Пляски с волками - Александр Александрович Бушков Страница 33

не вульгарные постельные развлечения. Девушка была красивая, выглядела на все восемнадцать, а Гильферинг был холостяк. В школе они на людях держались, как учитель и ученица, но такая школа – все равно что маленькая деревня. Практически все знали, что она спит с Гильферингом. Кольвейс на это смотрел сквозь пальцы. Гильферинг всякий раз, когда ей давали увольнительную, возил ее в город – развлекались в заведениях «нур фюр дойче». Она всегда одевалась в нарядное немецкое платьице, которое ей наверняка Гильферинг и подарил, и не только его. Я вам подробно расскажу об этой Татьяне, потому что она в тех странностях, о которых речь пойдет дальше, играла одну из главных ролей…

– Да, разумеется, – кивнул Радаев.

– Очень любопытный был экземплярчик, знаете ли… Я читал ее подробную автобиографию – их брали у каждого курсанта, причем не единожды, это Зиндер ввел такой порядок. Так вот, среди курсантов не было никого, кого можно было бы назвать «идейным» сторонником немцев. Трое были сынками полицаев, а один – чиновничка из городской управы, но и это не тянет на определение «идейный». Им просто нравилось быть у немцев этакими ландскнехтами, получавшими нешуточные привилегии, деньги, а то и награды. То, что все это приходилось зарабатывать шпионажем и диверсиями, их нисколечко не волновало. Специфика здешних мест, всего-то два неполных года проживших при советской власти… Кому-то нравилось быть ландскнехтом, кого-то подцепили на крючок, играя на извечной мальчишеской тяге к приключениям. А вот Татьяна-Эльза – особая статья. Смело можно сказать: несмотря на юные годы, вполне сформировавшийся враг, сознательная ненавистница советской власти. Отец у нее обитал в Шполянах – это километрах в тридцати к северу от Косачей. Пользуясь старыми терминами, кулак высокого полета. Имел гектаров пятьдесят земли, с дюжину коровушек, столько же лошадей. Разумеется, вся эта благодать требовала батраков и батрачек, сам он белы рученьки черной работой не пачкал. Еще держал единственную в деревне корчму. По примеру панов старинных времен посадил туда кабатчиком оборотистого еврея Фишмана, тот и деньги в рост давал якобы от своего имени. Ну, сами понимаете: на виду был «жид пархатый», а сам Терех как бы и ни при чем… Большой дом под железной крышей, птичник, свинарник, прислуга, две брички… Одним словом, форменный помещик. С польскими властями, жандармерией и осадниками давно наладил самые теплые отношения: у него частенько бывали в гостях повятовые чины, вкусно ели-пили, наверняка и денежки им совал. Именно власти ему устроили так, что его корчма в деревне осталась монополией. Татьяна и ее старший брат жили натуральными барчатами – в польскую школу в повят ездили на бричке, отец их наряжал по-городскому, как сыр в масле катались. В тридцать девятом за Тереха крепенько взялись, отобрали практически все, выселили в деревенскую хатенку. Хотели отправить все семейство за казенный счет куда-нибудь за Урал, но Терех извернулся: пошел ночью в хлевушку, привязал веревку к стропилам, накинул на шею петельку… Вдову с детьми не тронули, но в колхоз не взяли – к чему она там? Она кое-как зарабатывала шитьем, тем и жили все трое. Вместо польской школы в повяте открыли советскую, туда детки и ходили уже пешком. В пионеры девчонку, конечно же, не приняли, а брата не приняли в комсомол, впрочем, и пионерская, и комсомольская организации там были слабенькие, не успевшие к приходу немцев как следует развернуться. В школе им пришлось несладко, их откровенно шпыняли: «Ага, отпанствовались?» Когда пришли немцы, вдовушка попыталась было вернуть добро назад. Некоторым это удавалось, но у нее не получилось. Так и жила шитьем. Школу немцы закрыли. Сыночку к началу войны стукнуло восемнадцать, и он, что было ожидаемо, поступил в полицию. Кровушки нацедил изрядно, но в сорок третьем партизаны его наконец пристукнули. После этого мамаше с сестричкой жилось совсем скверно – у мамаши не стало прежней клиентуры, а пристроиться портнихой «нур фюр дойче», в отличие от некоторых других, не смогла. Копались на огороде, держали подсвинка, тем и пробавлялись. Весной сорок четвертого Танюша попалась на глаза одному из вербовщиков Кольвейса – у него их было с полдюжины, штатных и внештатных, и через гестапо и местную полицию искали подходящие кадры. Вот так Танечка и попала в нашу школу, стала еще и Эльзой. Тот еще цветочек, скажу я вам! Кольвейс раз в неделю собирал нечто вроде педсовета, обсуждали будущее использование каждого курсанта. Эльзу решено было пустить по линии терроризма. Конечно, ее, как всех, и остальным гнусным премудростям учили – радиодело, шифрование, уход от наблюдения, тактика поведения на допросах… Но сошлись на том, что девка – прирожденная террористка. В июне ей устроили что-то вроде экзамена – отвезли в полицию, где как раз хотели повесить партизана, дали пистолет… Всадила пулю не моргнув глазом и невозмутимо спросила: «А еще красных у вас не найдется?» Биндер ее туда возил, рассказывал потом, даже полицаев проняло: на вид примерная старшеклассница, но глаза… Одним словом, несмотря на юный возраст, лютый и убежденный враг советской власти. Стрелять, кстати, выучилась очень неплохо. Гильферинг ее натаскивал и во внеурочное время, чему она была только рада. «Табуретка» у нее хорошо получалась, и с одним пистолетом, и с двумя. Знаете, что это такое?

Мы знали – давно занимались разведшколами абвера. Человека ставят на табуретку напротив трех мишеней, когда с одним пистолетом, когда с двумя. Инструктор по стрелковому делу неожиданно опрокидывает табурет ударом сапога – неизвестно заранее, в каком направлении. Задача – в падении поразить все три мишени. Забава не для растяп.

– Извелась от нетерпения, бедняжка, – фыркнул Крамер. – Не могла дождаться, когда закончит учебу и ее перебросят за линию фронта. Не дождалась, стервочка… Теперь – о явных странностях последних недель существования школы. Но сначала… Вы ведь знаете, что случилось с абвером в июле сего года?

Разумеется, мы знали – была подробная сводка. После провала покушения на Гитлера и самого военного заговора (по тевтонской любви к красивым названиям поименованного операцией «Валькирия») абвер основательно прищемили. Его главу адмирала Канариса закатали в концлагерь как английского шпиона. Неизвестно, были ли эти обвинения обоснованными, но к заговору он был безусловно причастен. Сам абвер забрали у вермахта и подчинили РСХА, Главному управлению имперской безопасности, конкретнее, СД, то есть Гиммлеру. Абверовцы вмиг превратились из гордых рыцарей в этаких кнехтов Гиммлера, людей второго сорта. Кое-кого и арестовали в рамках разгрома «Валькирии».

Крамер продолжал:

– Ну, тогда знаете, что СД ужесточила наблюдение за бывшим абвером. Мне пришлось в этом убедиться на собственном