурил трубку, и любовь. Сразу она меня любит. Конечно, поначалу приятно, интересно было, но быстро приелось. Понимаете, смотришь на девицу — королева, а трубку закурил — она сразу в рабу любви превращается. Так я от такой любви хуже алиментщика паршивого бегать стал, скрываться. Я вам честно скажу, потому и в Морфлот ушел — от соблазна да от преследований женских. Ненадолго, правда, но счастье мне все же улыбнулось.

Как-то с моря пришел — совсем дикий, от женщин напрочь отвык, «проголодался», а тут в трамвае ну не девица, а Роми Шнайдер, Софи Лорен, прямо Белохвостикова какая-то! Тут я трубку и закурил. А меня, естественно, за руки, за ноги и из трамвая… Совсем, мол, морячок за границей сбрендил — в общественном транспорте курить вздумал, да еще и трубку! Ну, мне-то хоть бы что, а вот трубка — надвое…

С тех пор жизнь в нормальную колею вошла. Плавать перестал — не могу я вдали от прекрасного пола… Трубка в столе лежит, все в мастерскую отдать хотел, да так и не собрался. Сначала не до нее было — погулять хотелось, потом, смотрю, у меня и без трубки неплохой контакт с женщинами получается. Приятно, во-первых, что сам, без волшебства всякого, а во-вторых, никто не преследует, писем душещипательных не пишет, начальству на мое бессердечие не жалуется.

А потом женился, тут и вовсе не до трубки стало, — Аркадий Митрофанович горестно вздохнул, — эх, если б не жена, я бы еще и без трубки…

Мы с Юрием Тимофеевичем захихикали, а Игорь Иванович легонько похлопал по столику своей мощной дланью, от чего тот жалостно скрипнул.

— Эх вы, рассказчики… Один кольцо выкинул, у другого трубку разбили. Вот у меня совсем иное дело. У меня розетка и сейчас в полной сохранности. Да, обычная розеточка для варенья. Ну, слушайте.

История эта давняя. Помогал я товарищу переезжать. Скарба у него было немного, управились быстро: связали, упаковали, уложили. Я уже с последним свертком уходил, как вдруг в пыльном углу, где шкаф стоял, увидел маленькую розеточку. Ничего особенного, плоская, из розового стекла, с рельефными узорами. Поставил я узел, поднял ее, отнес товарищу. Но его моя находка не порадовала:

«Выкинь ты ее к дьяволу!»

«Да что ты, чудесная вещь! Пригодится в хозяйстве».

Он поморщился:

«Розеточка красивая, верно, но имеет одно свойство: если сквозь нее на свою избранницу посмотришь, увидишь, какой она через десяток лет станет».

«Это же здорово, — говорю, — такой вещи цены нет!» — шутит, думаю.

«Нравится — бери. Я выкинуть хотел, но неудобно: один человек на память оставил».

Не стал я спорить. Ну не нравится человеку вещь — может, неприятные воспоминания вызывает, да мало ли что? Сунул розетку в карман плаща, а тут и машина приехала — не до разговоров стало.

Вспомнил я о розетке, когда мы с Мариной за город ехали. Встречался я с ней давно, и если бы не излишняя ее увлеченность работой, не было бы в ней изъяна. Я уже о свадебном костюме подумывать начал, со дня на день готовился ей предложение сделать.

Марина говорила что-то о своем КБ, когда я сунул руку в карман и нащупал розетку.

Мы ехали кататься на лодках. Я давно мечтал об этом и уже предвкушал, как славно будет поработать веслами, как приятно будет скользить по тихой воде, словно зеркало отражающей прибрежную зелень, светлые облака и нашу лодку. Марина же о предстоящей прогулке совсем не думала, она никак не могла отключиться от своих червячных передач, шатунов, кривошипов и сальников.

«…Горят прокладки, — увлеченно говорила она, — и мы предложили…»

Тогда я подумал, как было бы интересно, если бы розетка действительно оказалась волшебной. Улыбаясь своим фантазиям, достал ее и посмотрел на Марину.

Я готовился рассказать ей сказку про волшебную розетку, чтобы дружно посмеяться, оставив наконец прокладки и компрессоры в покое.

Розетка начала расплываться у меня перед глазами, очертания автобусного салона и самой Марины изменились почти мгновенно.

Марина, я бы сказал Марина Юрьевна, сидела в комнате с голубовато-серыми обоями, заставленной книжными полками, моделями узлов машин, заваленной рулонами миллиметровки.

«Игорь, — обратилась она ко мне, не отрываясь от бумаг, грудой лежащих на столе, — я же просила тебя зайти в магазин. Поесть бы что-нибудь купил…»

Я молчал.

«Посмотри в холодильнике, может, изобретешь что…»

Она подняла на меня далекие глаза, заслоненные мощными линзами очков. Лоб ее пересекли морщинки, волосы стали реже и потеряли свой блеск и неподражаемый каштановый оттенок. Серый строгий костюм — как эмблема занимаемой должности: она не успела переодеться, придя с работы. Пальцы со следами чернил нервно постукивали.