Татьяна Мудрая - Костры Сентегира Страница 24

Ну вот. Когда мы уже примерялись и пристреливались к месту, обращается ко мне наш общий друг:

— Инэни командир. (Не по уставу, да ему, болезному, еще и не такое сходило.) Лэн-Дархан ведь государственный символ высшего ранга и музей под открытым небом, а снаряды все его редкости вдребезги побьют. Карильон Кремника вообще с первого залпа вниз рухнет.

— Им было велено спустить всю семерку колоколов наземь и хорошо укутать соломой, — говорю.

— Кем велено?

— Лично мной. Такие вещи я парламентёрам не доверяю.

Мы молча меряем друг друга пламенными взглядами. Потом он спрашивает:

— Знаете поверье? Вечный Город не падёт ровно до тех пор, пока в Кремнике все пять времен суток и пять положенных молений звоном отбивают. Не снимет никто из жителей эти звоны так, за здорово живешь.

— Опять бабские разговоры. Да так или этак столица, можно сказать, наша — отвечаю. Ещё и подкрепление на днях прибудет, хоть мы и одни можем знатного шороху наделать в этом табернакле.

Дароносице то бишь.

— Истинно говорите, ина генерал, — отвечает Дарума и делает поворот налево кругом. Ноги у него, чтоб тебе знать, были не как желе, а как прочные палки с натуральными защёлками на коленных суставах. Будто он лошадь.

Насчет подкрепления тоже, знаешь, неспроста было сказано. Среди своих чёрных всадников и примкнувшего элемента я на ступеньку пониже Господа Бога, а для имеющих вскорости заявиться — персона еле-еле грата, как мы шутили. По причине сановитого матушкина мужа терпят и всюду норовят сунуться между нами и победой.

На другой день, ближе к вечеру, докладывает мне Армор:

— Странное что-то происходит, ина Та-Эль. (Ну, как говорится, распустились при атамане, куда уж командиру заново связать. Титул отчимов только из чувства противоречия употребляют.) Сплошные перелеты и искривления рассчитанной траектории. Мы и так стараемся бить по пустырям и трущобам, откуда народ в Кремник подался — но не в молоко же!

— С причастными людьми говорил?

— Вызывал к себе.

И чего-то вроде опасается.

Ну, я сразу в вагончик прибористов. А это весь такой из себя важный народ: без них, родимых, и их прецизионной оптики королева боя всего-навсего пешка на выгуле. Прицел ведь не кто как они рассчитывают и корректировку опять же никто, как они, дают.

Смотрю — здесь он, буддист недопеченный. Сидит в своем манежике и вертит в умелых ручках такую хренотень из прутьев и шариков. Видел в школе наглядные пособия по стереометрии или не застал тех времен? В смысле доска такая, покрытая смолой, в нее палочки втыкаются, а потом для крепости резинкой их стягивают? Вот, почти похоже, но позатейливей и вроде как на четыре измерения вместо трех. Или даже на все пять. Только не спрашивай, как я такое определяю. Врожденное чутьё охотника за местными древностями: в брошенных и обстрелянных крепостцах чего только не подбираешь.

Ну так вот.

— В обстановке, приближенной к боевой, уже одно твоё пребывание здесь — готовый трибунал, — говорю я и выволакиваю Даруму за поручень на ясное солнышко.

А затем доходчиво объясняю, что присягу новому знамени давали мы оба, как ни крути, и через это не переступишь. Что его игрушка, которая посылает к чертям всю баллистику, весьма заинтересует Ставку, хоть она и полное фуфло. И что до тройки чрезвычайных мордухаев, тем не менее, я дела не допущу. Своим прямым командирским диктатом. Только вот завтра с утра пораньше, еще до артподготовки, Даруму намертво пришвартуют у края обрыва, благо их в этом районе хоть зашибись. Колесики на стопор, страховочный ремень — вокруг талии. А напротив выставим девятерых моих стрелков во главе с Кертом: тех, кто не покорёжен регулярной армией и служит фактически мне. Трижды по три сорок четвертого калибра: в лоб, в сердце и в эту ямку под горлом — вишудха-чакра называется. И прошу тебя: хочешь уйти мал-мала с приятностью — стой прямо, не закрывайся и не уворачивайся.

— Свою ачару я с собой возьму, — говорит он. — Можно?

— На кой ляд нам сдалась эта комбинация из брючных пуговиц и подтяжек? Забирай, конечно.

Он кивает так покорно, что я добавляю для большего интересу:

— А чтобы со всякими глупостями напоследок не лезли, я тебя в головной палатке устрою.

То есть прямо у своей тощей койки да писарского стола с картами и донесениями.

В ответ — кривоватая ухмылочка:

— Ина Та-Эль, вы потрясающе красивая женщина, только я… сами понимаете.

Из всего речевого изобилия, каким я его покрыла, бумага способна была выдержать лишь три последних слова:

— …………………. поговорить, скотина длинноухая.

…Шатер из двойного брезента, кругом него мои верные псы, но подслушать и даже подглядеть, когда внутри зажгут масляную лампу, всегда найдутся охотники. А потом донести тем, кто придёт завтра совать ложку в чужой котёл — тем паче. Только если переплетать руки и пальцы в темноте, как делают слепые…

Тогда он меня в первый раз просветил. Помнишь ходячую фразу: «Параллельные миры придумали не фантасты»? Так вот, вопреки всем утверждениям, придумали как раз фантасты и сказочники. А учёные только подтвердили — и крупно ошиблись. Бытие — целостность, однако выплетено как бы из множества прядей, говорил Дарума. Вон как в вашей косе, ина. Всё вместе и одновременно. Нет, времени там не существует как понятия, и оттого мы сразу проживаем мириад самых различных существований — я боюсь даже намекнуть, сколько. Внутри этого мерцающего парадокса можно делать практически всё что угодно, из любой воплощённой вариабельности, надо лишь очень сильно пожелать чего-нибудь. Чудо ведь всего-навсего дитя иных реальностей. И если это согласуется с высшей волей — оно придёт неведомо откуда, пройдёт насквозь твою ачару и в тебе воплотится. Я ведь не зря так ее назвал, эту мою игрушку: путём. Хотя путём может быть что угодно: сабля, самоцвет, кольцо с камнем, даже тиснёная кожаная чаша для кумыса. Вот только помимо иной воли и твоего желания должна быть еще и отвага — бросить всего себя на чашу весов. Тогда сбудется.

…Ну…Пули попросту смели Даруму вниз, в бездонный провал ущелья. Аньда выпросил у меня, чтобы два лучших его скалолаза спустились туда и поразведали, но те не отыскали даже царапины на почве, даже клочка рваной рубахи. Удивительное дело: сами в кровь расцарапались терновником и дикой ежевикой и по всему пути распахали широкую колею.

Вот я и думаю. Что, если Дарума появится вновь не в одной из его мифических «прядей», а здесь и сейчас? Юморной, рисковый, брызжущий всякими заумными идеями — в точности как было раньше, до увечья. Контузия ведь может и пройти от нервной встряски: я такое сама видела. А уж в этом мире, куда мы с тобой попали как бы по слову Дара… Тут и вообще.

А Лэн-Дархан мы взяли. После долгих, изнурительных переговоров, кои тянулись три месяца без малого. Взяли, не повредив и кирпичика, не сняв и волоска с повинных голов — хотя при чём там вина… В политике разве что? Или храбрости защитников? И учредили мы там вольный город с управлением на паритетной красно-бурой основе — ну, примерно так. Красноплащник Армор — военный комендант, а Карен Лино, тогда не простой рудознатец, но первый советник побежденного нами правителя — мэр, властный правитель града. Ради такого счастья мне пришлось изобрести не один замечательный финт из тех, какими я славилась в народе, и не однажды рискнуть своей стройной лебединой шеей. Но дело выгорело.

— Что за странная история. И страшная. В тебе нет жалости к людям.

— Мальчик, вот и видно по тебе, что контрразведки не нюхал. Изломали бы они моего Даруму зазря, по простому навету. Или, еще хуже, — сумели бы сами ачару раскупорить. Оттого я и позволила ее на тот свет забрать. Ну и, конечно, — понадеялась на то, что в конце концов и вышло. Дар ведь и свою траекторию отклонил. Проделывать это с «Магнумами» стрелков Керта смысла не было никакого.

— Теперь понимаю.

— Ничего-то ты пока не понимаешь и ни в чем толком не смыслишь, ученичок. Ладно, давай, что ли, дальше погребём: Вечному Городу не век ворота открытыми держать. До заката поспеть надобно.

X

Усталые всадники подъехали к самым стенам с высокими голубыми арками ворот — и тут Сорди застыл на месте — от восхищения или чувства, ему прямо противоположного: то, что он издали принимал за щербины в регулярной кладке, оказалось богатейшей резьбой, если не по стилю, куда менее округлому, то по тематике подражающие незабвенном храму Каджурахо.

Изысканные костюмы и украшения, самое лучшее из которых — нагота. Цепи любовных историй, вереницы соитий, караваны преклонений мужчины перед женщиной, женщины перед мужчинами, мужчин и женщин по отдельности — друг перед другом, тех и других — перед коровами и лошадьми. Кишение бесстыдства — слов не подберешь. И в то же время…. он боялся понять и принять…