Макс Мах - Кондотьер Страница 21

— Да, пожалуй. Экий оборот! Не думала, что так всколыхнет… Он… Ну, я думаю, вы знаете, он ввязался в опасную игру, а вы, мне сказывали, стреляете, как гусар…

— Я стреляю, как убийца, графиня. — Но спасибо. Я учту ваше предупреждение. Praemonitus, praemunitus… Так кажется?

— Кажется, так, — и, благосклонно кивнув, — как и следует в отношениях старшей и младшей, — Нелидова поспешила удалиться. Судя по всему, она и сама точно не знала, зачем подошла к Натали. Может быть, действительно, хотела предупредить, или все гораздо сложнее, и на самом деле графиня разговаривала не с Натали, а общалась с Генрихом?

— Не заскучала? — каким-то образом Генрих сумел застать ее врасплох, что, разумеется, скверно, но с другой стороны…

«Нет! — решила она, спохватившись буквально в последний момент. — Ничего хорошего в этом нет. Скверно. Отвратительно. Других определений нет и не будет. Не расслабляться!»

— Заскучала. Развеселишь?

— Возможно, — сдержанно улыбнулся Генрих. — Может быть. — Глаза потеплели, разгладились морщины на лбу. — С делами на сегодня покончено, как смотришь на то, чтобы начать с последней ноты?

«Странный образ. Оркестр? Репетиция? Профессор консерватории?»

— Мы говорим о ковре на полу моей спальни?

— Нет, — задумчиво покачал он головой. — Трюмо? Подоконник? Кресло? Нет, кажется, все-таки постель. Мы закончили на цивилизованной ноте, не так ли?

— От твоей «цивилизованности», Генрих, у меня, верно, по всему телу синяки должны теперь выступить.

— Вот и посмотрим, — откровенно усмехнулся он, — где и что у тебя выступило!

Если судить трезво, встречал он в жизни женщин куда красивее Наташи. Разных, и по-разному любивших его. Или не любивших. Равнодушных, но заинтересованных в нем по тем или иным корыстным причинам. Бывали времена, Генрих считался авантажным любовником, солидным покровителем или просто надежным человеком в опасном для молодых женщин и непредсказуемом по большей части мире. Женщины, впрочем, различались не только красотой. Характер, воспитание, культурный фон… Да, мало ли есть такого, что делает женщину женщиной, а мужчину мужчиной? Однако с профессиональной террористкой он еще никогда не был. И с женщиной, чьи поступки настолько непредсказуемы, пожалуй, тоже. Временами ему казалось, что она влюблена в него до той степени самоотречения, когда даже самые гордые женщины теряют себя, добровольно принимая любые формы порабощения, поношения и унижения, и даже в большой мере провоцируют мужчин на невероятное в обычных условиях глумление и самодурство. В другие моменты, он, напротив, казалось, физически ощущал ее ненависть, отвращение и гнев, и начинал форменно сходить с ума. С ней невозможно было испытывать обычные страсть и нежность. Все оказывалось на пределе или даже за пределом, превращая близость в безумие. Однако это был тот род безумия, от которого трудно отказаться, если возможно вообще.

— Ну, что? — Генрих и сам не знал, что творит и зачем. Он взял с деревянной полки в изголовье кровати тяжелый угловатый Стечкин и протянул его рукоятью вперед. — Убьешь? Или будешь руки целовать?

Наталья лежала головой к изножью. Нагая, обессилевшая. Дыхание с хрипом вырывалось сквозь плотно стиснутые зубы. Оскал, а не улыбка. Темно-синие, почти черные, словно бездна, глаза под белым, влажным от пота лбом. Сумрачный взгляд, обернутый в себя. Черные всклокоченные волосы, отчего-то напомнившие Генриху Китай. Бесстыдно раздвинутые навстречу его взгляду ноги.

«И ведь не отведешь глаз, вот в чем дело!»

— Ну?

— У меня грудь маленькая, — озабоченным тоном ответила она, приподнимаясь на локте и опуская взгляд вниз, на свои, и в самом деле, небольшие, но изящные, по правде сказать, чуть вздернутые вверх груди. — Маленькая, вот в чем дело!

— Маленькая? — нахмурился Генрих. Он так и сидел, как дурак, протягивая Наталье снаряженный к бою Стечкин. — У тебя, Тата, и запястья тонкие, а ты из Стечкина очередями бьешь. И ничего! Ни перелома, ни вывиха. А грудь…

— А что с ней? — Сейчас она подняла взгляд и снова смотрела на Генриха. Глаза в глаза. Но как-то странно, словно бы сама ждала выстрела.

— По-моему, с ней все в порядке.

— Ты так считаешь?

— Мне хватает.

— А мне нет… Ты ведь не сможешь сейчас…

— Боюсь, что нет, — покачал он головой и, поставив пистолет на предохранитель, отложил на край кровати. «Не хватало только себе яйца отстрелить или ее завалить!» — Извини.

«С заваливанием придется обождать, и в том и в другом смысле».

— Жаль… А хочешь я…

— Нет, не хочу.

— Тогда… — она вдруг вывернулась — ловкая, гибкая — скользнула к нему на змеиный манер и, поймав руку, поднесла к губам.

— А хочешь ноги буду целовать? — отрываясь от руки, спросила этим особым своим, низким, чуть хрипловатым голосом, и посмотрела снизу вверх тем самым взглядом, который так хотят увидеть многие мужчины.

«Не минет, но впечатляет! Вопрос только, а оно мне нужно?»

— Угомонись! — сказал, как ударил. — Хватит уже! Есть, что сказать, говори!

— Думаешь, влюбилась? — оставила его руку, села напротив, угрюмая, как если бы не с мужчиной в постели время провела, а в допросной, привязанная к стулу.

— Даже и не знаю, что сказать. — Он был искренен сейчас. Ну, почти искренен. — Нет, не думаю. Но ты же знаешь, надеяться не запрещено.

— Скажи, Генрих, а что у вас было с матерью Ольги?

— Тебе это действительно так интересно? Важно?

«А мне?» — но сердце молчало. Лариса Ланская осталась в прошлом, а нынешнюю Ларису Берг он, собственно, и не знал.

— Ответь, пожалуйста! — сказала вежливо, но подтекст…

— Лариса была моей женой.

— Кем?!

— Женой, Тата, — объяснил Генрих. — Я был на ней женат.

— Ох, ты ж! — хрипло выдохнула Наталья и побледнела еще больше. — Так, выходит, Марго… Или нет?

— Маргарита моя дочь, — кивнул Генрих, — но это не суть важно. Я ее и не помню совсем, да и вырастил ее Федор…

Странно, но и это не причинило боли.

— А Ольга этого не знает…

— Ну, верно, обо мне в доме не принято вспоминать.

— Но портрет твой Лариса хранит.

— Тата, — усмехнулся Генрих ее наивности, — ты знаешь, сколько стоит теперь портрет работы Зинаиды Серебряковой?

— А я тебя сдала, — вдруг прошептала Наталья и отстранилась, словно ожидала удара по лицу.

— Кому?

— Контрразведке флота, — казалось она утратила силы, говорила с трудом, без голоса. Хрипела, словно в удушье, проталкивала сквозь непослушное горло слова.

— Вот как! — Генрих не удивился, таким оборотом его давно не удивишь. — Забавно! — Он соскочил с кровати — и откуда только силы взялись — подошел к трюмо, плеснул в бокал коньяка и вернулся к Наталье. — На вот, выпей! Продышись и рассказывай!

— Папиросу дать? — спросил он через минуту, видя, что краски возвращаются на ее лицо.

— Да… нет… не знаю. Я…

— Не торопись! — предложил Генрих, закуривая для нее папиросу. — На вот, затянись! Хочешь еще коньяка?

— Пристрелишь?

— А смысл?

— Но я…

— А что ты? — усмехнулся Генрих. — Что ты вообще могла им рассказать? И что захотела рассказать? А?

Глава 6

Белый танец

Ночь прошла. За окнами забрезжил рассвет. И ничего. Не убил, не прогнал, не сказал дурного слова. Даже курвой не назвал, хотя есть за что. Выслушал спокойно, не дрогнув лицом. Надел штаны, закурил, прошелся по спальне, и все это время Стечкин лежал буквально под рукой, на краю постели. Лежал, ждал, поддразнивал, предлагая простой выход. Но Натали отчего-то не польстилась. А, может быть, и не «отчего-то». Возможно, так и должно было быть?

— Что ж, — сказал, наконец, — поучительная история. Весьма! — обернулся к Натали, посмотрел, но уже, «не ощупывая», в смысле, не вожделея. Обыденно посмотрел, просто, как человек на человека. — Ай да, Ольга Федоровна, ай да сука флотская! Браво!

И еще что-то сказал. Вроде бы пошутил на тему «В тихом омуте…». Потом налил ей еще конька, не обделив, впрочем, и себя. Сел в кресло, стал задавать вопросы. Спрашивал коротко и по существу, и ни разу об «именах и явках». Только об Ольге, о ее интересе. О том, как била, что спрашивала, какие ответы получила. Курил, слушал, затем молчал, но недолго. Кивнул устало.

— Все! — сказал ровным голосом. — Хватит об этом. Ты спи, Наташа, я тоже, наверное…

И ушел к себе. И это все о нем. Но среди «сброшенных на стол карт» все еще оставалась лежать ее собственная — Дама Пик — Наталья Викторовна Цеге фон Мантейфель.

«Она же Аннушка Лукина, Таня Исмаилова, и, господи прости за гордыню, Наталья Цельге… Находится во Всероссийском розыске за покушение на губернатора Южной России Ломова… командующего Ревельской базой флота Акимова… — имена, события, кровь… — … клички Бес, Тюльпан и Сорока… И… Так отчего же я не ушла сама?!»