Конец света с вариациями (сборник) - Трускиновская Далия Мейеровна Страница 20

… он и в Африке… нецензурно подумала про Диму разъяренная Синявская. Еще и все дно, гаденыш, какой-то слизью заляпал…

Люся обернула руку чистым платком и брезгливо протянула к продолжающей колыхаться массе.

– Стен, ты не читал, часом, фантастический роман одного поляка? Про разумный студенистый океан Соляриса?

Стенли Ковальчук, командир смешанного экипажа, долго молчал.

Но ответил:

– Какого поляка? У нас их много писало… Азимова? Зилазни?

Камаев махнул рукой. Какая, в самом деле разница, какого?

Бортинженер Паша Мельниченко, третий член экипажа, в разговоре не участвовал. Он замолк восемь дней назад и не сказал с тех пор ни слова. Восемь дней назад полтора десятка студенистых валов вспучили океан у берегов Флориды и обрушились на полуостров с разных направлений. Мыса Канаверал больше нет. Точнее, мыс-то присутствует, но старушка «Дискавери», призванная доставить их обратно – не стартует с него никогда. Запасная площадка на острове Уоллопс канула еще раньше – когда стало ясно, что средство профессора Каунца ничему и никому не поможет и препарат, на который извели почти весь мировой запас иода – распылен над океаном впустую… И про Байконур тоже можно не вспоминать – над степями Казахстана колышется сейчас отнюдь не ковыль.

Паша молчал. Ни на что не реагировал. Смотрел в никуда. Слабый интерес проявлял, лишь когда внизу проплывало выжженное ядерными взрывами ожерелье, окружившее по дальнему периметру несокрушимые башни под рубиновыми звездами… Под одним из эпицентров осталась родная Пашина Вязьма.

Ковальчук не хотел обсуждать варианты разумности студня. Его волновал другой вопрос:

– Все-таки интересно: это едят? Мне кажется, если проварить хорошенько…

Тема была актуальная. Вчера они опять урезали рационы. Запасов продовольствия на борту МКС оставалось на пятнадцать дней…

Андрей Рубанов

Последний ураган

Нас много.

За два месяца я встретил сто семь выживших. Многие из них, как и я, обошли пешком десятки километров.

Почти все куда-то идут: на юг, на восток, или просто – куда глаза глядят. Но есть и такие, кто осел на одном месте, на «пищевых полянах».

То есть люди уцелели – как биологический вид. Поэтому сейчас я повторю с гордостью: нас много! Человечество не погибло.

В старой жизни – до урагана – я был совсем другим человеком. Тетка оставила мне квартиру в прочном старом доме, в центре города… неважно, какого города, какая разница, если городов больше нет? Повторюсь, дом был прочный, старый, кирпичный; я сидел в прочной старой квартире и писал то ли романы, то ли пьесы. Возможно, и то, и другое. Точнее не помню. Почти все выжившие получили контузии разной степени. Я тоже два раза бился затылком и один раз – верхней частью лба. Судя по стилю моих записок, если я и был писателем, то писателем «очень третьего ряда», как выразился другой писатель, имя которого я тоже запамятовал…

Чтобы не запутаться, начну еще раз. Мне тридцать лет. До урагана я вел уединенный образ жизни, много работал и много пил. В середине осени жена ушла от меня. Ночи стали длинными и холодными. За окнами ветер гнул голые серые деревья. Дожди не прекращались. Я поздно просыпался и видел все время одну и ту же картину: отчаянно раскачивается ветка клена, и капли дождя текут по стеклу не вниз, а – вниз и вбок; так сильны были порывы ветра.

Я слыл передовым человеком и не держал в доме телевизора; все, что надо, получал из Интернета. Но в октябре забыл заплатить – и меня отключили. Я отправился пешком, всего сотня шагов, через переулок до магазина, где рядом со стеклянной дверью стоит терминал; но из упомянутой сотни шагов не сделал и десятка. Вокруг бушевала настоящая буря. Ливень оказался неожиданно теплым, и я, пока боролся с ветром, даже вспотел, в своем свитере и плотной брезентовой куртке – она до сих пор мне служит; вот – можете ее потрогать. Брезент в те дни многим спас жизнь.

Вернувшись домой, поспешил выпить еще стакан – в те дни я пил по стакану крепкого трижды в день – и уснул.

Рано утром послышались сирены и грубые, усиленные электричеством голоса. Я лежал, любуясь рубиновыми и лиловыми отсветами огней полицейских маяков на черном оконном стекле, покрытом волнистой водяной пленкой: то были уже не капли, стекающие причудливо – но плотные водяные струи. Я завернулся в одеяло и опять впал в забытье.

Спустя время меня разбудил шум. За окнами ревел ветер, и сквозь него пробивался звук тоном выше, не природный – индустриальный, звук автомобильных сигналов. Из моего окна была видна часть широкой улицы: автомобили стояли – бампер в бампер. Хор из сотен клаксонов показался мне отвратительным. Возможно, в одной из машин находилась моя жена, но при мысли о ней я только усмехнулся. Она сказала, что уходит не потому что я пью, а потому что я обещал бросить пить – и не выполнил обещание. Звонить ей не стал: батарея в телефоне издохла, зарядное устройство исчезло; вместо того, чтобы думать о причинах происходящего – а происходила, судя по всему, глобальная катастрофа – я выпил еще стакан крепкого, но на этот раз уснуть не удалось.

Последний день перед ураганом помнят все, и я помню. Разумеется, все пьяные в тот день протрезвели; я не стал исключением. Дрожа от страха, я сидел возле окна, прижавшись к стене, и слушал свист ветра: низкий, дичайшего тембра свист, как если бы десяток реактивных самолетов прогревали свои турбины в нескольких шагах от моей форточки. Отопление не работало, – чтобы согреться, я натянул свитер и куртку.

Я видел, как одно за другим во дворе повалились деревья, как выворачивались из земли изогнутые черные корни. Это был не сам ураган, а его начало, увертюра, первые несмелые выдохи из адских мехов. Настоящий ураган пришел позже.

Думаю, что все мы не раз переживали конец света, вселенскую катастрофу. Когда я, восьмилетний, впервые вышел из дома в новых брюках и спустя час разодрал эти великолепные брюки о гвоздь – для меня наступил конец света; как вернуться домой, как показать матери? Когда я, восемнадцатилетний, впервые сел за руль отцовского автомобиля и выехал на дорогу, и спустя три минуты попал в аварию, разбив и машину отца, и машину постороннего человека – то был эпический, мировой катаклизм, Армагеддон. Средний человек – даже если он живет в мирные, спокойные времена в мирной, спокойной стране – несколько раз в жизни переживает вселенский ужас. Не страх смерти – а именно ужас всеобщей гибели. Тартарары. И вот – я сидел возле окна, наблюдая, как рушится мир, и содрогался от ужаса – но одновременно и надеялся, что все обойдется. Опыт подсказывал мне, что катастрофу можно пережить. Мать накричит на меня, отругает, но зашьет штаны. Помятый автомобиль отремонтируют.

Увы, надежды не оправдались.

Сначала вылетели стекла, с громким коротким звоном. Из комнаты высосало мелкие предметы, главным образом мои рукописи, бумажные листы, стопками покрывавшие весь пол. «Туда им и дорога», – мстительно подумал я. Затем исчезли пепельницы, стаканы и чашки, штаны и фуфайки, и телефон, и зарядное устройство, – оно внезапно нашлось, чтобы черной молнией просвистеть мимо моего лица, хлестнуть по щеке и кануть в ревущей бездне. Высосало хлебные корки, ботинки, кофейные зерна, книги, фотографии. Затем и мои ноги оторвались от пола. Какое-то время я держался за холодную трубу отопительной батареи, затем пальцы устали и разжались, и меня вынесло прочь.

Я знаю, что спустя время – может быть, полчаса или час – весь мой дом распался на части и взлетел. Крыша, затем стены, перекрытия, – вплоть до подвала, до фундамента. Но я до сих пор вспоминаю его с любовью, – дом спас мне жизнь. Повторяю, он был старый. Я сам видел, как новые высотные дома из монолитного железобетона ломались у корня, на уровне первого этажа, и катились по земле до тех пор, пока не лопались. А мой дом сам собой разобрался по кирпичам, – но этого я уже не видел.