Юрий Нагибин - Ничто не вечно… Страница 3

С годами, вернее, с веками, поверив в свое бессмертие, он стал бережнее относиться к далекому воспоминанию, заслуживающему попасть в историю, но разменянному на недостоверные и противоречивые легенды.

Каждая эпоха, каждая страна имела свой вариант происшедшего. На его родине, в Греции, и вообще на востоке Европы были ближе всего к правде. Тут хотя бы называли точно его имя — Агасфер и профессию — сапожник. Сохранились в народной памяти слова, которыми они обменялись с Иисусом, и тычок, отпущенный им осужденному. Но дальше начинались небылицы. Потрясенный якобы исходом и преображением казненного, оказавшегося Сыном Божьим, он крестился и принял имя Бутердей (бутер — бить, дей — бог), то есть Ударивший Бога. Надо быть полным и законченным идиотом, чтобы, поверив в божественность Иисуса, увековечить в своем имени позорный поступок. Агасфер не считал Иисуса сыном Бога и вообще вскоре забыл о встрече с ним, хотя до него доходили темные слухи о похищении из гроба тела убиенного, и ему не с чего было креститься и принимать новое имя взамен данного ему при рождении.

Затем его спутали с привратником претории Картафилом, который действительно обругал и ударил Христа, когда того прогоняли из дворца прокуратора. Но и другие челядинцы поступали так же, и непонятно, почему сомнительная слава досталась одному Картафилу. Он, кстати, крестился впоследствии и стал праведником. Может, за это ему подарили легенду?

Впоследствии путали Агасфера и с рабом первосвященника Анны Малком, которому апостол Петр отсек ухо в Гефсиманском саду, когда арестовывали Христа. Тот пришел по долгу службы, слова дурного не сказал, но попал под горячую руку слишком нервному апостолу и лишился уха. Оскорбил же Иисуса словом и делом Фалас, раб Кайафы, чтобы выслужиться перед хозяином. Но в предании он обернулся сотником Лонгином, прободившим копьем Иисуса на кресте. А этого, в свою очередь, спутали с тем трясуном, которого Христос когда-то излечил, но тот не признал целителя в распятом на кресте и ударил его по ланите. Из этой троицы молва слепила Вечного жида.

Минули века, и Агасфер без остатка растворился в долгожителе Иоанне Девотра Деи (Иоанне Преданном Богу) — оруженосце короля франков Карла Великого. Славный оруженосец прожил двести пятьдесят лет, родился же он через восемь веков после Голгофы.

Испанцы присвоили этого уникума себе, переименовав в Иоанна Надежду на Бога. Агасфер только презрительно сплевывал, слушая все эти байки, порожденные праздным и беспокойным человеческим умом.

И почему людям так угодна путаница? Даже арест Иисуса в Гефсиманском саду происходил прилюдно, а на всем крестном пути от претории до Голгофы его сопровождала толпа, не разошедшаяся до его последнего вопля и вздрога на кресте. Так почему все было искажено, переврано, перевернуто? И началось это вранье чуть не на следующий день после казни. Но может, это не вранье, а бессознательное, неуклюжее творчество народных масс, не удовлетворяющихся грубой очевидностью происходящего? Истина не нужна людям, ибо она однозначна. Интересна лишь муть, дающая возможность поиска (так люди называют заморочивание головы себе и окружающим), угадок, предположений, споров, опровержений, всей той мелочной суеты мнимодуховной жизни, до которой падки не только книгочеи, но и уличные торговцы, слуги и женщины.

Агасфер не был ни честолюбив, ни тщеславен, да и чем было тщеславиться? Оскорбил и ударил беспомощного человека? Но историю надо уважать, и в песне важна каждая строка. Время само выбирает из человечьей несмети тех, кто должен сыграть на его подмостках. Христу положено было испытать еще одно унижение, наиболее для него горькое, ибо было нанесено не рабом, не челядинцем, не воином-латинянином, не слабоумным, а свободным гражданином в расцвете сил и соотечественником. Жест Агасфера обрел значение символа — Иисуса отверг коренной Иерусалим, который он уповал обратить в свою веру.

Агасфер — никто иной — сделал это и был наказан бессмертием. Все остальные претенденты на роль Вечного жида — вольные или невольные шарлатаны.

Его наказание не ограничивалось бессмертием, он был обречен на постоянное движение. Вот что значили слова «…я остановлюсь, а ты пойдешь». Он и пошел, стал скитальцем, вечным странником, без постоянного жилища, без семьи и привязи к чему-либо. Подобное должно быть мучительно тучному, задышливому коротышке, ленивцу, лежебоке, преданному семьянину, домоседу, которому и за порог ступить боязно, но не поджарому атлету, перекати-поле, начисто лишенному семейных добродетелей: ему ходьба всегда была в удовольствие, а перемена мест — в радость. Он и с ремеслом своим сидячим мирился до поры лишь потому, что тачал обувь, в которой человек исхаживает землю. Но он всегда завидовал мытарям: ведь им по долгу службы надо много ходить; завидовал странникам и бродягам. Новая его профессия позволяла ему свободно перемещаться в пространстве. В меняльных лавках он оставлял надежных людей, а сам бродил по земле, при каждой возможности учреждая новую контору. Все были в выигрыше: сбывалось предсказание пророка, он вел здоровый, подвижный образ жизни, финансы процветали.

Если в первые двенадцать-тринадцать веков дела заставляли его обуздывать охоту к перемене мест, то с умножением банков в Европе и странах Леванта он получил полную свободу. Конечно, он не пустил свою финансовую империю в свободное плавание, но при нажитом громадном опыте, безошибочном нюхе и легкой руке мог не перенапрягаться и вольно служить бродячей страсти. В его владении находился и капитал Иуды, отдавшего ему перед самоубийством тридцать сребреников — цену предательства — с правом распоряжаться ими по своему усмотрению. Правда, с одной оговоркой: деньги можно пускать только на добрые дела. Но поскольку Вечный жид еще ни разу не столкнулся с таким делом, которое мог бы от чистого сердца считать добрым — все происходившее на его глазах было двусмысленным и этически сомнительным, — проценты росли на проценты, и тридцать монет давно превратились в миллионы. Словом, Вечный жид не нуждался в деньгах.

От всех невзгод, преследующих человека, Агасфера защищали бессмертие, железное здоровье и несметное богатство. Он не был мучеником страстей и неутолимых стремлений. Человек довольно уравновешенный, он спокойно пил из неубывающей чаши бытия, исполняя все свои желания, не ведая ни в чем отказа. И естественно, ему не удалось избежать того, что рано или поздно постигает баловней судьбы, — пресыщения. Жалкие мотыльки жизни — римские императоры, французские короли эпохи абсолютизма, английские аристократы успевали испытать это чувство за свой короткий век. Вечный жид держался чуть ли не восемнадцать столетий, хотя первые признаки недуга ощутил куда раньше, когда понял, что нельзя доверяться новизне, кажущейся многим надежным гарантом перемен. Конечно, что-то новое появляется порой, но стоит вглядеться внимательней, и чаще всего под блестящей оболочкой обнаружишь старые лохмотья. И он понял, что время надо насыщать пространством. Когда время, такое медленное в часах и днях, такое мимолетное в годах и столетиях, открывает тебе неведомые миры, ты его не замечаешь. Не скучен никакой путь: ни пеший, ни конный, ни на осляти, ни на высоком горбу верблюда в дремотно-медлительном ритме каравана, если протекает мимо тебя пространство. С прекращением движения останавливается время. Движение надо понимать шире, чем собственное перемещение: если ты потягиваешь зеленый чай в бухарской чайной напротив Биби-Ханым, время не стоит, как не стоит оно, когда ты куришь трубку с опиумом напротив императорского дворца в Пекине или посреди шанхайского базара, равно когда ты наблюдаешь молитвенную церемонию тибетских монахов в Лхасе или дремлешь в объятиях стройной черноокой синьорины на берегу океана в Мар-дель-Плато…

Но наступает пора, и время замедляет свой бег, а там и вовсе останавливается. Это значит, что мир стал для тебя не просто прочитанной, но зачитанной до дыр книгой. Ты прошел и объездил его вдоль и поперек во все четыре сезона: в весеннее пробуждение, летний зной, осеннее увядание, зимнюю спячку. Тебе уже не хочется никуда, ты исходил все дороги, пересек все пустыни, облазил все горы, спустился во все ущелья, переплыл все океаны, моря, озера, реки. Ты стыл на Севере, в царстве вечных льдов, ты жарился в адской печи Сахары, на твоих зубах хрустел песок Каракумов, ты купался в кишащей крокодилами Амазонке, измерил шагами всю Великую китайскую стену…

Пространство исчерпано, а время, как ни тужится, уже не в силах дать тебе свежих впечатлений. Костлявая черная птица долбит в висок железным клювом: «Было, было, было». Меняются лишь декорации и костюмы — суть одна и та же: борьба за власть, ничего больше. Бороться могут отдельные личности — честолюбцы, прикидывающиеся народными радетелями (редко такой радетель выступает без маски); борются нации, сословия, сообщества, партии, церкви. Власть притягательна сама по себе и тем, что всегда приносит богатство, хотя сам властолюбец может быть бескорыстен до аскетизма. Ему достаточно знать, что никто не зачерпнет из его казны, а сам не протянет руки к жирной грязи денег. Еще меняются слова — два-три, не более; но куда чаще совершенно разные по направленности и целям исторические деяния (сходные лишь в одном — аморальности) прикрывают одними и теми же пусто-возвышенными словесами.