Андрей Ветер - Волки и волчицы Страница 23

Он не знал, долго ли он скакал, но когда остановился, вокруг стояла мёртвая тишина. Единственное, что Траян слышал, было его собственное оглушительное дыхание. Вязкая синеватая тьма пропитала лес. До рассвета было далеко, но глаза всё же различали очертания деревьев.

Тяжело дыша, он слез с коня. Голова кружилась. Кровь пульсировала в затылке, вызывая тошноту.

Он потянул на себя пленницу, взяв её за мокрую юбку. Тело безвольно соскользнуло к нему в руки. Траян опустил девушку на землю и сел рядом.

«Что теперь? Зачем она мне? И куда я заехал?»

Нагнувшись, он почти коснулся губами её лица. По открытому лбу текла кровь из раны, полученной от удара о древесный ствол. Траян провёл рукой по её спутанным волосам, они были густые, жирные, тяжёлые. Он проследил пальцами линию её гибкой шеи и коснулся ключицы. Разорванное от плеча едва ли не до живота платье позволяло видеть крохотную грудь.

«Она почти девочка. А мне почудилось, что она имела формы зрелой женщины».

Незнакомка шевельнулась. Веки дрогнули. Сквозь ресницы едва приоткрывшегося глаза тускло вспыхнул зрачок. Но ресницы опять сомкнулись. В уголке набухла слеза.

— Кто ты? — спросил Траян и вздрогнул от звука собственного голоса.

Девушка вздохнула и согнула ноги в коленях, пытаясь сдвинуться с места. Траян навалился на неё, вцепился руками в её плечи.

— Кто ты? Что мне делать с тобой? Зачем я увёз тебя?

Она застонала, и в этом стоне Траян услышал голос женщины. Он задрожал. Жадно припав к приоткрытым губам девушки, римлянин вдруг зарыдал. Пронзительная тоска в одно мгновение заполнила его тело. Слёзы побежали по грязному лицу. Юная пленница зашевелилась под ним, в ней проснулись силы. Она открыла глаза, ничего не понимая, и забилась под навалившемся на неё мужчиной. Траян лишь сильнее сдавил её. Судорожные рыдания сотрясали его тело, пробуждая в нём не только необъяснимое чувство отчаянья, но и страстное желание.

Траян рванул подол юбки, затем таким же сильным движением сдёрнул с себя короткие штаны и грубым тычком вошёл в тесное лоно. В следующее мгновение в его щёку впились крепкие зубы. Он ощутил хлынувшую кровь и стиснул рукой девичье горло, но зубы не разжались. И тогда он закричал, дико и страшно. Ему показалось, что со всей его головы поползла кожа. Он прижался что было мочи головой к лицу девушки и сдавил её горло ещё сильнее. Она затихла под ним.

В этот миг он изверг в неё горячее семя. Её зубы разжались, и он отпустил её горло. Лёжа на своей жертве, он слышал её сбившееся дыхание и разорванной щекой ощущал трепет тонкой девичьей шеи.

Затем что-то зашелестело позади. Траян тяжело поднял голову и взглянул в сторону непонятного звука. Он увидел чьи-то ноги в грубых сапогах из сыромятной кожи, на сапогах собрался целый ворох мокрой листвы.

Последовавший могучий удар лишил Траяна Публия чувств.

— Её зовут Браннгхвен, то есть Белая Душа, — услышал Траян хриплый голос.

С трудом разлепив глаза, Траян увидел над головой каменный свод пещеры, потемневший от копоти. Траян хотел спросить, где он, но шевельнув губами, понял, что его рот разбит, передних зубов не было, лицо онемело.

— Предсказание сбылось, — продолжал голос. — Браннгхвен, дочь славного Гвалхмэя, попала в руки чужеземца и понесла от него против своей воли.

Превозмогая боль, Траян повернул голову. Возле него сидел на грубом деревянном табурете пожилой мужчина. Длинные волосы, перехваченные на лбу кожаным шнуром, и густая борода почти скрывали его лицо. За спиной незнакомца стоял каменный стол, представлявший собой громадную, почти гладко обтёсанную глыбу, которая покоилась на четырёх каменных кубышках. На столе виднелись глиняные плошки, кувшин, кусок зажаренного мяса с торчавшей из него толстенной костью. Чуть в стороне, ближе к пылавшему в очаге огню, сидела на низеньком стуле девушка — та самая. Она укрывалась мохнатой медвежьей шкурой и неотрывно глядела на пламя. Её тонкие руки немного высовывались из-под шкуры и нависали над коленями.

Траян закряхтел.

— Ты хочешь знать, откуда я так хорошо знаю латынь? — спросил бородач, словно прочитав мысли Траяна. — Когда я жил в Галлии, римляне заставляли нас учить латынь.

Браннгхвен шевельнулась и пристально посмотрела на Траяна. В её взгляде он не прочёл ни ненависти, ни презрения. Только удивление было в её глазах. Она неторопливо встала, сбросив с плеч шкуру, и подошла к бородачу. Её одежда состояла из длинной шерстяной рубахи и просторных шерстяных штанов. То и другое висело на ней мешком, похоже, эти вещи принадлежали бородачу.

Траян устало закатил глаза.

— Ты хочешь знать, что тебя ожидает? — снова раздался хриплый голос. — Я скажу тебе. В день, когда Белая Душа родит дочь, я убью тебя и омою твоей кровью девочку.

Траян увидел над собой лицо девушки. Она наклонилась над ним, придерживая волосы, и долго стояла, изучая Траяна. Затем посмотрела через плечо на бородатого мужчину и произнесла что-то на своём языке. Тот захохотал, и в его смехе Траяну почудился лай собаки.

— Ты не сможешь уйти отсюда, римлянин, — сказал бородач, вдоволь насмеявшись. — Когда к тебе вернутся силы, ты будешь жить здесь, в моём гроте. Браннгхвен тоже останется здесь, пока не родит. Затем она уйдёт, а я буду растить её дочь, которая тоже будет носить имя Браннгхвен. Ты удивлён, откуда я знаю, что родится дочь, а не сын? Так гласит предсказание, так оно и будет. А через много лет на нашу землю приедет твой сын. Ведь у тебя есть сын? Он повстречает сперва старшую Браннгхвен, затем младшую. И он будет спать с обеими, не догадываясь, что одна из женщин будет ему только женой, другая — ещё и сестрой. Каждая из них родит ему сына. Так гласит пророчество…

Осведомлённый человек

Марцелл — начальнику тайной службы Корнелию Урсу.

Привет!

Два года прошло с тех пор, как Валерий Фронтон покинул Рим. Ты помнишь, как много ходило разговоров о его причастности к заговору Азиния Галла и Статилия Корвина против нашего любимого принцепса. Слухи ничем не подтвердились, Валерий Фронтон тем не менее исчез, что и бросило на него тень. За два года я не получил о нём никаких сообщений.

Как ты знаешь, в сентябре я направился в Дальнюю Испанию по важному государственному делу. Приехав в Толедию, я остановился в доме Тиррона Спурния, ибо я с некоторых пор вожу с ним знакомство. В молодые годы Спурний был назначен в Риме смотрителем Аппиевой дороги и потратил много собственных денег на то, чтобы привести её в нормальное состояние. Это принесло ему широкую известность и уважение граждан. Он любил устраивать гладиаторские игры, чем всегда радовал чернь. Его издержки на театры и пиры могли сравниться с издержками на широкомасштабные военные действия. Но он понимал, что именно этим он располагал по-настоящему к себе народ. Никто из политиков не придумал ничего лучшего, чтобы добиться стремительного успеха у толпы.

Однако вот уже лет пять он не появляется в Риме, ведёт нешумную жизнь, хотя и не отказывает себе в ни в каких удовольствиях.

Каково же было моё удивление, когда в его доме я встретил Валерия Фронтона! Я, конечно, знал, что Фронтон — давний друг Спурния и что они встречались всякий раз, как представлялась возможность. Оба любили пофилософствовать. Оба любили женщин. Но я не думал, что столкнусь лицом к лицу с человеком, которого я считал уже сгинувшим. Валерий Фронтон никогда не принадлежал к числу скромников, давно заработал славу человека распутного и не знающего границ ни в погоне за телесными усладами, ни за богатством. В этом Фронтон и Спурний были схожи. Потому странно было не получать известий о Фронтоне в течение двух лет.

И вот они оба живут в провинции, далеко от столичной безудержности, наслаждаются философскими беседами! Что может быть невероятнее? Политика не интересует этих мужей. Если они и касаются вопросов государственной жизни, то с некоторой ленью. Весь облик их и манеры свидетельствуют о том, что они готовы скорее посмеяться над кипучими политическими страстями, чем принять в них участие.

Если Фронтон когда-то и мог быть втянут в какой-нибудь заговор, то теперь он живёт иными интересами. Он с удовольствием смеётся над своей прежней жизнью, не стесняясь обсуждает былые недостатки, как может обсуждать хозяин оставшиеся в прошлом неурожайные годы на его виноградниках.

— Есть ли занятие более приятное и достойное, чем непрерывные усилия избавиться от каких-то своих заблуждений? — спросил он раз меня во время застолья.

— Чтобы избавиться от них, надо их обнаружить.

— О да, друг мой. Не каждый умеет видеть собственные недостатки. Не каждый готов обратить на них внимание, даже если они губительны для души и тела. А некоторые люди никогда не согласятся признать за собой ряд качеств: никто из жадных не признает себя жадным, никто из распутных не признаёт своего распутства. Каждый считает своё поведение нормой или необходимостью. Спроси у любого римлянина, зачем ему столько честолюбия и алчности, и он обязательно ответит: «Я-то на самом деле не честолюбив и не алчен, но этого требует жизнь Города! Иначе жить нельзя! Рим требует огромных расходов! Мне-то вовсе не свойственны все эти пороки, я лишь пытаюсь вести себя так, как этого требует образ жизни нашего общества!» Сколько молодых людей обманывают себя такими рассуждениями, не понимая, что их образ жизни — это они сами, а вовсе не требования Города. Рим состоит из людей. Душу Рима составляют души римлян, — Валерий долго распространялся на эту тему, затем сходил в свою комнату, принёс свиток и сказал: — Я прочту несколько строк из письма, которое мне прислал Сенека: «Наша беда не приходит извне: она в нас, в самой нашей утробе. И выздороветь нам тем труднее, что мы не знаем о своей болезни. Начни мы лечиться — скоро ли удастся прогнать столько хворей, и таких сильных? Но мы даже не ищем врача, хотя ему пришлось бы меньше трудиться, позови мы его раньше, пока порок не был застарелым: душа податливая и неопытная легко пошла бы за указывающим прямой путь. Мы стыдимся учиться благомыслию; но, право, если стыдно искать учителя в таком деле, то нечего надеяться, что это великий дар достанется нам случайно. Нужно трудиться, и, по правде, труд этот не так велик, если только мы начнём образовывать и исправлять душу прежде, чем порочность её закостенеет».